В доме было тихо. Настолько, что тишина, словно плотный кокон, начинала давить со всех сторон, мешая дышать.

Дин сделал несколько неуверенных шагов по деревянному настилу темной прихожей, освещенной лишь приглушённым светом с лестничного марша, и застыл в нерешительности на пороге просторной гостиной.

За спиной мягко захлопнулась входная дверь и каждая мышца зазвенела от напряжения, ожидая поворот ключа… но его не последовало — путь назад свободен. Хозяин замер у двери в абсолютном безмолвии, и на какое-то крошечное мгновение Дину показалось, что он совсем один, но иллюзия рассеялась, а он так и не решился обернуться, чтоб убедиться в обратном, страшась посмотреть в ртутные глаза снова.

Дин ощущал взгляд в спину, как что-то осязаемое, как налет липкой паутины, которая сковывала движения и вызывала зудящее желание передернуться. Кожа покрылась россыпью мурашек, а мягкие волоски на затылке встали дыбом. Он ступил в логово зверя, добровольно, и каждая клетка тела истерично вопила об опасности. Но страшно не было, было волнительно и… сладко. Грудь сжимало от предвкушения. На этой территории чужие правила, которых он не знал и всё это напоминало игру — он не повернётся к хозяину дома лицом, а тот не сдвинется с места. Взгляды не пересекутся. Один смотрит, другой чувствует.

Хотелось закрыть глаза, так острее ощущалось чужое начало — хищник за спиной. Дышать приходилось часто-часто, воздух — словно вязкий кисель, с трудом проталкивался в лёгкие. Вдохи тяжелые, свистящие. Задыхался. Как после длительного кросса. Или оргазма. Тишина оглушала звоном в ушах, таким пронзительным, что вряд ли бы Дин услышал сейчас что-то извне. Если бы он мог шевелиться, он зажал бы уши. Но он не мог.

Слишком. Здесь всё было слишком, словно шаг за грань. Это его дом и его здесь слишком много — слишком напитан им воздух, который Дин уже мог трогать пальцами, словно вату. Бесконечные «слишком»! Напряжение проникало под кожу, заставляло мышцы каменеть, лёгкие уже горели, а он всё не мог вдохнуть полной грудью. И все органы чувств — разом перегружены, ещё немного — и дружно начнут отказывать. Да что за нахуй?! Дин ощутил, что его душит, выталкивает наружу, словно дом — живой организм, который хочет, чтобы он ушёл.

Да почему?! Неужели он так… противен?!

Преодолевая сопротивление, словно находился в сосуде с вязким желе, Дин схватился за горло в беззащитном, рефлекторном жесте, словно бы это помогло ему надышаться.

— Проходи, Дин.

Спокойный глубокий голос. Мужчина прошел мимо него в тесном холле, не взглянув и не задев даже краем одежды. И Дина внезапно отпустило, воздух наполнил легкие — скошенная трава и свежесть морского ветра.

— Вы знаете, как меня зовут… — сиплым, чужим голосом. Это был даже не вопрос.

Мужчина не ответил. Он проследовал через освещённую мягким приглушённым светом гостиную и вошёл в кухню, безмолвно приглашая Дина за собой. А Дин поражённо смотрел ему в спину, на широкие плечи, обтянутые мягким, прилегающим к телу лонгсливом и испытывал изумленный восторг от созерцания неожиданно рельефных контуров, обычно скрытых верхней одеждой. Тонкая ткань очерчивала малейшие движения развитых мышц и Дин вынужден был глотать вязкую слюну и уговаривать сердце биться помедленней.

Взгляд споткнулся о ту самую, наконец оголённую полоску кожи на шее, обычно спрятанную под хрустящими воротниками рубашек — место, куда нестерпимо хотелось прижаться губами. Хотелось верить, что он на шаг ближе к своей мечте.

Кухня встретила ярким, режущим с непривычки глаз освещением. После полумрака гостиной было ощущение, что его вытолкнули на залитую огнями сцену. Белый люминесцентный свет вытравливал интимность и уничтожал всякую романтическую атмосферу. Как нарочно.

