Механическую рыбу выбросило на берег, и та, должно быть, неудачно ударившись, сломалась: крупная, облая и несуразная, она пыталась двигать плавниками и хвостом, но те повиновались с трудом — застревали на полдуге и начинали жужжать, вибрировать и дёргаться, пока наконец не срывались с места — лишь для того, чтобы остановиться снова.
— Бедная, — протянула Мизи с искренней жалостью, словно перед ней был не кусок железа и пищевого пластика, а что-то в самом деле живое. — Что с ней теперь будет?
— Починят, — Суа ответила кратко, хотя отвечать ей не хотелось вовсе.
— Думаешь? — Но Мизи взглянула на неё с надеждой, и Суа — как и всегда, ей почудилось, что ей воткнули иглу под сердце, — было ясно: кроме как ответить, и причём именно так, ничего не оставалось.
— Конечно.
И Мизи улыбнулась широко и радостно. Недолго думая — Суа так и видела, как в её голове прострельнула эта мысль, расталкивая все остальные, и поморщилась, но остановила себя от того, чтобы схватить Мизи за плечо, — она присела перед рыбой на корточки:
— Выздоравливай, рыбка. Суа, Суа-а-а, — она потянула Суа за край платья, — пожелай ей выздороветь.
Суа вздохнула. Стоило предвидеть.
— Мизи, она же неживая.
Мизи ткнула её пальцем в коленку.
— Не будь злюкой, Суа. Пожелай.
Суа вздохнула ещё раз, громче.
Мизи дёрнула платье сильней.
Вздыхать третий раз Суа сочла бесполезным. Осторожна — но постаравшись скрыть с лица брезгливое выражение — она присела рядом с Мизи.
— Выздоравливай, рыба. Ну, довольна?
Вместо ответа Мизи сжала её в объятиях. Её руки были горячими, как обогреватель, который благосклонно включала Ниге в холодный сезон, и от неё сладко пахло завтраком. Розовые волосы осыпали Суа каскадом, попали в глаза и рот, запутались в конечностях — и она хотела бы, чтобы они так и остались.
— Я же знаю, что ты добрая, — прошептала ей на ухо Мизи довольно.
Суа боднула её головой. У неё не хватило духу возразить.
Она ненавидела эту рыбу.
Она ненавидела всё живое-неживое здесь, пародии того, что им никогда не было суждено увидеть. Суа представляла, как выглядела настоящая земная рыба, очень смутно — в саду Анакт о Земле рассказывали мало, и животных оттуда им показывали только в виде схематических рисунков — и единственным, что могла она вообразить при упоминании этого слова, была эта жалкая игрушка.
Вот и всё.
Никто не собирался её чинить, Суа знала. Дешёвые безделушки на устаревших давным-давно технологиях, заменять их было выгодней, чем восстанавливать. Ниге покупала такие влёгкую, не задумываясь, стоило ей заприметить что-нибудь, пришедшееся ей по вкусу. Когда Суа или её сёстры ломали игрушку, то, сколь любимой та ни была, Ниге заказывала доставку другой из зоомагазина.
Суа испытывала злорадство. Ничего хорошего о темпераменте Суа это не говорило, но это было и вправду так: она смотрела мимо Мизи в пустые пластиковые глаза и воображала, как вскоре эту рыбу сошлют на утилизацию, где её сплющат, переплавят или просто выкинут на свалку, где она будет лежать и разлагаться столетиями. Никому не нужны сломанные игрушки.
Кроме Мизи. Мизи, наверное, всегда чинили любимые игрушки. Или, возможно, рассказывали, что они отправились в далёкий межгалактический полёт — Суа слышала и такое от некоторых детей, любимчиков своих сегейн. А может — может — она играла с ними и такими.
Суа воображала: Мизи бы улыбалась всё так же светло, баюкая на коленях её окровавленную голову в кружевном чепчике, на белом которого так удачно смотрелся красный. Она бы верила твёрдо: Суа починят.
Такой ведь была Мизи: добра к совершенному мусору.
— А знаешь, мне эта рыбка о китах напомнила. Ты слышала о китах, Суа? — спросила вдруг Мизи немногим позже, когда рыба уже осталась далеко позади по руслу ручья. По правде, им следовало развернуться и отправляться на раздачу обеда, но Суа не напоминала об этом, медлила. В такие глубины сада другие воспитанники забредали редко: они шли в полном одиночестве, никто не мог им помешать, влезть третьим лишним, и Мизи — Мизи, как всегда, говорила и говорила без умолку обо всём, что только приходило ей в голову, но в глубинах сада каждое её слово было предназначено только лишь Суа.
