Пространство вокруг выглядело каким-то нереальным, словно являлось иллюстрацией к сказочному сюжету. Дин стоял с открытым ртом посреди огромного зала, не имеющего углов и привычной симметрии. Стены плавно огибали периметр, образуя нерегулярные волны, расходящиеся в разных направлениях, с гребнями и глубокими бороздами. Они взбегали каскадом вверх, создавая на невероятной высоте множество сводов, не похожих друг на друга.

Создавалось впечатление, что это пространство не рукотворно, а создано самой природой и временем в арке просторной светлой пещеры из песочного мрамора, и лишь доведено до совершенства рукой гениального скульптора. Одну треть причудливых стен занимало поражающее своим масштабом панорамное остекление неправильной формы. Что находилось снаружи разобрать было невозможно из-за слепящего света, льющегося извне. Вблизи окон пространство расширялось, гребни волн, идущих по потолку, становились круче, свод делился на несколько и расходился вдоль остекления в разные стороны, исчезая в лабиринте залитых светом коридоров.

Под ногами была плита отшлифованного до зеркального блеска бежевого камня с темными искрящимися прожилками, без швов и стыков, словно литая. Дин опустил взгляд — он был босой, а камень даже не холодил, напротив приятно грел ступни.

У дальней стены со свода пещеры обрушивалась к ногам, словно пологий каскадный водопад, широкая, плавно изогнутая лестница, выточенная из цельного куска такого же камня. Широкие ступени, не имеющие острых углов, перетекали в скруглённые перила. Над лестницей, в огромном пространстве второго света виднелся край высокого стеклянного купола, через который струился яркий солнечный свет. Почему-то подумалось о том, что здесь потрясающе красиво в грозу.

В голове не укладывалось, что такое место существует. Масштаб поражал. Кто мог создать это?! Как?! Всё вокруг — из отшлифованного до глянца камня, но покрытые нерукотворными волнами стены и свод словно дышали, двигались и изгибались, подобно бушующему морю. Конечно, это было игрой света, отражающегося от изрезанных горельефами стен, но… это место было живым. Дин был уверен, если он притронется к гладким мраморным гребням, они будут парадоксально тёплыми.

Единственным предметом мебели в этом невероятном месте был расположенный по центру залы королевских размеров диван. Неправильной формы, как и всё остальное здесь, изогнутый в виде огромной запятой, с совершенно немыслимым каркасом из изрезанной бороздами волн каменной глыбы. С широким ложем, обтянутым молочной кожей, и огромными пузатыми подушками. На десятерых, не иначе.

Лишь одна деталь выбивалась из гармоничной монументальности и величественности этого места — небрежно брошенный на подушки дивана, словно кем-то забытый, пушистый плюшевый плед со смешным детским рисунком. Он совершенно не отождествлялся ни с чем из того, что Дина окружало, но вопреки всему не был лишним. Он был именно тем акцентом, который указывал на что-то очень важное, чего Дин никак не мог уловить.

Дин был здесь раньше, это совершенно точно. Казалось, если он закроет глаза и сосредоточится, то пелена света рассеется и внутренним взором он сможет увидеть, какой вид расстилается за окном. Чудилось, что ещё немножко, и он очнётся, вспомнит, что́ находится за залитым солнцем сводом. Там… светлые просторные комнаты с такими же поражающими воображение окнами, высотой с двухэтажный дом. Там… широкая открытая терраса, зависшая на немыслимой высоте над пропастью — на самом краю возвышающейся над тропическим лесом скалы. Там… так уютно и всё так… знакомо. А если взбежать вверх по изогнутой лестнице, то взгляду откроется… спальня.

Дин боялся дышать, чтоб не спугнуть видение. Так и застыл, не шевелясь, посреди этого, сражающего своей грандиозностью места. Сердцем чувствовал важность и знаковость момента. Это не отель, и не какой-либо ультрамодный арт объект. Это — жилое пространство.

Это место — Дом.

Глаза шокировано распахнулись. Пульс заколотился в висках, провоцируя нешуточную мигрень. Дин шагнул к дивану, не отрывая взора от пледа: длинная белая ворса и смешные зелёные крокодилы, занятые своими делами — танцуют, играют в гольф, загорают на шезлонге… Шаг, другой… Ему здесь рады… Теплый камень ласкал голые ступни. Почему же он босиком? Мысли толкались в голове, наскакивали друг на друга… Дин знал, насколько мягок плед на ощупь ещё до того, как взял его в руки.

Это его плед. Мама укрывала им в детстве.

Сжав обеими руками пушистый ворс, поднес к лицу и глубоко вдохнул. Густой концентрированный запах скошенной травы и соленого бриза взорвал лёгкие, ударил наотмашь, словно яростная пощёчина. Сердце успело испуганно кувыркнуться, и… Дин проснулся.

Резко сел на кровати, пытаясь отдышаться и справиться со взрывающим виски пульсом. За окном едва брезжил рассвет и косой дождь глухо барабанил в окно. Монотонная дробь дождевых капель успокаивала, возвращала в действительность. События пережитого стремительно отдалялись, мутнели в сознании. Реальность с головокружительной скоростью стирала ластиком грёзы, оставляя в душе уже привычное чувство, что он что-то упускает.

Дин откинулся на подушку, запустил руку в волосы. Что это, нахрен, было? Снова приснился кошмар? Почему подкинуло? На месте сна — холодная пустота, видение истаяло. В последнее время он всё чаще просыпался от рывка и долго не мог заставить себя прекратить дрожать. Может и к лучшему, что он не помнил своих снов.

***

— Эй, Стиллман! Не задерживайся, старина Генри тебя ждёт!

Дин махнул рукой на оклик, давая понять, что услышал, и, подтянув лямки рабочего комбинезона, закрыл на ключ свой шкафчик.

После информации, которую выдал ему Крис, наивно было надеяться, что достаточно будет отметиться в журнале и не попадаться на глаза начальству. Генри, видимо, доложили, что он пришёл на смену и теперь предстоял весьма неприятный разговор.

Коротко стукнув костяшками пальцев по старому полотну двери, Дин провернул ручку и вошёл в погруженный во мрак кабинет своего босса. Крохотное окно почти не пропускало свет, и по праву единственным источником освещения этого небольшого, облицованного темными деревянными панелями помещения, была металлическая настольная лампа, водружённая на край заваленного бумагами стола. Из-под хаотично набросанных документов едва виднелась крышка открытого ноутбука. Любовью к порядку старина Генри не отличался.

Генри Нокс — старый добрый здоровяк Генри, босс Дина, и по стечению обстоятельств давний друг его покойной матери, дал ему работу, когда он в ней отчаянно нуждался, закрыл глаза на возраст, позволив сопляку взять ставку совершеннолетнего и больше четырёх лет играл в игры с налоговой, прикрывая юного нелегала. Генри предоставил ему самостоятельность и независимость, и Стиллман действительно испытывал признательность, которую сложно было переоценить, но как старина Генри поведёт себя сейчас, Дин не знал — их интересы никогда прежде не сталкивались.