— Садись.

Вскользь брошенное тем же отрывистым тоном. Мужчина остановился возле кухонной столешницы, и, не поворачиваясь к незваному гостю лицом, неторопливо начал приготовление. Дину осталось уныло проглотить сожаление — Харви Пратт понял его буквально.

Смотреть на выверенные движения его рук, на игру теней, скользящих по оголённой коже предплечий, на заломы и натяжение ткани, обнимающей широкую спину, становилось равносильно гипнотическому трансу. Взгляд опустился на поясницу и ниже. Мягкие домашние штаны из тонкого трикотажа слишком откровенно очерчивали контуры крепких ягодиц. Ну пиздец тебе, Дин!

Так нельзя. Так! Нельзя! Завалиться без приглашения к незнакомому мужику и похабно жрать его глазами!

Злясь на своё либидо, Дин отвёл взгляд и впервые огляделся, рассеянно и с неким удивлением отмечая полное отсутствие каких-либо признаков, что эта кухня жилая: стерильная чистота, пустые рабочие поверхности, пустая плита. Из бытовой техники только кофемашина с матово-чёрным безжизненным дисплеем — даже не подключена к сети. Нет кухонных принадлежностей: полотенец, посуды и прочего инвентаря, которым были заставлены столешницы в доме Майкла. Нет даже корзины с фруктами или сладостями. Ничего нет. Дин поморщился от назойливого желания заглянуть в холодильник, почти наверняка ожидая там увидеть пустые полки. Харви Пратт не ест дома и не пользуется кухней вообще — это было очевидно.

Дин осторожно опустился на край одного из массивных обеденных стульев, расставленных по периметру большого стола, ощущая смесь неловкости и искристой эйфории от нереальности этого момента. Ему ещё предстояло осознать, где он находится, и как так вышло, что объект его помешательства на расстоянии каких-то семи футов готовит ему чай. А пока он осматривался, отмечая, что обстановка была не лишена вкуса: классическая встроенная кухня с резными фасадами цвета морёного дуба; кухонный фартук, облицованный сливочным metro и такого же сливочного цвета стены; на окнах — лёгкие полупрозрачные занавески. Дин даже улыбнулся, подумав, что дом миссис Хосмер он примерно так и представлял.

Но чего-то неуловимо не хватало… Жизни и тепла. А холодный раздражающий белый свет и вовсе нивелировал хрупкую атмосферу уюта.

Харви Пратт поочередно поддёрнул рукава лонгслива, присобирая их у локтя и обнажая на одну треть руки. Такой простой, домашний жест, а Дина провело. Оголённые запястья — очень близко. Пальцы, которые прикасаются к подвесным кухонным шкафчикам, тянут за ручки. Дин на мгновение зажмурился, стараясь успокоить поднявшуюся волну, и опустил глаза в пол. У него босые ступни! Да блядь! Сколько можно-то?!

Дверца шкафчика захлопнулась оглушительно громко, словно хозяин раздражённо закрыл её с размаха. Дин вздрогнул, приходя в себя, и с удивлением вскинул глаза. Слышался шелест упаковки и лязг металлической посуды, но широкая спина загораживала от любопытного зрителя процесс приготовления. Мистер Пратт не спросил какой чай гость пьёт, а Дин, чтоб не выглядеть полным придурком, так и не сказал, что не пьёт чай вообще.

Молчание не было уютным. На первый взгляд хозяин дома был расслаблен, а движения его казались плавными и даже ленивыми, но Дин каждой гребаной клеткой своего взбесившегося от избытка гормонов тела ощущал, что тот неистово желает и нетерпеливо ждёт, когда же он уберётся отсюда. Дин его отвлёк — не важно от чего, и продолжает отнимать время. Харви Пратт не будет поддерживать беседу, в которой не испытывает нужды, и не будет помогать незваному гостю почувствовать себя уверенней. Скорей всего ему просто плевать, что Дин чувствует.

