Он не сразу заметил ее отлучки. Может, Туткун так хорошо маскировала их, умудряясь исчезать только тогда, когда он был чем-то занят… а может, просто Темур был недостаточно внимателен. Но каким-то ранним вечером, когда с делами ханства было покончено, а время ужинать и отправляться в постель еще не пришло, Темур, правя лезвие меча возле очага, вдруг с удивлением понял, что сидел в юрте один.

Сначала ему подумалось, что Туткун зачем-то вышла. Потом пришла более здравая, хотя и неприятная мысль – он не слышал ни ее голоса, ни возни с тех пор, как взялся точить клинок, а значит, уже довольно давно: у него это размеренное дело всегда занимало немало времени. Получалось, Туткун ушла с час назад, а может, и больше… Темур излишне резко провел камнем по лезвию, высекая искры, и прищурил глаза на яркий огонь. Прислушался. За стенками юрты только хлопали флаги на легком ветру и ржали в отдалении лошади.

Кажется, именно в этот момент ему пришло на ум, что это уже не в первый раз. Далеко не в первый, и Темур теперь пытался вспомнить, сколько вечеров было за последнее время, когда он возвращался в юрту, а Туткун приходила после, задержавшись где-то… Когда мысленный счет перевалил за десять, ябгу вогнал меч в ножны до стука и поднялся.

Нет, конечно, он вовсе не ожидал и не хотел, чтобы его жена сидела в юрте безвылазно, и знал, что Туткун, помимо помощи ему, находила себе в Западном Небесном ханстве немало других хлопот. Но то обычно было утром и днем. Вечера же, как успел привыкнуть Темур, принадлежали им двоим… Что могло нарушить этот порядок? Он даже не представлял.

Снаружи небо далеко за высокими деревянными стенами алело ярким, с золотыми прожилками закатом, и сладко пахло кипреем. Темур глубоко вдохнул, унимая не то раздражение, не то беспокойство в душе, вызванные отсутствием любимой женщины в поле зрения. Окликнул стоявшего чуть поодаль стражника, задавая вопрос и готовый к недоуменному пожатию плеч в ответ.

Воин, однако, вполне уверенно указал рукой влево.

Темур нахмурился, сворачивая в указанном направлении. Он не был бы слишком удивлен, стань его ориентиром большая юрта в глубине стойбища, где женщины собирались по своим делам, ткали и вышивали, сообща возились с детьми и просто обсуждали все на свете важные для них темы. Чуть больше удивился бы, отправь стражник его сейчас в сторону лекарских шатров, где Туткун тоже иногда помогала в меру своих сил и умений. Однако влево от их жилища? Темур, сдерживая шаг, чтобы движения не выглядели слишком поспешными, пытался вспомнить, что такого располагалось в той стороне, и толком не мог. Просто россыпь юрт, которые он видел каждый день со ступенек, притом не слишком населенная… отдельно стоящее ветхое пристанище лесной шаманки, недавно перебравшейся в их стойбище из медвежьей берлоги соседней чащи… еще вроде бы засохший колодец…

Темур петлял меж белых войлочных стен и низких заборчиков, ловя на себе приветливые взгляды, словно в лабиринте, не зная, на какой развилке сворачивать – да и надо ли вообще? Куда здесь могла пойти Туткун, к кому? Неужто к старухе, едва высовывавшей нос из своего шатра?..

– Ты ищешь что-то, мой ябгу? – остановил его вопрос сидевшего на бревне старика.

Кажется, мимо него Темур проходил уже дважды.

– Жену, – буркнул он чуть грубее, чем следовало бы в общении с пожилым, и тут же сгладил почти искренней улыбкой: – Спряталась от меня, найти не могу.

Старик улыбнулся тоже.

– Хатун на площадке, мой ябгу.

Темур удивленно вскинул брови. Про небольшую поляну для тренировок молодых воинов, стоявшую в этой части стойбища отдельно от основных воинских шатров, он совершенно забыл. Вернее, даже не подумал, что Туткун могла направляться туда. Не мог представить причину, по которой жене понадобилось бы вечером, когда все юнцы и их наставники уже разошлись по домам, идти на пустую площадку.