Босс коротко глянул на вошедшего и нервным кивком пригласил пройти, продолжая сосредоточенно листать накладные. Утром должны были отгрузить запчасти и, видимо, Генри лично принимал товар. Дин подошёл к столу, огляделся, но единственный стул в кабинете был завален ещё не распакованными коробками, присесть было некуда. Такие же коробки разных калибров стояли рядом на полу и вдоль стен. Дожидаясь, пока босс обратит на него внимание, Дин заложил руки за спину и обернулся к фотографиям, висевшим в потёртых рамочках на стене. Он видел их тысячи раз — величественные винджаммеры, четырёх-пятимачтовые корабли-великаны, с поднятыми раздутыми парусами. В детстве, когда он приходил сюда с мамой, он мечтал, что станет капитаном такого судна. Глупость, не иначе.

— Индивидуальный заказ, Дин. В экипаж, — не поднимая головы сообщил Генри.

Дин оглянулся через плечо, а затем полностью развернулся к столу.

— Я вынужден отказаться.

Старина Генри — морской волк с добродушным лицом и густой седой бородой, наконец оторвал взгляд от бумаг, выпрямился в кресле и внимательно посмотрел в упрямое лицо мальчишки, всем своим видом демонстрирующего готовность держать оборону. Едва заметно покачал головой.

— Знаешь уже?

— Знаю.

— Он платит двойной тариф, — с улыбкой заметил босс.

Дин поморщился и скрипнул зубами. Вот сукин сын! Значит понимает всё, отдаёт себе отчёт, что так просто сладить не выйдет. И пытается загнать по маячкам в силки. Только Дину наперед известны ходы и на маяки хватает ума не реагировать. И позволяет же ему, сука, совесть нарисоваться, как ни в чем не бывало, с предложением. Впрочем, совести там отродясь не было.

— Это не имеет значения.

— Не дури, мало́й, с каких пор деньги для тебя не имеют значения.

Имеют, ещё как имеют, но…

— Генри, дело вообще не в оплате.

— Послушай, я ж не вчерашний, я знаю всё, — и взгляд потупился, избегая прямого контакта, и пальцы нервно затеребили край накладной. Дин сильнее нахмурился, наблюдая за столь явной переменой — ему только не хватало лекции от старика. — Меня не волнуют ваши мутки, правда. Делайте, что хотите, только не палитесь при ребятах, сам понимаешь.

Чегооо?!

— Ничего ты не знаешь! Тебя не волнует? Меня волнует! И именно поэтому передай ему, пусть катится… — вовремя запнулся, чтоб не скатиться на эмоциях в нецензурщину. — Пусть ищет другого… кого он там себе ищет, — неопределенно махнул рукой в воздухе.

Было стыдно. Твою ж мать! Генри знал? Ещё год назад? Дину было тогда всего семнадцать, а Зага — вдвое старше. Что Генри думал? Что Дин нашёл себе папика? Толерантная Америка в провинциальных городах была не особо и толерантна. Дин хоть и не шарахался по углам, но и не мог выставить свои предпочтения на всеобщее обозрение.

Семейные ценности, которые в его семье воспеты не были, он считал чем-то эксклюзивным и недостижимым, тем, чего не достоин. Он смотрел на семью Криса и хотел такую же — два любящих родителя и дети. Образец «правильной» семьи всегда был перед глазами, в противовес его — неправильной, без любви и уважения, а потом и без мамы. Когда-то он отчаянно желал стать Майклу сыном, понравиться. Он просто хотел, чтоб его любили. Но в его жизни всё случалось навыворот, словно судьба всякий раз насмехалась над его потугами получить взаимность. Так стоило ли удивляться, что и в ориентации у него всё не так.

— Вот как? — казалось, Генри искренне удивился услышанному. — Ладно, заставлять не буду, договаривайтесь сами.

— Что значит договаривайтесь?

Не то чтобы возмутиться, Дин даже не успел закончить фразу, как дверь распахнулась и в кабинет вошёл высокий мужчина. Руки затряслись. От злости, раздражения, или что это было за кошмарное чувство, управляющее телом? Яркий свет дневных ламп, врывающийся в дверной проём из коридора, подсвечивал силуэт вошедшего со спины, сражая каким-то киношным эффектом. Лицо скрадывала тень.

Вот сука! Более эпичного появления было сложно представить. За дверью, что-ли подслушивал, чтоб войти в нужный момент?

Итан Зага изменился. Или это слетел флёр очарования, который окутывал его образ раньше? Его возраст приближался к сорока, но он был по-прежнему строен и подтянут и выглядел так, словно сошел с рекламного плаката каких-нибудь ультрадорогих наручных часов. Прежде дыхание Дина учащалось, движения становились резкими и неуклюжими, он словно становился тряпичной куклой в руках кукловода. Прищуренный взгляд мог пробирать до нутра, дёргал невидимые ниточки, и Дин летел, как мотылёк на свет, не думая о том, что огонь опасен и непременно опалит ему крылья. Он был влюблён. Той самой первой, пылкой юношеской любовью. Сейчас же Дин смотрел на него и ничего не чувствовал. Ни трепета, ни замирания в груди. Правильные, некогда казавшиеся идеальными черты лица больше не вызывали волнения. Инстинкты спали. Ему больше не хотелось летать — крылья сложены, глаза закрыты. Он переболел. Его отпустило.

— Мистер Нокс, можно нам остаться наедине?

Всё тот же голос, в котором было плохо скрытое пренебрежение ко всему миру. Дина раньше мурашило от сквозивших в интонации нот надменности. Чего уж там, его раньше мурашило от всего Итана Зага, казавшегося долбанным божеством, сошедшим с небес и почтившим глухой провинциальный Камден своим присутствием. Но это было так давно и скоротечно, словно в другой жизни. Прошло, оставив горькую благодарность за опыт — никому не верь и ничего не жди.

Дин закатил глаза:

— Какой в этом смысл?! Нечего обсуждать.

Итан стрельнул в него взглядом. Ни-че-го. Никакого отклика. Дину бы радоваться, что он успешно прошёл свою личную проверку — все его демоны уснули и больше не видели в бывшем любовнике достойного противника, с которым хотелось бы схлестнуться в поединке. Но вместо ликования, ему просто хотелось уйти, ткнув напоследок Зага лощёной мордой в жирную точку, которую тот лично поставил ещё год назад.

А Итан подошёл близко, почти вплотную, бесстыдно вторгаясь в личное пространство. Дин чувствовал его запах — новый, незнакомый. Он сменил парфюм. Он не постоянен во всём. Зачем он вообще зашёл в Камден?! Сам говорил, что жизнь слишком коротка, чтоб дважды возвращаться в одну гавань. Самовлюблённая избалованная сука.

Со стороны, наверное, это выглядело странно, но о старине Генри — случайном зрителе — хотелось думать в последнюю очередь. На самом деле они были здесь вдвоём, как противники перед схваткой, которые давят друг друга своей аурой, и пусть весовая категория несоразмерна, Дин не мог отступить, показать тем самым слабость, хотя всё его существо требовало отодвинуться на безопасное расстояние, выйти из чужого поля. Но он стоял, расправив плечи и вздёрнув подбородок. Засунув руки в карманы, смотрел прямо, дышал ровно, не выдавая ни единым мускулом, как на самом деле это сложно — демонстрировать уверенность, которой не испытывал. Но Итан Зага чужие мельчайшие реакции считывал безошибочно. Профдеформация, мать его, когда адвокатская необходимость внимательно сканировать собеседника переходила в бытовую привычку. Тонкие насмешливые губы Зага растянулись в хищном оскале. В глазах — понимание и азарт. Эта сука принимала вызов, который Дин и в мыслях не имел бросать.

