Он стоял посреди тихо шепчущего леса, под высоким куполом бирюзового неба. Мешок на плече ощущался непривычно легким, а ботинки почему-то перестали жать. Он посмотрел на свои ноги – пальцы зарывались в темную траву, оттенка моря. Земля холодила ступни, ветер забирался своими мягкими ладонями под футболку. Белую. Кристально чистую, без копоти и грязи.

Без крови.

Он делает шаг.

Земля пружинит, едва заметно, но он привык чувствовать малейшее колебание поверхности. Без ботинок он словно голый, без брони его могут убить. Но кто? Он оглядывается, но вокруг лишь кривые уходящие вверх стволы с бирюзово-зеленой листвой. Ее колышет друг-ветер. Мягкий. Знакомый. Он вытягивает вперед руку, и ветер играет на пальцах, скользит по ладони, вверх, вверх, до самой шеи… Он отшатывается – привычка. Он готов драться, но ветер лишь смеется шелестом бирюзовой листвы и исчезает под куполом. Вольный, свободный.

Он делает шаг вперед. И еще один. Еще. Земля подбрасывает его вверх, толкает вперед, и он следует ее воле. Шаг за шагом, вглубь дружелюбного леса.

Шаг – ветки схлестываются за спиной.

Шаг – кричит какая-то птица.

Шаг – в ступню втыкается торчащий из черной земли корешок.

Боль кажется заглушенной, слишком нереальной, может потому что он слишком к ней привык? Он смотрит на ногу, на маленькое красное пятно, растекающееся по коже. Кровь. Это кровь - звучит в голове набатом, проклятая кровь на черной земле.

Он вытаскивает маленький прутик двумя пальцами, отшвыривает его куда-то в кусты – те поглощают ветку с тихим чавканьем. Листья слизывают кровь. Он делает шаг. Трава свивается в тугие узлы, пряча его кровавый след, ветки кустов тянуться к нему, лишь бы ощутить этот металлический вкус человеческой крови.

Проклятой крови.

Он идет вперед, не обращая внимания на прикосновения сотен маленьких язычков, лижущих его ступню при каждом шаге. Пусть. Ему все равно. Он идет сквозь кусты даже не раздвигая их руками, просто ломится вперед, а ветки хлещут по лицу и телу словно кнуты. Точно. Когда-то его также отхлестали. За что? И кого, его?

На пути растет дерево. Оно давно здесь. Его ствол в три обхвата возвышается на дороге, подпирает небеса, и оно точно не собирается уступать в сторону. Что ж. Все равно.

Он замирает за полшага до встречи. Вытягивает руку, чувствуя под пальцами шершавую кору, гладит ствол, и тот отзывается утробным низким гулом. Ветер налетает сзади, словно подгоняя, но он не слушает его. Ему знаком этот ствол. Поднимает голову. Он знает это дерево. Он знаком с тем, кто живет в нем.

- Доротея. – Имя слетает с губ раньше, чем он успевает его осознать. И кора под пальцами идет едва ощутимой рябью. – Доротея.

Он пробует имя на вкус, и оно отдает горечью.

- Доротея. Доротея. Доротея.

Злой ветер бьет в спину, взмывает вверх, шумит ветвями, заглушает звуки.

- Доротея.

Ствол морщится. Ветер злится.

- Доротея.

Дерево отворачивается. Затихает.

- Доротея.

Вздрагивает. Сдается. Рябь пробегает по темной поверхности, и меж его пальцами появляются призрачные, чужие. Сжимают ладонь. Он тянет на себя руку, и существо выходит из ствола. Прекрасное, эфемерное.

Доротея.

Она поднимает голову. Медленно, пока длинные волосы полностью отделяются от ствола и опадают на спину. Но она не смотрит на него, стоит с закрытыми глазами и даже не дышит.

Да, дриадам не нужно дышать.

- Доротея. – Он отпускает ее руку. Она открывает глаза: в них отражение звездного неба над лесом, темные тайны и глубина нетронутых чащ. В ее взгляде сожаление. В ее взгляде боль.

- Я устал, Доротея.

Она кивает сочувственно. Откуда он это знает?

- Мне надоело. Может хватит?

Снова кивок. На этот раз отрешенный.

- Вы…- Он почему-то медлит. Зачем? Разве он все не решил уже давно? Так почему молчит? Боится? Нет, страха в нем не осталось.

Вместо обдуманных слов, он смотрит на нее.

- Я не знаю, кто я.

Она поднимает глаза. Удивленный взгляд. Надо же, он смог ошарашить дриаду. Смог…

- Кто я?