А ещё он вполне определенно не хотел на Дина смотреть.

Запахло кофе. Дин втянул носом терпкий аромат с нотами благородной горечи, испытывая лёгкое сожаление, что напиток предназначен не ему. Звякнула турка, отставленная с плиты на столешницу из искусственного камня. Харви Пратт развернулся, держа в руках чашку — всего одну, и в следующее мгновение она опустилась на стол перед опешившим гостем.

Дин недоверчиво покосился на край дубовой поверхности, где дымился и издавал потрясающий аромат густой эспрессо с тугой кремовой пеной.

Это для него?!

Взгляд приклеился к белой кофейной чашке в вульгарный красный горох на таком же несуразно-пёстром блюдце — нелепая посуда, совершенно не соответствующая хозяину дома.

Всё ещё слишком изумленный фактом, что ему предложили именно кофе, Дин поднял глаза на мистера Пратта. Тот, облокотившись о столешницу бедрами и скрестив на груди — руки, а в лодыжках — ноги, из-под прищура смотрел на своего незваного визави. Молчал.

Тонкий лонгслив натянулся на руках и груди, собираясь в складках на туго очерченных мышцах бицепса. Если бы Харви Пратт сдвинул чуть ниже скрещенные на груди руки, Дин смог бы увидеть проступающие через мягкую ткань соски. Блядь! Его хотелось трогать. И не только руками. Ну почему он такой?!

Рот наполнился слюной, которую было невозможно сглотнуть, потому что тогда непременно дёрнется кадык и он рефлекторно оближет губы. Как это сделать, глядя в глаза, чтобы не выглядело похабным флиртом и чтоб ничего не выдало неодолимого желания прикоснуться кончиком языка к его губам?

Дин нервно взял чашку, лишь бы занять руки, и глубоко вдохнул восхитительный аромат, на короткое мгновение прикрывая глаза от удовольствия. Он ещё не пригубил, но знал, что это именно тот кофе, который он любит — горький, насыщенный, без капли молока или сахара — Харви Пратт не предложил их гостю и не добавил сам. Будто бы знал, что это лишнее.

Чашка была всего одна, предложенная Дину словно на откуп, напоминая ему о собственной навязчивости. Неловкость момента заставила неуверенно поинтересоваться:

— Вы не составите мне компанию?

Мужчина не ответил. Лишь склонил голову чуть набок, рассматривая гостя с холодной вежливостью. Без малейшего интереса.

О чём он думал, глядя на него так?

— Можно я вам тоже сварю? — ведомый импульсом, Дин вскочил со своего места, и шагнул навстречу. Что его вело — желание быть полезным, удивить, или просто сделать приятно? Может, всё сразу. А так же банальная потребность заполнить хоть чем-то тяжёлую, душную тишину.

Казавшийся безучастным мужчина вздёрнул бровь.

— Я умею! Я варю очень хороший кофе. Позвольте…

Грудь Харви Пратта поднялась в тяжёлом вдохе и на одно долгое мгновение он закрыл глаза. Медленно. Его кадык нервно дёрнулся, словно преодолевая препятствие. И всё, больше никаких эмоций. Снова — каменная маска вместо лица, сжатые в тонкую линию губы и спрятанный за веером густых ресниц взгляд.

— Не надо, Дин.

Хриплый, словно простуженный голос, царапающий то мягкое и нежное, что делало сальто у Дина в груди, заставляя обмирать от слабости. Дин замер возле него, с протянутой к турке рукой, но так и не коснувшись её. Глаза Харви Пратта — холодный серый мрамор с искристыми золотыми жилами — смотрели в упор. Курок взведён и смертоносная сталь приставлена к виску. Неосторожный шаг и Дин снова испытает боль — как об этом забыть?