«Что тебя туда понесло, моя Туткун?» – Темур ускорил шаг. Слепые догонялки, занявшие всего нечего времени, его уже утомили, и виной этой усталости было растущее беспокойство. Неважно, что скрывала от него Туткун – а ведь что-то скрывала, очевидно! – лишь бы была в порядке, лишь бы он, сейчас обогнув длинный навес, под которым хранились тренировочные оружие и доспехи, нашел ее целой и невредимой… Что могло случиться с женой ябгу в его же стойбище? Вопрос казался глупым, но страх за Туткун сжимал сердце всегда и везде, когда она была не рядом. Только собственные руки он считал надежной защитой для женщины, ради которой был в равной степени готов и убить, и умереть…

Требовалась ли ей эта защита – вопрос, который врезался в Темура неожиданно, как стрела вонзается в центр мишени.

Он моргнул раз, другой, ожидая, что видение перед ним исчезнет. Не исчезло, и новая стрела отправилась в короткий, обреченный на столкновение с соломой полет. Толкнувший ее туда лук, более легкий, нежели привычный ябгу, но, несомненно, боевой, был явно работы горных мастеров, и Темур мимолетно подумал, что не видел его прежде ни разу.

Как ни разу прежде не видел, чтобы его жена стреляла.

Она, в отличие от него, делала это с левой руки. Вытаскивала очередную стрелу из притороченного к поясу колчана, накладывала неспешно, скользя по древку взглядом, а тонкими пальцами по бурому оперению. Оно даже отсюда казалось Темуру слишком жестким для ее рук. А Туткун уверенно натягивала тетиву, прижимала ее, шершавую и опасную, к уголку губ на мгновение и – отпускала, провожая острую смерть взмахом густых ресниц. И выдыхала, позволяя Темуру выдохнуть вместе с ней.

Он не мог бы сказать, отчего задержал дыхание на самом деле: от солидарности лучника или оттого, как упоительно-красива была сейчас Туткун, и внезапно подумал, что не отказался бы умереть так. А может, Темур уже умер, сердце пробито насквозь невидимой стрелой, пущенной этой нежной рукой, и он жив, пока эта стрела сидит в нем, а стоит только вытащить – тут же захлебнется кровью…

– Темур?..

Удивленный голос Туткун вывел его из оцепенения, и ябгу встряхнулся. Усмехнулся, пряча за этим мысли, которыми никогда и ни за что не собирался делиться:

– Думал, ничем больше удивить меня не сможешь, хатун. Однако удивила, – Темур переступил границу тренировочной площадки и подошел ближе. – И как давно ты этим занимаешься?

– Кажется, лет с десяти.

Нет, она сегодня точно решила выбрать запасы его удивления на годы вперед.

Туткун, увидев изумление на лице мужа, искренне засмеялась.

– Темур, я дочь Горного ханства, и вырастившая меня женщина – один из лучших воинов нашего народа. Неужели ты все это время думал, что я не умею держать в руках оружие?

– Я никогда тебя с оружием не видел, – Темур устремил взгляд на мишень. Учитывая расстояние и гулявший тут ветер, разброс был весьма незначительным. – Зачем оно тебе, Туткун?

Вопрос сорвался с языка до того, как он смог себя сдержать, и прозвучал наверняка так, будто бы он был чем-то недоволен.

– Затем же, зачем всем остальным – для того, чтобы себя защищать.

Ее ответ был спокойным. Верным. Отчего же Темура он так раздражал?..

– Не помню, чтобы ты использовала оружие для защиты тогда, когда это действительно было необходимо, – процедил он.

Туткун прищурила глаза. Она, несомненно, чувствовала, как изменилось его настроение, слышала далекий звон металла в голосе и потому говорила по-прежнему разумно и ровно:

– Если говоришь о прошлом и Небесном дворце, то бегать по нему с луком наперевес было бы несколько глупо, не находишь? Да и против кого его там было применять?

Ябгу дернул плечом, все еще не отрывая глаз от мишени. О, уж он-то нашел бы, кандидатов в то время было много…

– Темур? – Туткун подошла ближе, коснулась его локтя. – Что не так?

– Почему не сказала? – он откликнулся поспешно, снова скрывая за очевидными вопросами что-то, чего не мог пока понять сам. – Почему ходила сюда тайком?

Туткун пожала плечами.

– Разве? Я не скрывалась. Спросил бы раньше, я бы раньше ответила. Но ты не спрашивал.

– А, я теперь еще и виноват, хатун?!