Но вот этот вопрос — Суа от него напряглась. Этот вопрос вторгся между ними расталкивающим локтем, нахальной болтовнёй, неуместной улыбкой. В этом вопросе крылся кто-то третий — на него у Суа было чутьё.
— Китах? — повторила она равнодушным голосом.
— Ага! Мне о них Иван рассказывал.
И вот, конечно, он и возник — кто-то. Его влияние Суа могла распознать с пары слов, настолько оно было характерным, ивановским; но справиться с ним она не могла.
Она ненавидела Ивана. Слишком много он знал — столько, сколько не должен был знать всего лишь один питомец. Он знал о Земле — в куда больших подробностях, чем им давали на уроках, но не выдавал этого преподавателям: сколько Суа не слушала пристально его ответы, ни разу в них не проскальзывало и следа знаний за пределами программы. Он знал секреты сада Анакт — этому у Суа не было никаких достоверных доказательств, но она была в этом уверена: чересчур быстро он передвигался из одной точки в другую, очень уж часто давал советы, кажущиеся смутными и нелогичными, но оказывающиеся верными, и в нём никогда не было этого простодушного любопытства, свойственного попавшим в новую обстановку питомцам, нет — в его действиях здесь чувствовалось намерение. Он знал о смерти.
И Мизи считала его близким другом. Такая нелепость: Иван её близким другом, конечно, не счёл бы, у Ивана вообще друзей не было и быть не могло — только одержимость тем бешеным дикарём. Иван был скрытен, никогда ни о важном не говорил полно, только неясными обрывками, намекающими на то, что он-то, он-то всё понимает лучше всех. Он никого не подпускал по-настоящему близко, никому не позволял узнать его — но Мизи, добрая, светлая, чистая Мизи принимала на веру его пустые разговоры, его недомолвки с подмигиванием, его запутанные намёки, аллюзии, иносказания, подсказки, обещания, считая, что вот это — весь Иван и есть. А он ей подыгрывал: то и дело рассказывал какую-нибудь чепуху, вот как сейчас, жалкие мелочи, которых и знанием назвать было смешно, и Мизи считала, что он подпускает её в самую свою суть, хотя он держал её на поверхностно вычищенной окраине.
Суа его боялась. Иван был испорченным, она могла увидеть это насквозь всю его шелуху словесного мусора: его испортило знание, оставило в нём свой след, тёмный, несмываемый, мерзкий, сломало в нём что-то важное, может, самое важное из всего, что только может в питомце быть, — да, Суа могла распознать это.
С лёгкостью.
У людей Земли был миф, однажды сказал ей Иван: сколько Суа ни пыталась уклониться от бесед с ним, он всё равно её находил, стоило ей лишь оказаться в одиночестве, — в тот раз Мизи вызвалась помочь паре девочек помладше с их тональностью, и Суа осталась слоняться вдали. Они верили, что раньше они жили в божественном саду, но были оттуда изгнаны, он улыбнулся и взглянул на Суа многозначительно, потому что они вкусили плод с дерева познания, представляешь, добра и зла.
Она послала его рассказывать эти бредни кому-нибудь ещё; она не рассказала об этом Мизи. Она никогда не говорила с ней о двуличности Ивана, никогда не пыталась её предупредить, никогда не прикладывала все усилия, чтобы оборвать эту фальшивую дружбу: она так боялась.
Если бы Иван решил перестать ходить вокруг да около с этими нелепыми сказочками — если бы вся правда о ненависти Суа к Ивану вышла наружу — если бы Мизи узнала...
— Он говорит, это были такие большие-пребольшие рыбы, только не рыбы, но совсем как рыбы, во! — Мизи раскинула в стороны руки, словно пытаясь обхватить воображаемого кита руками. — Иван сказал, они размером с наше спортивное поле!
Выдумщик, подумала Суа горько.
— Ну раз Иван так сказал, — она постаралась, чтобы её голос не выдавал саркастичный тон.
— Угу. Они были самыми большими животными на земле, эти киты. И они общались пением.
— Рыбы не умеют петь, — всё же она не выдержала. Тупица.
— Я же сказала, они не рыбы, — Мизи поджала губы и щёлкнула её по лбу, — ты слушаешь невнимательно! Иван сказал, что они могли петь. Пели, чтобы говорить с друзьями, пели, чтобы найти любовь... — приложив руки к груди, она вздохнула демонстративно мечтательно и бросила взгляд на Суа из-под полуприкрытых век.