Генри Нокс, смущённый, желающий бы никогда не видеть столь двусмысленного взаимодействия между двумя, прости Господи, мужиками, кашлянул, засуетился. Сиденье его старого кресла тихо скрипнуло, ножки с противным скрежетом царапнули по деревянному полу, словно кто ногтем провёл по стеклу.

— Эм, ладно, я вас оставлю. Ненадолго, — он сделал акцент на последнем слове и выразительно посмотрел на Дина. Его взгляд ясно говорил: «Подумай, мало́й, и прими правильное решение».

Щелчок закрывшейся двери будто бы запустил механизм. Дин слышал звук жужжания мотора, ощущал, как откачивается воздух. Он словно находился внутри вакуумного пакета — становилось нечем дышать, а тело сдавливала невидимая, сковывающая движения плёнка. И это даже не паника, а всего лишь нестерпимое отчаянное нежелание здесь находиться. Наедине. Но он умеет справляться с такими эмоциями, и сейчас справится. Сука-жизнь научила.

Первое, что он сделал, когда они остались вдвоём — это обогнул Итана по дуге, и, скрестив руки на груди, присел на край стола Генри. Было бы неплохо вытянуть ноги, чтобы не дать тому подойти ближе, но в тесном помещении кабинета это было бы слишком демонстративно, а Зага и без того, наверняка, распознавал все его страхи. Всего несколько правил, позволяющих не терять бдительность, и Дин выдержит эту схватку: не подпускать близко и ни за что не поворачиваться спиной — впечатается же, сука, грудью сзади и будет влажно шептать в шею. Дин помнил все эти приёмы, сейчас было даже забавно, как примитивна, на самом деле, техника соблазнения.

— Ты прекраснее, чем я тебя запомнил, — Итан Зага откровенно любовался и совершенно не скрывал этого. Его взгляд восторженно скользил по лицу, словно видел впервые и никак не мог насмотреться. Дин ощущал, как тот фантомно касается его, осторожно трогает пальцами губы, будто изучая, чертит языком дорожку по скуле, вспоминая вкус. И в то же время внимательно следит за реакцией, прощупывает границы дозволенного. Он заговаривал зубы, отвлекал, а сам, словно паук, опутывал паутиной, обездвиживал, готовился к пиршеству. Только Дин уже был в этой паучьей ловушке, и смог вырваться. Не для того, чтоб повторять ошибки.

— Странно, что вообще помнишь.

Зага обнажил белоснежные зубы, забавляясь полученным ответом.

— Ты обижен, я понимаю…

Дин закатил глаза — откуда в нём столько самомнения и уверенности, что его внимание должно восприниматься не иначе, как дар небес?

— Боже, не льсти себе!

— Я действительно забыл, как ты красив. Разве бывают такие совершенные мальчики? — склонив голову к плечу, Итан жадно и с неким изумлением его рассматривал. Во взгляде — неприкрытое восхищение и голод. Он ел и никак не мог насытиться. — Даже не верится. Ты взрослеешь, Дин, и становишься невероятным. Страшно представить, каким ты станешь ещё через год-два, когда нальёшься зрелостью.

Это прозвучало ужасно пошло и мерзко. Тупой плоский съём, рассчитанный на глупеньких куколок, которые будут восторженно хлопать глазами на приторные сомнительные комплименты богатых дядь. Неужели Итан считал его таким? Да, год назад Дин, наверное, таким и был — наивным и доверчивым щенком, испытавшим своё первое чувство. Только свою прививку он получил, урок был болезненным и очень доходчивым.

— Как поживает миссис Зага? — будничным тоном, в котором на самом деле был злой сарказм: «Хочешь меня? Сожалею, дрочи в кулак».

Это было мелочно и мысленно Дин уже двинул себе по губам. Не вступать в диалог, тем более на такие скользкие темы, было бы самым правильным решением — рано или поздно Итан бы устал играть в одни ворота и в конце концов отцепился. Наверное.

— Ошибкой было думать, что ты «один из», — Зага продолжал рассматривать сквозь хитрый прищур. — Я много думал о тебе.

Хотелось картинно закатить глаза. Или сплюнуть. Лишь бы не продолжать этот дешёвый театр, этот грёбаный цирк, в котором по какому-то нелепому стечению обстоятельств ему отвели главную роль. Он уже не тот мальчик, который год назад кинулся в омут чувств, терпко-сладких, обманчиво-взаимных. Глупо ждать от него прежних реакций.

Нет в нем больше изящества и гибкости, присущей подросткам. И сладости давно нет. Да и черты лица стали острыми, рубленными, жёсткими, словно из камня вытесанными, но выверенными до грёбаного совершенства, до безупречности. Только губы выделялись полнотой и мягкостью, и сколько не поджимай, пытаясь спрятать чувственность, выглядели только капризнее. Физическая работа налила тело мышцами, и там, где у сверстников лишь намёки, у него уже развитые контуры. Кому-то приходилось жрать спортивное питание пачками и убиваться в качалке, раскачивая спину до идеального треугольника, а ему природа авансом отсыпала. Что иногда хотелось выть — а можно всё это забрать и отсыпать ему удачи?! Он много и не просит, пусть это будут мелочи, такие, как внезапный и безвозвратный выход «Семи ветров» из гавани Камдена.

— Ты надолго здесь? — выговорил сквозь зубы, с едва скрытым пренебрежением, на что Зага усмехнулся понимающе и мазнул насмешливым взглядом по идеальному лицу.

Нестерпимо захотелось умыться, чтоб смыть противную липкую пленку, словно кто макнул лицом в сироп, и тот стекал к подбородку тяжёлыми вязкими каплями.

— Вот видишь, ты уже проявляешь интерес, — а голос гипнотический и бархатный. Завораживающий.

Дин всё это проходил. В Итане ничего не изменилось — всё те же приёмы, уже хорошо знакомые, на которые он, как слепой малёк, поймался в прошлом. Но дважды такое не сработает. Да, Итан не изменился. Изменился Дин.

— Я ответ получу?

— До августа.

Чёртовы полтора месяца! Шесть грёбаных недель танца на острие лезвия. Словно сука-жизнь ему делает недостаточно нервов и подбрасывает такие сомнительные подарки!

Итан, между тем, мягкой поступью приблизился к столу, вновь нагло вторгаясь в чужое поле. Дин рефлекторно откинул голову назад — инстинкт отшатнуться был сильнее. Такая близость нервировала и причиняла дискомфорт, но столешница под бедрами не давала манёвра. Дин вынужденно вцепился пальцами в ее край, чтобы удержать равновесие. И вроде ничего такого не происходило, чтоб, наконец, сорваться и нахамить, но чувствовал, как закипает всё внутри от завуалированной попытки противника подавить своей аурой.

А Зага придвинулся плотно-плотно, почти касаясь грудью. Почти. Дин не хотел дышать — их грудные клетки на вдохе соприкоснулись бы. Не хотел вдыхать его запах, который, наверняка, уже плотным облаком окутывал.