Это прозвучало уж точно слишком резко, и пальцы Туткун крепче сжали его локоть. И правда, подумал Темур, ведь силы в этих руках всегда хватало, как и остроты темных глаз, и спокойствия, и…

И она, оказывается, сама могла утыкать врага стрелами, как ежа, ей для этого вовсе не был нужен Темур!

Эта мысль, выхваченная из беспорядочного вихря прочих, оказалась неожиданно болезненной. Он знал и признавал, что жена куда искушеннее его в дипломатии, и интригах, и даже, пожалуй, в управлении стойбищем и жителями, потому что самое большее, чем когда-либо управлял Темур в своей жизни до того, как стать ябгу, был военный лагерь. И оттого он думал, что пускай Туткун будет главной в их юрте, пускай она будет его тихим советником в Западном Небесном ханстве, но он и только он будет главным стражем и их стойбища, и их очага, и ее бесценной жизни. Темур наивно и помыслить не мог, что Туткун может защищать свою жизнь с оружием в руках! Что она вот так, неожиданно и без предупреждения, сама может отобрать его единственную безусловную привилегию – быть ее защитником…

– Темур?

Голос Туткун стелился над площадкой опасно-мягко, и в нем отчетливо слышалось «прекрати нести чушь».

Разум подсказывал извиниться, позвать ее обратно в юрту и забыть об этих мгновениях… Но обида, приправленная неразумным страхом, что он и тут оказался не очень-то нужен любимой женщине, что ей хватит силы вытащить ту стрелу, которая сидела в его сердце, уже говорила вперед него.

– Правда думаешь, что тебе этого хватит, хатун?

– Что ты имеешь в виду?

Темур пожал плечами, через силу заставляя себя промолчать. Он заранее знал: что бы ни сказал, это выйдет колким, смешанным с мутной взвесью бушующих внутри чувств, и точно обидит Туткун… Она, впрочем, и правда была слишком умна – настолько, чтобы понимать все по одним только его глазам и напряженной позе. Поднявшийся порыв обдал холодком его руку там, где мгновение назад была ее ладонь, и Туткун, бросив взгляд на мишень, скупо дернула плечом:

– Ветер разгулялся, и я почти не целилась. Уверяю тебя, Чолпан была хорошим учителем, а я прилежной ученицей.

Темур сжал зубы до ломоты в висках. Он не умел уступать – сам знал за собой этот грех, который было тяжело смирять, и тем более тяжело, когда перед ним не отступали. Туткун никогда не отступала тоже – назвать отступлением ее мягкие компромиссы у Темура не повернулся бы язык, – но все же обыкновенно вела себя и не так, как сейчас. Не с ним. Сейчас рядом с ним будто стояла другая Туткун, смертельно-опасная не своим разумом, а своей силой…

– Или же ты все-таки сомневаешься в моих умениях, мой тегин?

Она вздернула подбородок выше, заглядывая в его глаза с непривычным вызовом, и злым «дзынь!» порванной тетивы оборвались натянутые нервы ябгу. Слова слетели с губ прежде, чем он смог себя остановить:

– Сомневаюсь.

Внутри мелькнула досадная мысль, что он все-таки обидел Туткун… и тут же пропала, стертая блеском злости в бездонных глазах.

– Ну хорошо… – Туткун поджала губы. – Если так думаешь, я докажу тебе, что ты не прав. Что я могу стрелять не хуже тебя.

– Неужели, хатун? Ты, кажется, забыла, что я первый воин этого ханства.

– Ты первый меч ханства, а не первый лук.

– Ве-ерно, мне далеко до Аккыз или Ямана, – процедил Темур, неожиданно задетый ее в общем-то вполне справедливым замечанием. – Но, впрочем, если так в себе уверена, попробуй. В конце концов, тут сейчас пусто, позориться будешь только передо мной.

Туткун оглядела его с головы до ног.

– Шагай за луком, тегин.

Темур усмехнулся, поднес кулак к груди, знаменуя принятие резко брошенного приказа, и развернулся прочь. В нем кипела злость, и все же всю дорогу от стрельбища до юрты и обратно в глубине его души, под водоворотом уязвленного самолюбия, теплилась надежда, что Туткун откажется. Что к тому моменту, как Темур вернется на площадку, жена бросит свою затею, снова уступит ему, задует разгоравшиеся искры их ссоры…

– Я уж подумала, ты сбежать решил, так долго ходишь.

Надежда разбилась в прах.

В рыжем свете закатного солнца, падавшего за снежные пики гор, ее волосы отливали старой ржавчиной, его – расплавленным золотом. Ветер поутих, будто испуганный.