— О, — только и сказала Суа.
Мизи притянула её к себе за плечо и прижалась губами к её щеке.
— Иван ещё сказал, — продолжила она так, словно Суа на её глазах не собиралась помереть на месте, — что иногда их выбрасывало на сушу. Они не могли вернуться, потому что они были такими большими. Они там лежали и лежали — а что было с ними потом, мне Иван не сказал.
Сердце Суа, только что поднявшееся к горлу так высоко, что едва ли не выпархивало изо рта, рухнуло в желудок.
— Совсем ничего? — повторила она тупо.
— Совсем ничего! Сказал, неважно это, глупости и вообще он не знает. — Мизи цыкнула. — Он такой иногда зараза, ты знаешь?
— Да что ты, — у Суа ослабели колени. Что она могла тут ответить? «Ну раз уж Иван не знает, то куда мне»? Но если Мизи этого не хватит, что, если она начнёт задавать вопросы, искать ответы — что, если она их найдёт?
Как же она ненавидела Ивана. Несчастная, заблудшая душа, ну почему его так тянуло к свету Мизи, хотя он знал же, знал, что он её запачкает — но всё равно стремился погасить её следом за собой.
— Кто-то, наверное, им помогал, — выдавила она, умоляя мысленно Мизи: поверь, поверь.
— Кто? — Мизи удивлённо наклонила голову.
Суа понадеялась, что Иван свалится в ручей.
— Люди?
— Но они же такие большие! Я ни за что бы не подвинула рыбу размером с наше спортивное поле.
— У них были технологии. Примитивные, но всё же.
— М-м. Ну да, ты права, наверное. — Мизи нахмурилась, потёрла нос и поправила очки. На лице у неё нарисовалось облегчение. Суа, расслабившись, мысленно пообещала наябедничать Тиллу на Ивана при первой возможности: хоть бы он ему этот зуб кривой выбил.
— Нам, наверное, уже пора идти назад, — сказала она, скрепя сердце. — Обед скоро.
На краю рощи, там, где редели искусственные деревья, уступая место зданию столовой, Мизи сжала ладонь Суа сильней. Немного, совсем немного — но у Суа сжимается что-то под рёбрами.
— Но ведь на Земле больше нет людей, — в словах Мизи зазвучали ноты тревоги, — кто же починит китов сейчас?
— Гм, — сказала Суа.
— Может, сегейн о них позаботились, — протянула Мизи с сомнением. Её глаза озарились. — Может, их забрала Анакт!
Будь Суа кем-то другим, она засмеялась бы. Она бы засмеялась так сильно, что у неё бы лопнули лёгкие и она рухнула бы к ногам Мизи: она бы умерла еретиком на её алтаре. Будь она Иваном — кем-то, кто умел быть жесток открыто, вскользь упоминал идолопоклонничество и предпочёл бы грязную истину чистой обманке. Это он хотел всего этого — этой настоящести, которой, по его убеждению, крылась в синяках и ссадинах, крови и поту. Он не нуждался в укрытиях, указаниях, спасениях; он был сильнее.
Суа была слабачкой.
— Имеет смысл, — вот что она ответила, хоть у неё и заплетался язык.
Суа была слабачкой, и потому жестокость свою завернула в белые кружева кукольных платьев. Будь она Иваном, она бы не занималась подкормкой лжи, которая, явив себя — неизбежно — причинит боль, не сравнимую ни с одним, ни с десятью, ни с тридцатью шестью выбитыми зубами.
Держа её руку по-прежнему крепко и нежно, Мизи смотрела на Суа так, как смотрела всегда: как будто она, Суа, её богиня. Люди Земли верили в богов, потому что на них они могли возложить свои невозможные надежды.
— Думаешь, когда мы вернёмся к Анакт, они дадут нам увидеть китов? Настоящих? — спросила она, и Суа не знала, не могла знать, но всё же узнавала сохранившейся памятью её далёких диких предков: таким голосом возносили молитвы.
Что сталось бы с Суа, если бы никто вокруг не верил в невозможное — в неё?
— Да. Конечно. — Суа сжала хрупкую ладонь в ответ, и на ужасный момент ей захотелось сломать Мизи пальцы, заорать какая же ты дурочка, быть честной, быть жестокой, быть хоть раз в жизни доброй. — Я верю.