— Прямо сейчас ты теряешь своё время. И моё, — стоило бы гордиться тем, что голос даже не дрогнул, в отличие от сердца, которое истерично отстукивало нестройный ритм. — Кто бы тебе ни был нужен, Генри предложит альтернативу.

— Мне не нужна альтернатива, — наклонился к шее так, что Дин ощутил кожей чужое горячее дыхание. Вот зачем?! Наверняка же, гад, специально дышал открытым ртом, добиваясь, чтоб волоски на теле Дина встали дыбом. В какой-то момент даже показалось, что тот нагло лизнёт отчаянно пульсирующую вену, отчего кожа непроизвольно покрылась мурашками предвкушения. Да ёб вашу мать! Желание отпрыгнуть стало непреодолимым. Но Зага лишь влажно шепнул, едва задев губой ухо:

— В пять раз. Я заплачу больше в пять раз, Дин.

Наверное, эмоции изумления отразились на его лице, потому что вид Итана Зага стал таким, сука, довольным, с приторно сладкой улыбкой, от которой можно было заработать и диабет и кариес.

Деньги. Этот мудак знал, как никто другой, насколько Дину они нужны. Дин делился с ним всем, он мечтал вслух, находясь с ним рядом. Кто ж знал, что Зага лишь забавлялся, слушая сопливые мечты влюбленного мальчишки и давал обещания, которые не собирался исполнять. А теперь давил на больные места. Добро пожаловать во взрослую жизнь.

Порыв плюнуть в рожу Дин всё же подавил, как и прочие, едва сдерживаемые желания, оставляющие красные полумесяцы на ладонях.

— Кто тебе нужен? Электрик? Матрос?

— Команда у меня набрана, Дин. Мне нужен стюард.

Унизительно. После того, как он успешно справлялся на других парусных яхтах с обязанностями бакового матроса, и даже практиковался в роли триммера, имея редкое необъяснимое чувство ветра. А стюард — это… прислуга для всего экипажа.

— Исключено.

Зага улыбнулся.

— В пять раз, Дин, от размера оклада шкипера.

Он больной. Ебанутый, не иначе! Или зачем отваливать такое бабло за копеечную должность? Чтобы самоутвердиться в том, что он может получить всё, что хочет? Для Зага деньги никогда не имели ценности, ровно как и порядочность. Беспринципный циник, который ни во что не ставил человеческие качества. Дураку ясно, чего он добивается и куда прокладывает себе путь — Дин и не обманывался. Даже чувство самосохранения вопило — не связывайся, это бесплатный сыр!

Но рационализм перевешивал.

— Ты оплатишь вперед. Старина Генри… мистер Нокс составит трудовой договор и пропишет мои должностные инструкции. Сверх договора никаких обязательств я не беру. Рабочие часы сверх договора исключены. В ближайшую неделю буду работать треть рабочей смены — я занят, но оплачивать будешь полностью.

— А ты дерзкий, — с неким восхищением проговорил Зага, выпрямляясь.

— Пока договор не подписан, нет никакой субординации.

— Ты изменился. Хорошо. Штрафные санкции прописывать будем? — ласковым голосом, в котором без труда угадывалось едва сдерживаемое веселье.

Дин скрипнул зубами, отчётливо понимая, что является игрушкой и развлечением для этого сукиного сына и мечтал бы послать его нахуй, но обещанной оплаты хватит ему на полгода. Легко изображать принципиальность, имея надёжный тыл. А не имея такого… глупо отказываться из-за личных обид и неприязни.

Однако веселья Итана он не разделял, и максимально сухо ответил:

— Стандартные штрафные есть в шаблоне. Хочешь внести изменения — предлагай, обсудим.

— Хочу, — снова этот хриплый шёпот и становится не понятно, о чём именно он говорит. Вернее — понятно предельно, но в данной ситуации совершенно неуместно. — Хочу прописать, в чём будут выражаться штрафы за нарушения.

Театральная пауза вызывала раздражение. Дин не собирался прилагать усилия и тянуть информацию. Гоняя желваки по скулам, терпеливо ждал.

— Ты будешь позволять мне… взять в рот.

Стиллмана перекосило. В груди полыхнуло. Дрожа от гнева, он двумя руками с яростью толкнул Зага в грудь.

— Иди на хуй!

Вскочил с места, с отвращением глядя в некогда обожаемое лицо, и Итан без промедления шутливо поднял обе ладони в знак капитуляции.

— С чувством юмора беда, Дин. Расслабься, не будет ничего, на что ты не дашь согласия.

— Иди, блядь, нахуй, больной урод!

Дин толкнул его плечом, пытаясь обойти. Лёгкие жгло, так хотелось вырваться наружу и вдохнуть свежего воздуха. Но чужие теплые пальцы сомкнулись на запястье, удерживая. Мягко, и в то же время настойчиво. Дин перехватил взгляд — Итан уже переменился в лице, сбросил маску наглого прожигателя жизни, став спокойным и собранным, словно произошла невидимая рокировка.

— Я перегнул, Дин, прости. Это неудачная шутка… Ты действительно изменился.

Голос твердый и серьезный, но Дин не верил ни на дюйм — это просто новая игра, так как прежняя скомпрометирована. Он передёрнулся, сбрасывая чужую руку.

— Что тебе от меня надо?

Итан пристально смотрел пару секунд, а затем пожал плечами.

— Прощения?

— Ты не с того начал.

— Признаю, — Зага больше не пытался дотронуться или склониться, нарушая личные границы. — Давай сначала. Моё предложение в силе. Штрафные остаются стандартными. Если ты сам не передумаешь, — всё же не удержался от улыбки.

— Прекрати. Ты берёшь в экипаж стюарда, а не шлюху!

— Я никогда о тебе не думал та́к, Дин.

Да какая уже нахрен разница! Всё в прошлом и чувства бывшего теперь не важны. Дин смотрел на Итана, осознавая, что ему действительно всё-равно, и даже больше — он был благодарен тому за опыт. В конце концов, в осадке осталась не только горечь.

Его первый. Тот, кто разбудил его спящую чувственность. Тот, кто научил его принимать себя вот таким — иным. Итан смог убедить его, что любовь к мужчине — это такая же любовь, которой нельзя стыдиться. Это не болезнь и не наказание.

Это просто грёбаное одиночество.

Дин задержал взгляд на спокойном лице Зага. Так ли тот спокоен, как хотел показаться? Прислушался к себе — сердце билось ровно. Больше не вело.

— Если у тебя всё, то дальше общайся с мистером Ноксом, — больше не было смысла задерживаться. И уже ступив за порог, в спину прилетело негромкое:

— До завтра, Дин.

***

Моросил дождь. Толстовка быстро напиталась сыростью и холодила тело. Погруженный в тяжелые мысли, Дин брёл домой, не замечая непогоды, не особо разбирая дороги и даже не стараясь обходить частые лужи. В кроссовках привычно хлюпало, джинсы намокли по краю и брызги грязных серых капель налипали поверх уже подсохших. Погода — дрянь, сейчас бы разгрузить мозги, бездумно шарясь по сети, с банкой пива в руке, а не вот это вот всё. Наверное, это просто моральная усталость, эмоции желали отключиться, совершенно не готовые к встряске последних дней.