В нос ударил запах грозы и омытой дождем зелёной листвы. Сердце сорвалось вскачь и Дин, со сладкой истомой, разлившейся по телу, вдруг осознал, что Харви слышит! Слышит, как отчаянно бьётся его сердце! Их разделяло каких-то десять дюймов, магнитное поле становилось непреодолимым. Хотелось сделать этот последний шаг, уткнуться в твердую широкую грудь и почувствовать тепло и защиту обнимающих его рук.

Но он не посмеет.

— Откуда вы знаете моё имя? — голос Дина прозвучал тише шёпота.

Харви Пратт мог легко разрушить очарование момента. Он мог смести хрупкую интимность резким движением, громким замечанием. Он мог сделать так, чтоб Дин почувствовал себя ещё более неловко и глупо. Но он молчал. И не двигался. Позволяя неразумному мальчишке напитываться томлением.

Боже, да что это, если не сексуальное напряжение?

Чувствуя, что поплыл, Дин пытался сфокусироваться на лице застывшего каменным изваянием мужчины. Грифельные радужки нечеловеческих глаз опасно блеснули в свете ярких люминесцентных ламп. Зрачок словно дышал, то округляясь, то вновь сжимаясь до узкого разлома. Интересно, это подконтрольно, или признак внутренней борьбы с хищником, рвущимся наружу?

Морщинки в уголках глаз и на лбу. Редкая серебряная проседь на коротко стриженых висках. Раздувающиеся ноздри, словно бы мужчина принюхивался, как зверь… Не совершенный, и в то же время — словно не настоящий, таких не бывает. Как картина великого Леонардо — со множеством изъянов, но необъяснимо притягательна.

Не по карману.

Господи, только бы не смотреть на его губы! На расстоянии меньше вытянутой руки, взгляд на губы — это не что иное, как оголённое, ничем не завуалированное желание поцелуя, один из самых откровенных признаков влечения. И это уже не флирт, а намерение. Когда можно рискнуть… и проиграть всё. Дин качнулся вперёд, и…

— Твой кофе остынет, — очень вовремя. За мгновение до необратимости.

Как ему удавалось говорить так спокойно? Таким ровным безэмоциональным тоном, в котором не было ничего, кроме холодной учтивости. Это был тот самый ушат ледяной воды, который смыл наваждение. После которого будут стучать зубы от нервного озноба. В его отношении к Дину нет ничего особенного, Дин не чувствовал на себе тех самых взглядов, в которых интерес бо́льший, чем вежливость. И если посмотреть на всё со стороны, то его присутствие здесь абсурдно — он ввалился в дом к незнакомому мужчине, с мотивами — как на ладони. Вот только абсолютное отсутствие отдачи унижало, Харви Пратт словно забавлялся — позволил непутёвому искателю острых ощущений вдохнуть полной грудью, а затем указал на место.

Дин со вздохом покосился на чашку. Запах был потрясающий, но ком в горле не дал бы ему сделать даже глотка.

— Вы хотите, чтоб я ушел?

— Я позволю тебе допить кофе. И после этого ты уйдешь.

Дин невесело усмехнулся и прочистил горло.

— Придется долго ждать.

И снова бровь вверх.

Интересно, он умеет улыбаться? И как выглядит его улыбка?

Дин отступил на шаг, второй, пока не упёрся бедрами в край обеденного стола. Подхватил кофейную чашку, вновь удивляясь ее странному виду. Не отпускало чувство, что всё здесь было нелепо и как-то не правильно: и присутствие в этом месте Дина, и этой дурацкой чашки, и самого Харви Пратта. Все переменные не складывались в общую картину.

Дин ещё раз растерянно огляделся — в доме не было роскоши, о которой он думал, представляя себе жилище недавнего незнакомца. В доме вообще было всё чужое, не его, совершенно неуместное рядом с таким, как он. И озадаченный гость лихорадочно искал хоть что-то, что могло по-настоящему принадлежать Харви Пратту. И не находил.

Кофе остыл, но даже будучи холодным, взорвал рецепторы, едва лег на язык. Дин не смог сдержать стон удовольствия. Прикрыл глаза, смакуя, помычал, а затем широко улыбнулся:

— Это очень вкусно! — искренний восторг смягчил по-мальчишески острые черты лица.