Глупо спрашивать это у существа, ничего о нем не знающего. Только ведь и он не должен о ней знать.

В голове шумит. Доротея молчит. Она всегда молчит. Не хочет отвечать?

- А знаешь. – Он смотрит мимо нее, на дерево, на выбранный путь сквозь лес, на хищно выжидающие кусты.

Трава лижет ступню. Та уже онемела. Кажется, ранка стала больше.

- Не важно.

Лес смеется. Ветер разносит слова по округе, к каждому кусту, до каждой травинки. Доротея опускает взгляд.

«И правда, неважно»

Он чуть улыбается. Самым краешком губ. Потому что рад, ведь она не попытается его остановить.

Шаг в сторону. Немного назад и снова вперед. В бессмысленный путь. Доротея провожает его взглядом глубоких глаз, и снова ныряет в дерево. А лес… Лес расступается, прокладывая широкую дорогу, и снова смыкается у него за спиной. Куда он идет? Зачем? У всего этого нет смысла. В нем самом нет смысла. Нет смысла в зеленом небе, в бирюзовой листве, в существах, живущих в лесу, нет смысла в крике птиц и биении живого сердца.

Смысла нет.

Лес выводит его на берег реки. Крутой, к воде не добраться. Он оглядывается, примечая местечко под деревом, подходит к нему. Рука снова ложится на ствол, но на ум не приходит имени – он пустой. Пустой ствол мертвого дерева.

Он садится под его высохшей кроной. Скидывает с плеч невесомый рюкзак, и знает, что кроме пустоты в нем ничего нет, но стоит ему подумать – тут же появится. Почему? Потому что законы жизни бессмысленны. Потому что все вокруг бессмысленно.

Он смотрит на воду. На мерный бег реки. Утопиться? Да. Вполне.

Откидывается затылком на ствол и закрывает глаза.

В тишину леса врывается гул десятка голосов, часть из них ему хорошо знакома, часть не очень, он прислушивается к ним, различает слова и фразы, открывает глаза, когда кто-то тормошит его за плечо.

- Приехали. – Над ним склонился Бернатов, а рядышком исподлобья наблюдает Андрей, делая вид, что занят сборкой винтовки. Паша бездумно моргает.

- Куда?

Бернатов смотрит на него, как на откровенного идиота, и возможно, вполне так считает. Андрей презрительно фыркает и встает, закидывая свою любимицу на плечо. Его сапоги гулко грохочут по дну кузова, пока он наконец не выпрыгивает из него.

Павел с Бернатовым остаются одни.

- Так куда? – Он садится, и разминает затекшие плечи. Ногу неприятно покалывают сотни маленьких иголок - видимо пережал кровоток.

Бернатов хмурится.

- Не проснулся? Мы на точке. Выгружаемся, марш бросок до позиции и там уже по обстоятельствам.

Павел поднял на него взгляд, в голове мелькнуло понимание.

- А. – Он встал, потянулся, подхватил со скамейки свой автомат, перещелкнул затвор. – Да. Не проснулся.

Он выпрыгнул из машины первым. ЗЕленое небо висело все также высоко.

***

Река неторопливо несла свои воды куда-то за горизонт. Он не хотел ей мешать. Не хотел нарушать бессмысленный естественный ход вещей, поэтому все еще сидел на берегу, привалившись спиной к мертвому дереву. Такому же мертвому, как и все вокруг. Дурацкий сон. Слишком яркий. Слишком живой. Там его звали Паша. Он сам себя так называл, а остальные приняли игру. Там, у него был младший брат, который его презирал. Там, под зеленым куполом шла очередная война.

Как же он ненавидит кровь.

Кусты за спиной шелохнулись, и он повернулся.

- Климентия.

Вышедшая из ствола дерева по соседству дриада кивнула в знак приветствия, подплыла к нему и уселась рядом. Он не стал возражать.

Она молчала. Он молчал. Только река тихо шуршала вперед и вперед. Вперед…

- Зачем ты здесь?

Он смотрит на дриаду, а она на него. В ее глазах светятся искорки жизни, абсолютное прощение, абсолютная милость. Ни то, ни другое ему не нужно. Ему ничего не нужно. Во сне мог быть смысл, здесь его нет.

Климентия не говорит. Они все не говорят. По крайней мере, он никогда не слышал. Но она вздыхает – и вместе с ней вздыхает весь огромный лес. Он дышит с каждым ее вдохом и умирает с каждым выдохом, чтобы возродиться вновь. Ветер треплет эфемерные волосы, хотя это и невозможно. Здесь все невозможно. И все вероятно.