Аномально холодный июнь в каком-то адском тандеме с северным циклоном создавали совершенно невыносимые условия для работы в открытых доках, и накинутый на рабочий комбинезон дождевик не защищал от сырости, лишь сковывал движения и раздражал шуршащим шелестом. Порывы ветра с мелкой колючей моросью лупили в лицо, целлофановый капюшон постоянно съезжал. Сегодня Дин снова вымок и замёрз, помогая снимать двигатель с легкомоторного катера. И весь издёргался от близкого присутствия Итана, который, наверняка, наблюдал за его работой. Дин не пытался искать глазами Зага, хотя периодами чувствовал кожей чужое внимание, от которого хотелось передёрнуться. Или это мерзкая погода провоцировала мелкую дрожь?

Взгляд то и дело примагничивался к белым глянцевым бокам «Семи Ветров», пришвартованной у соседнего причала. Липкой паутиной накрывало дежавю — всё это уже было, только Дин не желал повторения истории. Яхта сияла огнями, с палубы доносилась негромкая музыка. Тонированные стёкла кают скрывали нутро от любопытного зрителя, но не очень-то и хотелось знать, что там, за этими стёклами. Зага никогда не селился в отель, предпочитая пользоваться удобствами яхты, и почти наверняка после согласования с мистером Ноксом деталей контракта, вернулся на борт, откуда теперь, как хищник из норы, наблюдал за своей жертвой, довольно скаля зубы и капая слюной. Потому что — да, Итан его сделал, и от ощущения, что Дин сам, добровольно заходит в ловушку, было препаршиво.

В конце рабочей смены старина Генри вручил ему пластиковую папку с договором и посоветовал хорошенько изучить, прежде чем ставить подпись. А затем, с непонятным выражением на морщинистом лице, хлопнул по плечу и отправил домой. И теперь, уставший и морально раздавленный, Дин брёл по освещённым фонарями и сияющим нарядными витринами улицам, мимо кофеен и продуктовых лавок.

Тьма сгустилась, стоило центру города остаться позади. Дин прибавил шаг, сжимая в озябших пальцах папку с документами. Свернул на Вашингтон стрит, быстро минуя большие панорамные окна итальянского ресторана, и замер как вкопанный перед пешеходным переходом, несмотря на абсолютно пустую дорогу. Сердце заколотилось в горле. Как дышать?! А в теле — горячо, словно по венам растекалась лава. Под закрытыми веками — мгновенно отпечатанный на сетчатке образ, и хотел бы вытравить — да не знает как.

Зачем? Господи, зачем он пошёл этой дорогой?!

Вокруг — безлюдная улица. Из-за закрытых дверей ресторана едва слышалась спокойная музыка, почти заглушаемая шелестом дождя. И Дин снова один на один со своими чувствами, которые несут только тревогу и беспокойство, и никакого удовлетворения — ни физического, ни морального. Но если он сейчас не развернётся — почти наверняка пожалеет.

Дин досчитал до пяти и тихо заскулил, сдаваясь. Он не сможет идти дальше — его задушит сожаление, из-за того самого упущенного шанса, если он сделает вид, что ему показалось. Зачем себе врать? Так и не ступив на зебру, он развернулся на месте и окинул угрюмо освещённые панорамные окна, за одним из которых в одиночестве ужинал Харви Пратт.

Он никогда не был в «40 Paper». Еда в подобном заведении была ему не по карману, и раньше Дин совершенно не страдал от того, что не мог приобщиться к городской элите. А сейчас, бегло оглядев себя, в полной мере ощутил собственную ущербность. В простой, выпачканной уличной грязью одежде, в хлюпающих водой, разношенных кроссах — в таком виде его, вероятно, дальше дверей не пустят. Это, почти наверняка, должно было стать препятствием в его безумной идее ввалиться в ресторан и нарушить уединение мистера Пратта… Должно было. Но не стало.

Дин тихо матерился себе под нос, уверенно пересекая пустую летнюю террасу. Старался больше не глазеть в окна, чтоб не растерять решительность. Зачем он это делает? Это какая-то злокачественная зависимость, невозможность противиться зову. И надо ж ему было пойти домой именно по этой стороне улицы?! И надо ж было моросить мелкому противному дождю, довершая его образ мокрого воробья.

Дин взъерошил слипшуюся от капель чёлку, и, выдохнув, дёрнул на себя ручку массивной двери из тонированного стекла. Музыка стала громче. Теплый воздух окутал мягкими объятьями, ворвался в лёгкие, и только переступив порог, Дин понял, что продрог. Иначе откуда эта интенсивная дрожь?

За спиной тихо защёлкнулся доводчик. Дин замер, с интересом оглядываясь по сторонам и с облегчением отмечая, что метрдотеля, который мог бы его выставить за неподобающий вид, на входе нет. Уютная камерная атмосфера — старый кирпич, дерево и кожа — несколько не соответствовали его представлениям об Италии, но что он мог об этом знать, ни разу не покидая границ штата.

Бегло глянув на себя в зеркало у гардероба, Дин поджал губы — лихорадочный блеск глаз он не спрячет, не стоит и пытаться, а покрасневший от внезапно низкой для лета температуры кончик носа и такие же интенсивно-розовые щеки могли бы выглядеть мило, если бы не пресловутая, совершенно не подобающая этому месту одежда, к тому же неряшливо-влажная. И плевать, что подумают посторонние, гораздо важнее, каким увидит его мистер Пратт.

Не давая себе времени передумать, Дин шагнул в просторный, неярко освещенный зал. По центру, на слегка приподнятой круглой сцене, возвышался концертный рояль, за которым молодая девушка в сверкающем вечернем платье вдохновенно исполняла смутно знакомую мелодию. Ресторан был полон. Дин сосредоточенно свёл брови и оглядел столики у окон, выискивая тот самый.

Он не видел его всего пару дней, но стоило взгляду коснуться знакомой фигуры, как восторг, вскипевший в крови, словно после долгой разлуки, показался почти болезненным, разлился по венам ядом, отравляя сознание мыслью, насколько же крупно он влип. Это был тот самый восторг, заставляющий его совершать глупости, не задумываясь о последствиях. А стоило бы. Терять голову от близости совершенно чужого человека, было чертовски неправильно.

Харви Пратт ужинал, без каких-либо эмоций глядя куда-то в пустоту перед собой. Иногда его скучающий взгляд смещался в окно и замирал на несколько мгновений. Столовые приборы с ленивым изяществом порхали по тарелке. Он резал мясо на мелкие куски и неторопливо клал в рот, а Дин был готов сдохнуть, наблюдая за тем, как тот ведёт губами по вилке. Простые действия, а вставляло, как от забористого порно. Сукин сын, ему бы в фильмах для взрослых сниматься!

— Я могу вам помочь?

Спокойный голос прозвучал словно из-под толщи воды, а затем перед глазами возникла фигура администратора, загораживающая Дина от гостей, и мягко, но настойчиво, препятствующая его продвижению вглубь. Это должно было случиться. Молодой мужчина был в форменной одежде — белая рубашка, черный жилет, бабочка, и можно было действительно подумать, что тот хочет ему помочь, если бы не выражение лица: вежливо — пренебрежительное.

Дин сделал шаг в сторону, чтобы не терять Харви из вида и нагло соврал:

— Мистер Пратт меня ждёт.