Темур молча натянул тетиву и принялся закладывать в колчан шестерку стрел – одну за одной, придирчиво изучая оперение и следя за Туткун краем глаза. Она, уже готовая, стояла, не глядя на него, устремив взор куда-то поверх мишеней, и ее эта решительность ворошила угли его тлевший обиды.

Когда он подошел к ней, Туткун едва повернула голову.

– Если думаешь, что я буду тебе поддаваться – не надейся.

– Не думаю.

Темур вздохнул и потянул первую стрелу.

Правила состязания были просты, он знал их с детства: одна мишень, шесть стрел, по два шага назад между выстрелами – побеждает тот, кто отправит больше стрел как можно ближе к центру. Все было просто, и Темур ни разу в жизни не испытывал страха, выходя на стрельбище. Знал, что может выиграть, может и проиграть, но, пока стрелы летят вперед, а не в тебя, чего бояться?..

Если бы все было так просто сейчас. Если бы.

Туткун не стала дожидаться его выстрела, натянула лук первая, и снова тетива коснулась уголка ее губ – Темур почти вспомнил, как сам касался его легким поцелуем этим утром… Почти, но воспоминание ускользнуло с коротким хлестким звуком отправленной в полет стрелы, и Темур усмехнулся, отметив, что она вошла в мишень на палец правее центра.

– Тц. Теперь на ветер не спишешь, хатун, – он натянул свой лук нарочито плавно, делая вдох. – Что тебе помешало попасть на этот раз?

– Стреляй давай, – процедила Туткун.

Темур разжал пальцы, проследил за своей стрелой и усмехнулся еще раз…

Двенадцать шагов спустя в его последнем выстреле уже не было никакого смысла, и все равно Темур сделал его – одновременно с тем, как солнце наконец закатилось за горы, оставляя их в густых сумерках, сделавших тени под их ногами совсем черными.

– Пойдешь считать?

Он качнул головой на мишени, и Туткун отвернулась резко, складывая руки на груди.

Вблизи разница в счете была даже больше, чем показалось с последней точки. Темур коснулся гладкого древка, засевшего в самом центре вплотную к двум другим. Кажется, это были его первый, третий и четвертый выстрелы. Темур выдернул первую глубоко вошедшую стрелу, обернулся зачем-то и увидел поднятое к небу лицо Туткун… Вторую стрелу он сломал, царапая ладонь о колкие деревянные щепки. Потом третью. И четвертую. И пятую… В горле стоял мерзкий комок, и внутренний голос, еще недавно твердивший о задетой гордости, теперь захлебывался в отвращение к самому себе. Ко льву Небесного ханства, который посмел решиться поправить эту гордость не просто за счет женщины – за счет жены! Той, ради которой он и сам бы встал на место мишени, если бы она попросила, и стоял бы, не шевелясь, даже точно зная, что она попадает… или же, напротив, промахнется…

– Темур, – пальцы Туткун легли на его запястье, – оставь.

Ябгу отпустил шестую стрелу, которая никак не хотела ни вытаскиваться, ни ломаться, и сжал кулак, ощущая, что несколько заноз все-таки остались в ладони.

– Темур…

– Прости меня, – он сказал, глядя на ее макушку, пока Туткун пыталась разжать его пальцы. – Прости меня, ханым.

Она подняла голову. В глазах, под которыми залегли тени, больше не было ни злости, ни вызова, только тихая грусть.

– Почему ты разозлился?

– Я не разозлился. Я… – Темур выдохнул, зажмуриваясь. – Я не предполагал, что ты умеешь стрелять. Что ты умеешь защищать себя… так. Я думал… я думал, твоя защита – моя привилегия. Что право защищать тебя – право, данное тобой мне одному. Мысль, что это не так, что я тебе и для защиты не нужен… – он прервался, не в силах толком объяснить, и повторил снова: – Я не злился… Прости.

Туткун опять отвернулась, и Темур с болью понял, что, хоть запал на соревнование с ним у жены прошел, она была по-прежнему сильно обижена. Может, его неверием в ее силы; может, тем, что он, как медведь, потоптался по гордости горной девушки…

– Значит, хочешь, чтобы моя жизнь была только в твоих руках?

…А может тем, что на этот раз он в самом деле пересек черту.

И в карих глазах Темур теперь отчетливо видел обещание расплаты за это.