- Любовь долго терпит.

Бернатов оторвался от исписанных листов в своих руках, чтобы взглянуть на материализовавшегося на подоконнике Павла.

- Опять ты? – капитан устало вздохнул и потер глаза. – Три ночи, что б тебя.

За окном стояла тьма, привычная с легкими нотками угасшего изумрудного неба. В комнате горела свечка на металлической подставке, еще несколько таких же стояли на полу ровными рядами. Павел улыбнулся, свешивая с подоконника ногу, а вторую подгибая к себе.

- Любовь милосердствует. Любовь не завидует. Любовь не превозносится. Любовь не раздражается и не мыслит зла, – он повернулся к капитану, и в сумраке свечей его серые холодные глаза показались Бернатову черными. – Что там дальше?

- Откуда мне знать? Я впервые это слышу.

Бывший капитан откинулся на диване, остервенело разминая виски, в которых уже которую бессонную ночь сидела боль.

- Три часа ночи, Паш, а ты с какой-то любовью. Зачем пришел?

Террианец пожимает плечами и отворачивается обратно к окну, поучительно подняв перед этим палец.

- Во, вспомнил! Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут и знания упразднятся, ибо мы отчасти знаем. Знаем, что так и будет. И все же выбираем не любить, – он ловко соскальзывает с подоконника, чтобы в два шага перебраться к Бернатову на диван. Бывший капитан сдвигается левее, и морщится.

- Так ты скажешь, зачем пришел, или нет?

Павел его вопрос нагло игнорирует и тычет пальцем в листы.

- Послание к коринфянам. Первое.

- И?

- Что там дальше?

- Да твою ж налево… - Бернатов обреченно воет, глядя на хитрые огоньки в серых глазах. – Я не знаю! Что. Ты. От меня. Хочешь?!

Павел смеется. Тихо, чтобы не разбудить соседей за тонкими стенками, но достаточно громко, чтобы смех эхом разнесся по ночной тишине.

- Ладно, – он примирительно поднимает руки. – Не знаю, как террианское предание дошло до К-А и дриад, но оно – ключ к магии.

- К магии?

- Прочитай.

Павел достает из кармана куртки маленькую книгу и сует ее в руки Бернатова. Тот хмурится, но все же берет ее, открывает, натыкаясь взглядом на аккуратные непонятные строки. Бывший капитан поднимает на собеседника осуждающий взгляд.

- Издеваешься? Это террианский.

- Ну да, – тот пожимает плечами.

- Я не знаю террианского.

Павел смотрит на него несколько долгих секунд в немом удивлении, а потом фыркает веселым котом и сползает с дивана.

- Ща.

Он подходит к столу, с недавних пор вечно заваленному бумагами, выуживает из кучи несколько чистых листов и карандаш, что-то быстро пишет.

- Вот, – он протягивает бумагу Бернатову, и тот узнает кривоватые буквы Арторского.

- Тебе бы над прописями посидеть, – бурчит он, вчитываясь и не без удивления выуживая в памяти эхом звучащие строки. - Коль говорит он языками человеческими…

- И ангельскими, - продолжает на два голоса Павел.

- Но не имеет силы,

- Медь он звенящая или кимвал звучащий.

- А если имеет дар пророчества…

- И знает все тайны, имеет всякое познание и всю веру…

- То может горы переставлять и небесные светила двигать, – Бернатов откладывает в сторону листок.

– Что это? Нет, - он трет лоб. – Как это? Почему пятое откровение Артора здесь?

Павел смеется и рвет исписанные листы.

- Потому что влияние Терры и террианской культуры на конфедерацию слишком велико. Недооценено. И скрыто. Но я правда удивлен, что ритуалы шали выбрали активатором именно послание, а не откровение. Знать бы почему.

- Да какая разница, – Бернатов складывает вместе разорванные кусочки. – Лучше объясни, что значит активатор.

Павел скашивает на него глаза и задумчиво молчит.

- Не почувствовал? – спрашивает он через какое-то время.

- Что?

- Не знаю, холода там, или коготков.

Бывший капитан качает головой.

- Мертвый штиль. Как и всегда, впрочем, стоит тебе появиться.

- Любопытно…

Какое-то время они оба молчат, только неровное пламя свечей опоясывает их фигуры, отбрасывает на стены танцующие силуэты.

Наконец террианец говорит:

- Попробуй завтра.

- Что?

- Прочитать снова. Когда меня не будет рядом. От начала и до конца. Только читай террианскую версию.

Бернатов фыркнул.

- Как я тебе это сделаю?

- По транскрипции.

- Со словарем? Так извини, такового не имею.

Павел чуть улыбается.

- Я напишу, – снова встает и снова подходит к столу. В этот раз он возится дольше, несколько раз что-то агрессивно зачеркивает и пишет заново. Наконец, спустя минут семь, он протягивает Бернатову изуродованные листы.

- Тебе правда стоит поработать над почерком, – кривится капитан, вглядываясь в серые каракули. Павел лишь демонстративно фыркает и падает на диван.

- Любовь терпит. А ты не терпишь.

- Ага, потому что я не любовь и терпеть тебя не обязан. Особенно в три ночи. – Капитан пихает под нос террианца браслет с горящими на нем цифрами, и Павел смеется, отводя от себя настойчивую руку.

- Ладно-ладно, – он сдается и встает. - Уже ухожу. До завтра!

Павел машет на прощание и исчезает в пустоте. Капитан устало падает на диван. Горят свечки, пляшут тени. Легонько скребутся под ребрами ледяные коготки, вылезшие стоило террианцу уйти. Он переводит взгляд за окно, где темно-изумрудное небо накрывает тихий мир низким удушающим куполом, и ждет. Сам не знает чего. Может быть белого солнца, а может и чего-то еще, чему не может подобрать слов, но что намертво засело в груди и давит, давит…