С усмешкой заметил, что брови метрдотеля удивлённо дёрнулись, тот с заинтересованностью оглядел его снова, стараясь сохранять вежливость и приветливую улыбку. У него плохо получалось, Дин и сам понимал, что совершенно не соответствует этому месту. Но ему уже хватило наглости ввалиться в таком виде в дорогой ресторан, так неужели он сдастся на полпути?

Между тем метрдотель жестом подозвал официанта и тихо о чём-то распорядился, после чего деликатно указал Дину обратное направление:

— Пожалуйста, пройдите за мной.

Дин растерянно оглянулся назад. На выход?

— Нет, подождите! — он повысил голос, делая ещё один шаг в сторону от навязчивого администратора, который явно не желал пропускать его в зал. — Меня ждут!

Гости за ближайшими столиками обернулись на шум, но Дин смотрел в упор на Харви Пратта, который в этот самый миг чёрным нечитаемым взглядом посмотрел на него в ответ. Прямой контакт и перехватило дыхание, словно от мощного удара в грудь. Зрачок мужчины разлился, поглотил радужку, оставив тонкий ободок грозового неба с далёкими искрами молний. Или это бликовали в глянце зрачка зажжённые на столе свечи? Утопая в смолистом взгляде, словно в гиблой топи, Дин рассеянно отметил, что маска холодной отстранённости Харви дала трещину и из глаз исчезла скука.

Сердце билось, словно пойманная в клетку рёбер птица. Внизу живота будто перевернулось что-то горячее и разлилось по телу, обжигая вены. Дин хотел его всего. Не только горячие губы и руки на теле, хотел пробраться в его голову, в его мысли, хотел поселиться в его сердце, свить там себе гнездо, поставить тавро, присвоить. Чувство было настолько многогранно, словно он нашёл что-то, что по закону самого Мироздания принадлежит ему. Только ему! Словно он нашёл дом. Но, стремясь навстречу, он налетал на барьер и разбивался о него, гармония рушилась, осыпалась осколками и Дин неуверенно переминался с ноги на ногу, чувствуя хруст под подошвами.

— Ожидайте, пожалуйста, — с трудом скрывая недовольство в голосе, произнёс администратор, напряжённо дожидаясь, пока официант, склонившись, передаст мистеру Пратту вопрос. Дину было всё-равно на чужое раздражение, он едва замечал, что происходит вокруг. Харви не сводил с него глаз. Спокойный, твердый взгляд, но недовольство выдавали жесты — Дин видел, как тот нервно перехватил в ладони нож. Мистер Пратт едва заметно кивнул официанту и тот, в свою очередь, подал знак ожидающему решения метрдотелю. Потрясающее общение жестами.

— Следуйте за мной.

Боже, будто он сам не может пройти двадцать шагов и подвинуть себе стул. Или он споткнётся и упадёт на кого-то из посетителей, или, не дай Бог, испачкает их, случайно коснувшись.

Под прицелом свинцового взгляда, от которого нешуточно гнуло к земле, Дин едва переставлял ноги. Он чувствовал себя мишенью, за которой через оптический прицел следит снайпер, и тот самый пресловутый курок снова взведён, но Дин упрямо шёл навстречу своей, возможно, гибели. Он не привык испытывать столько эмоций сразу и чувствовал, что ломается, нервная система не справляется.

Харви его не просто оглядел — просканировал с головы до ног, замечая, казалось, мельчайшие детали: и сырую одежду, и те самые разношенные, насквозь промокшие кроссовки, которые ещё через пару таких прогулок по лужам можно будет выбросить, и слипшиеся стрелочками ресницы, и заиндевевшие губы. После полного осмотра недовольно поморщился и отправил в рот очередной кусок мяса. Едва уловимым движением вилки указал на стул и в то же мгновение официант предложил Дину присесть.

Это было странное чувство — он словно полупьяный, полусонный, либо в лихорадке, в бреду от высокой температуры, потому что всё воспринималось, как ненастоящее. Разместившись напротив, Дин положил папку с договором на край стола. Он добился права находиться рядом, что дальше? Губы растянулись в нервной улыбке. Почти истеричной. Безответной. Харви Пратт не разделял его радости от неожиданной встречи. Он, казалось, вообще не проявлял никаких эмоций, продолжая неторопливо отрезать, класть в рот и пережёвывать мясо.

Всё молча.

И безотрывно глядя в глаза.

Щурясь так, словно он бесконечно устал — от Дина, от этого города, от всего мира.

Как всегда идеальный — словно только покинул салон модного барбера. Из-под тончайшего горчичного свитера виднелся воротник голубой рубашки, традиционно закрывающий тот самый участок шеи, о прикосновении губами к которому Дин фантазировал, пачкая ночами простыни. Харви был для него недостижимой роскошью, и дело вовсе не в том, что во всём его облике угадывались деньги, что его ногти были отполированы до блеска, а манеры указывали на благородное происхождение. Дело в самом Дине — ему до такого, как Харви, не дотянуться. Он никогда не сможет соответствовать и быть на равных, никогда не станет партнёром. Но это не мешало хотеть. Просто желание было с привкусом горечи. Дин пристально вглядывался в резкие, рубленные черты: красивое лицо взрослого мужчины, притягательного зрелой, гипнотической красотой. От его запаха по спине бежали мурашки, а на руках волоски становились дыбом. Потрясающий самец. Возможно, для кого-то он был бы обычным, ничем не примечательным, но Дин видел и чувствовал его совершенство, его бархатную манкость. Дин каждой грёбаной клеткой тела ощущал его сексуальность.

Возле стола суетился официант и от Дина не укрылось, что прежде чем положить перед ним меню, тот дождался лёгкого согласного кивка от мистера Пратта. Конечно, это унизительно. Дин и без того чувствовал себя самозванцем, по ошибке сюда попавшим, но через силу улыбался, делая вид, что ему похуй, и ловил косые взгляды персонала, выстроившегося в стороне в ряд в ожидании распоряжений. Впрочем, наверное, это их работа — замечать малейшие жесты гостя и предупреждать его желания.

Он не мог открыть меню, да и не собирался — был не в состоянии сейчас выпить даже воды: горло сдавило спазмом, судорожно свело. Бахнуть бы рюмку чего-то крепкого, чтоб расслабить мышцы. Дин нервно покосился на графин с янтарной жидкостью и поспешно отвёл глаза. Руки мелко дрожали, и чтоб не привлекать ненужное внимание, сцепил их в замок на коленях. Господи, дай же уверенности в себе!

Харви определенно не желал начинать диалог, сквозь ленивый прищур наблюдая за всеми метаниями визави и Дин мог поклясться, что тот видел его насквозь.

— Сколько вам лет?

Бровь взлетела в немом изумлении.

— Дин. Это действительно тот вопрос, который ты пришел мне задать?

Глупо, очень глупо было ворваться сюда. Это был порыв, без цели, без плана. Но не мог упустить шанс, хотя не понимал, в чём он заключался. Но ведь это не случайность? Нет же? Хотелось верить, что всё имеет смысл, и такие будто бы случайные встречи для чего-то нужны. Но как это выглядело со стороны — его внезапная компания, навязанная человеку, который в ней не нуждался? И плевать было, что думали о нем эти чванливого вида официанты, было важно, что думал Харви.