Нельзя умереть и воскреснуть.

Можно.

Мертвецы не живут.

Живут. А живые умирают. За них. Ради них. Вместо них. Живые в обмен на мертвых. Бессмысленно.

Как же он устал.

- Я мертвец. – Он смотрит вперед. На воду. На блики местной звезды в отражении. – Я давно не принадлежу миру. И все еще занимаю чье-то в нем место.

Вода течет. Воде все равно.

Климентия молчит.

Он говорит.

- Мне снился сон. – Перед глазами раскрываются краски. – Там я был нужен. Там у меня был смысл. Цель. Жизнь.

Он усмехается. Поворачивает голову – дриада сидит, поджав к груди ноги, совсем по-человечески, она – немой слушатель его последней исповеди.

- Там у меня было все, что я потерял здесь.

Дриада чуть наклоняет голову.

«Ты хочешь уйти туда? В очередной бой?» 

Он кивает. Смотрит на реку, что бежит вперед, даже если там обрыв. Даже если там пустота.

- Я хочу уйти. Не важно куда, но, главное, отсюда. Здесь у меня нет ничего. А там – там будет хоть что-то.

Он смотрит на нее. Она молчит. Кивает, медленно-медленно. И он улыбается. Закрывает глаза. И открывает их снова. Над ним – высокое зеленое небо. Яркое небо. Что-то грохочет. Кто-то кричит. Он поворачивает голову, сталкивается со стеклянными глазами рядом. Ужас и шок, неверие так и застыли на лице. Навечно.

Ребра горят огнем, голова раскалывается, в ушах то ли шум, то ли звон – все звуки слились в адскую какофонию, а в руке намертво сжат автомат.

Он смеется в небо. Встает. Медленно, отрывает от земли одну за другой приросшие к ней конечности. Пока еще рано. Ему еще рано просыпаться. Ведь это такой яркий сон.

В двадцати шагах расцветает огненный цветок.

Он смотрит вперед, на убегающее за горизонт выжженное поле, и там и тут снуют фигуры, черные, зеленые, низкие и высокие. Кто-то кричит, кто-то замолкает. Огненные цветы вспыхивают, ботинки жмут, а футболка пропиталась потом и кровью под разломанной броней. Он видит своих вдалеке. И смеется. И бежит, бежит вперед, пока за спиной расцветает огненными красками мир. Вперед, даже если там пустота.

***  

Бернатов не успевает, и мир взрывается прямо перед его носом. Взрыв сносит в сторону, засыпает землей, и он уже не уверен, что хочет вставать. Но надо. Надо…

Его дергают вверх, и мир возвращается на свое законное место. Бернатов вытирает лицо, откашливается и смотрит на своего спасителя – под слоем взорванной земли он бы точно задохнулся. Перед ним стоит Паша, стоит улыбается и держит его за локоть.

– Я думал, ты умер. – Бернатов не слышит своего голоса – в ушах однотонный гул, но прекрасно знает, что сказал. Паша хмыкает и отвечает. Только что – капитан не слышит. Террианец отпускает его локоть и, взмахнув автоматом, убегает куда-то вперед, Бернатов провожает его взглядом и осматривается. Он отстал. Остальные либо так же отстали трупами по выжженной земле или же давно ушли дальше.

Земля под ногами вздрагивает от очередного взрыва, и он наконец-то двигается с места. Подбирает выпавший из рук автомат и бежит следом за Пашей, уже обогнавшего многих наступавших. Смерть его очевидно не страшила, он ее ждал. Как спасение, а может как закономерный финал своей жизни. Бернатов умирать пока не планировал, но и отсиживаться за спинами не собирался.

Автомат дал очередь по виднеющимся из окопа головам. Мимо просвистела пуля – капитан ощутил холодный ветерок у самой шеи, наугад выстрелил, может, в кого-то попал. Павел обогнал всех и первым спрыгнул в траншею, откуда фонтаном брызнула кровь. Следом за ним ринулись и остальные. Кого не скосило защитным огнем. Бернатов закинул автомат за плечо, достал лазерный пистолет и скользнул вниз.

Хаос. Это был хаос. Пули летали, вгрызаясь в земляные стены, не поймешь кто свой, кто чужой, все бьют всех, и в ход идет все: от кулаков до прикладов. Кому-то везет кому-то нет.

Он стреляет в выскочившего из-за поворота врага и кидается в ту сторону. Летят пули. И все мимо. Земля забивается в нос, трудно дышать и мало что видно, но врагов Бернатов видит. И стреляет. Стреляет. Стреляет…