А мистер Пратт спокойно продолжал ужинать, словно с появлением Дина ничего не изменилось. И, похоже, совершенно не страдал от того, что диалог умер, так и не начавшись. А Дина замыкало на его движениях: как он держал приборы, вроде невесомо, но на самом деле очень твёрдо и уверенно. Выносило от разглядывания его ладоней, тыльная сторона которых была расчерчена крупными венами. Не мог без лёгкой дурноты смотреть на его пальцы, представляя совсем неприличное. Накрывало стремительно.

Отчаянно нуждаясь в якоре, взгляд зацепился за то самое кольцо на безымянном пальце. Его тусклый блеск заземлял, мягко растушевывал вспыхнувшие алым чувства. Теперь Дин имел возможность рассмотреть его ближе: гравировка была почти чёрной и глубокой, из-за чего кольцо смотрелось массивным. Вязь, похожая на иероглифы, и в то же время — нет, казалась смутно знакомой. Она не случайна — такие вещи не бывают случайными. Это письмена́, которые имели для Харви Пратта смысл. Может, какой-то древний оберег или знак принадлежности к какому-то ордену — мало ли какие развлечения у богатых и успешных? Дин поморщился, подумав о том, что если кольцо — символ брака, то, возможно, в гравировке запечатлены клятвы или банальщина о любви.

— Вы женаты?

Нож с неприятным скрежетом царапнул дно тарелки. Харви перестал жевать, задержав долгий взгляд на Дине, а затем и вовсе отложил приборы. Казалось, можно выдохнуть, ведь смотреть, как его губы скользят по зубцам вилки становилось невыносимо — вело, как пьяного. Харви опустил взгляд на кольцо, послужившее всему причиной, прокрутил его рефлекторно, и Дин с изумлением заметил, что под кольцом, на пальце, была такая же вязь — такое же кольцо, вытатуированное на коже.

Это всё не его дело, но интерес свой сдержать было сложно. Хотелось взять за руку и поднести к лицу, рассмотреть ближе. Вязь манила, завораживала, словно Дин смотрел на маятник. Бестактно сорвавшийся вопрос так и застыл на губах, запёкся под внезапно жутким нечеловеческим взглядом, лишь стоило поднять глаза.

Глаза Харви Пратта — вулканическое стекло, обсидиан, расчерченный запутанной сеткой мелких трещин, которые заполняла непрерывно текущая лава. Живые, пугающие, безостановочно меняющие цвет. В их глубине — буря, ещё далёкая, но определенно неминуемая.

— Можно сказать и так.

Можно сказать и так.

Несколько простых слов, а в груди начинает иррационально ныть. После такого ответа правильно было бы отступить. Перестать цепляться за фантазии, которые не желают в реальность воплощаться. Это один из тех моментов, когда судьба мягко намекает ему, что выбор есть, можно перелистнуть и малой кровью отделаться. Да, будет болеть, и те раны, которые уже расползлись по грудине жуткими алыми цветами, быстро не затянутся, но продолжать — это обречь себя на новые. Ведь что он мог предложить? Всё, что у него было — это броская красота, но и она теряла ценность, если у Харви Пратта семья.

Прекрасная мотивация отойти в сторону, но когда Дин поступал правильно?

Он смотрел с отчаянием в гипнотические глаза с суженым вертикальным разломом зрачка, отстранённо удивляясь, почему никто вокруг не замечает этой аномалии. Смотрел и понимал, что не может скрыть своего состояния, не может скрыть влюбленности — как на ладони всё. Старался сохранить маску, которая не держалась, слетала: и улыбка Дина выглядела истеричной, а в глазах стыла тоска. Харви молчал, плотно сжав губы, но на самом деле он прямо сейчас кричал — так много всего! А Дин продолжал идиотски улыбаться, надеясь, что он не похож на оскалившегося безумца, в то время как хотелось рыдать — потому что он не понимал языка!

Они больше не проронили ни слова и неловкость множилась, либо Дин её так остро ощущал за двоих. Он просто не знал, что ещё сказать, и надо ли вообще пытаться строить диалог с человеком из другого мира, который всем своим видом дистанцировался, демонстрировал отстранённость, возводя вокруг себя незримую стену. Почему же он не прогонял, почему позволял находиться подле себя? Ведь больше не было общих тем — по чести, их не было никогда. Казалось, последней фразой Харви ставил точку. И всё, что Дину оставалось — это судорожно дышать на него своей влюблённостью, замирая на каждом вдохе, задерживая в груди это мучительное чувство, потому что каждый раз выдыхать было больно — от чужой безучастности. А ведь он так отчаянно хотел понравиться, так жадно ловил его взгляды, считая малейшее к себе внимание своей маленькой победой.

Харви Пратт отодвинул блюдо, и, взяв коньячный бокал, расслабленно откинулся на спинку роскошного кресла. Тут же подошёл официант и убрал тарелку и приборы.

— Можно и мне налить? — Дин с надеждой глянул на графин. Хотелось, чтоб наконец ушло это напряжение, сводящее судорогой мышцы.

— Нет. Я не пью с детьми.

— Я не ребенок! Мне восемнадцать! — вспыхнул мгновенно, словно сухая лучина от случайной искры. Взгляд загорелся возмущением.

— Я так и сказал — с детьми.

Натура требовала поднять бунт против подобного утверждения, но Дин вовремя захлопнул рот, внимательно вглядевшись в собеседника. Боже мой, он улыбался! Выражение лица оставалось спокойным и даже скучающим, но в уголках глаз образовались едва заметные лучики! Его определенно забавляла реакция Дина. Мгновенно отпустило — и тревога и неловкость схлынули, оцепенение прошло. Поднявшая голову наглость, или безрассудная смелость, вытолкнули просьбу:

— Дадите свой номер?

И снова едва заметная реакция, но обнадеживающая — не резкая, не раздраженная. Лишь ирония во взгляде и усталость в жестах. Харви Пратт безучастно прокрутил в ладони коньячный бокал, глядя на Дина поверх его кромки.

— Для чего, Дин?

Чтоб он мог ему хоть изредка писать — даже не звонить. Не часто. Это бы дарило иллюзию, что они друг другу ближе — хоть немножечко ближе, чем сейчас, когда Дин не знал о нём вообще ничего, кроме имени. Период отрицания и торга остался позади, и, смирившись со своей новой реальностью, Дин промониторил все доступные соцсети. И не нашел Харви Пратта нигде. Даже гугл не знал его имени. Но всего этого Харви не скажешь, подобным можно запросто оттолкнуть. Поэтому Дин, изображая равнодушие, пожал плечами:

— А для чего люди обмениваются телефонами?

— И для чего же? — от его спокойного взгляда становилось не по себе. Казалось бы, такие простые вопросы, а Дин не знал, что ответить. Он снова зависал на тускло поблескивающем кольце, которое мистер Пратт, явно не отдавая себе отчёта, продолжал прокручивать вокруг пальца. Ему не нужен был ответ Дина — и так всё понятно.

Харви лениво поднес бокал ко рту, бросая короткий взгляд на его губы. Взгляд мимолетен, как вспыхнувшая и тут же погасшая искра, но от него бросает в жар, ударяет в грудину, выбивая воздух из лёгких и всё тело мгновенно слабеет. Губы колет. Этот жест — это, сука, чёртов древний язык тела, это признание в желании! Дин ошарашенно уставился в гипнотические глаза, в эти грёбаные бездонные колодцы, угодив в которые, самостоятельно уже не выбраться.

А Харви спокойно пригубил, неотрывно глядя сквозь прищур, и коротко облизнул губы. Полный нокаут. Смятение чувств — недоверие и восторг. Что он, мать его, делает?! Зачем?! Мистер Пратт равнодушно, словно не замечая, что творится с мальчишкой напротив, сместил фокус на бокал, поболтал его в руке, отстранённо наблюдая, как янтарная жидкость оставляет на тонких стенках изящные «ножки». И так же отстранённо произнес:

— Мы так и будем играть в игры, Дин? Я — делать вид, что не замечаю, а ты — преследовать?

Это прозвучало до обидного прямолинейно и оттого ощущалось, как унизительная пощёчина.

— Я не играю в игры! — для Дина это действительно не игра. Какие уж тут игры, когда иррационально рвёт на куски. И хотел бы сжать зубы и уйти в противоположном направлении, но это выше его сил. Невозможно.

— То есть преследования ты не отрицаешь?

— Я не преследую! — отчаянно и в то же время жалко, потому что — неправда. А взгляд Харви снисходительный, понимающий, и голос мягкий, почти ласковый.

— А что ты делаешь, Дин? Как это назвать?

— Я случайно оказался здесь.

Мистер Пратт улыбнулся одним уголком губ и бархатно мурлыкнул:

— Сегодня — да, — от его обволакивающих интонаций разум туманился и плыл. Боже, что он творит? Демонстрирует, какую имеет власть? Но Дина не надо ломать, глубинный слом уже произошёл. — А сколько ещё таких «не сегодня»? Ты ночуешь у меня под окнами, Дин. В уголовном кодексе есть статья за преследование.

— Так воспользуйтесь ею! Почему не прогоняете меня? Почему не отталкиваете? Позволяете мне… — Дин неопределенно махнул рукой в воздухе, — таскаться за вами! Вы даже знаете, как меня зовут! Интересовались? Наводили справки?

— Гораздо проще, Дин. Твои друзья сочли нужным сообщить мне твоё имя. Не надумывай лишнего.

— Да откуда вы знали, что речь обо мне?! — воскликнул, забываясь. Запоздало спохватился, что говорит слишком громко и эмоционально, привлекая ненужное внимание. Персонал напряжённо пялился, готовый выволочь Дина прочь по малейшему жесту дорогого гостя. Но Харви оставался спокоен, черты лица — расслаблены, его не беспокоили косые любопытные взгляды, оставляли равнодушным возможные зрители и чужой интерес, он не оглядывался по сторонам суетливо. Взгляд его примагнитился к Дину, глаза сощурились. Он отставил бокал, положил локти на стол и, сцепив ладони в замок, подался вперёд всем корпусом.

— Ты действительно не понимаешь вежливого «нет». Ты ещё так молод.

Молод?

— Мой возраст? В нём дело, да?

Полыхнула искра во взгляде. Красноречивая. Дин попал в точку? Харви считает его ребенком? Да почему?! Дин видел в зеркале молодого мужчину. Чертовски красивого молодого мужчину. В нём не было ничего детского!

— Послушай внимательно, — мистер Пратт говорил тихо, удерживая в ловушке ртутного взгляда. — Меня не интересует удовольствие, которое может предложить твоё тело.

— Я не…

— Ты — да, — перебил твёрдо. — Хватит, Дин. Остановись.

— Я не могу, — это было сказано так растерянно, что мужчина замер, застыл, с изумлением вскинув брови. Или это Дина пленила иллюзия, что время вокруг замедлилось. Прямой контакт прошил разрядом, растекаясь покалыванием в кончиках пальцев — это именно то чувство, которое Дин готов был проживать бесконечно, и ему до помешательства хотелось ощутить его в поцелуе, когда оно будет стократ помножено.

Взгляд медленно соскользнул на губы, тронул их мягкий контур. Харви Пратт так близко, что можно ощутить его дыхание. Но на самом деле расстояние непреодолимо, Дину до него не дотянуться.

Сморгнув наваждение, Дин отвернулся, а когда посмотрел вновь, едва не задохнулся: Харви глядел на него с жалостью и таким убийственным пониманием, хотя, казалось бы, что он может понять?! Смотрит, и словно ведет смычком по натянутой струне. И струна поёт. Хоть рыдай и растекайся лужей — как это выдержать, этот режущий накал, как не тронуться умом, глядя в его глаза?

Ему казалось, или воздух вокруг становился плотнее, напитывался горечью скошенной травы. Что-то неуловимо менялось — в глазах мужчины напротив, в пространстве между ними.

— Тебе нужен был прямой ответ, ты его получил, Дин. Сделай выводы.

Опять кровоточат и ноют раны. Ощущение, что если опустит взгляд — увидит уродливые, обагрённые кровью пулевые отверстия. Те самые, оставленные в первую встречу. Дин не знает, что делать, чтоб они затянулись.

— Я вам совсем не нравлюсь?

Взгляд. Короткий, хлёсткий.Суженный в тонкий росчерк зрачок.

— Полагаю, ты не часто задаёшь этот вопрос.

Что это, флирт?! Признание, что он привлекателен? Или снисходительная попытка подбодрить?

— Мне не часто важен ответ.

Харви снял льняную салфетку с колен и небрежно бросил её на стол. Со всей ясностью Дин осознал, что беседа окончена.

— Тебе хватит благоразумия не идти за мной, Дин?

— Я вас услышал, мистер Пратт, — сухо, но на самом деле — горько.

Харви кивнул, соглашаясь, и поднялся. Тут же подскочил официант, подвинул стул. Дину захотелось фыркнуть от такого явного подобострастия.

— Я советую тебе задержаться и поужинать, — Харви поравнялся с ним и Дину пришлось задрать голову. — Твой счёт будет оплачен в полном объёме. Всё, кроме алкоголя, — добавил после секундной паузы и многозначительно поднял бровь.

Дин чувствовал его запах — горький, концентрированный. Колючий солёный ветер. Запах грозы и шторма. Если качнуть головой — он впечатается ему в низ живота, а руки сами собой заскользят по талии. Опасно.

— Зачем вы это делаете?

Он не знал, о чём спрашивал, может об этом долбанном ужине, а может обо всём сразу — об отношении к нему, терпеливом, словно к неразумному капризному ребенку. Харви Пратт проявлял заботу там, где не должен был. Он относился с уважением и словно бы старался не ранить его по-юношески обострённое чувство собственного достоинства. Он и сейчас мог подчеркнуть разницу в их социальном статусе и оскорбить снисходительностью. А предложение ужина мог преподнести, как подачку. Это бы ударило по самолюбию. Харви мог унизить его разными способами — тонко и филигранно, и тем самым оттолкнуть от себя. По крайней мере попытаться, если ему так необходима была дистанция. Но он спокойно произнес:

— Здесь очень вкусный стейк. Тебе понравится.

Дин тоскливо провожал его взглядом, пока фигуру не поглотил мрак холла. И затем ещё долго смотрел в пустоту. А, наконец, очнувшись, хищно улыбнулся, глядя в уже не такое невозмутимое лицо метрдотеля.