Дин с благодарностью глянул на неподвижного, словно каменное изваяние, хозяина дома. Сведённые брови и густые ресницы скрывали ртутные глаза. Единственная динамика в застывшей картине — монотонно повторяющиеся движения большого пальца по безымянному, на котором раз за разом прокручивалось тяжёлое кольцо.

Он бы и не заметил, по крайней мере не сразу, если бы тот случайно не привлек внимание к руке. Кольцо было на том самом пальце, где носят обручальные. Массивное, широкое, почти на пол-фаланги, из белого золота или платины, а может и серебра — Дин не разбирался, с вязью каких-то символов по ободу. Хотелось ближе его рассмотреть, провести по незнакомой вязи пальцем. Дин интуитивно чувствовал, что, будучи единственным украшением, оно что-то да значит для своего хозяина. Стало горько. Харви Пратт мог быть женат.

Кольцо тускло поблёскивало в люминесцентном свете. Притягивало взгляд, гипнотизировало, как раскачивающийся маятник. И жест Харви Пратта был таким естественным, выверенным — с подобной ловкостью перебирают чётки. Он нервничает? Или это просто привычка? Лёгкая рассеянная улыбка тронула губы Дина — как же, нервничает, даже думать смешно!

Харви перехватил сфокусированный на руке взгляд мальчишки, и спокойно спрятал ладони в карманы домашних джогеров.

Почему?

Дин отставил пустую чашку.

— Вы не хотите спросить зачем я пришёл?

Харви Пратт поднял на него глаза и внутренности Дина ошпарило смесью страха и благоговейного трепета. Перед ним — опасный хищник, способный одним мимолётным взглядом выжать весь воздух из его легких. Внутри обмирает и Дин вновь забывает, что ему надо дышать. Почему он не бежит от него сломя голову? Почему доверяет ему, даже сгорая от ужаса?

Зверь смотрел прямо, затягивая Дина в антрацитовую пропасть вертикального разлома, как в грёбаную чёрную дыру. Притяжение непреодолимо и бог его знает, что там, на обратной стороне бездны. И можно ли вообще выжить, пройдя сквозь неё.

— Нет.

Ответ рубит всякую надежду на продолжение диалога.

Не выдержав тяжести взгляда, Дин отвёл глаза. Время на исходе, он чувствовал как утекают последние отмеренные ему минуты. Больше нет предлога здесь задерживаться, он не знал о чём говорить, как бы лихорадочно не искал тему для разговора.

Дом выталкивал его.

Ему хотелось верить, что будет ещё шанс, но Дин ни за что не спросит, можно ли ему прийти снова. Золотое правило — не хочешь получить отказ — не спрашивай.

— Тебе пора, Дин.

Ещё раз посмотреть в его глаза на прощанье. Утонуть, увязнуть в серой густой смоле гипнотического взгляда. Словить слепящие белые мушки перед глазами от загнанного стука сердца. Отозваться тихим:

— Да…

Дин чувствовал тяжёлый взгляд в затылок, когда, не видя ничего вокруг, брёл к выходу. Чувствовал его, когда, глотая разочарование, шёл по узкой дорожке, ведущей от крыльца к проезжей части. Мимо той самой старой яблони и цветущих рододендронов. И он мог бы поклясться, что чувствовал взгляд в спину даже на перекрестке улиц, словно бы Харви Пратт вышел на крыльцо и смотрел ему вслед.

Смешно и грустно.

И Дин ни за что не станет оглядываться, чтоб убедиться, какой же он глупец.

***

Тихий бархатный шум прибоя мягко разреза́л ночную тишину. Волны, мурлыкая, ударялись о железные сваи старого пирса, облизывали поросшие колониями мелких ракушек опоры, и, пошептавшись о чем-то под деревянным настилом пристани, затихали. Чтоб через мгновение всё повторилось снова.

Дин сидел на краю пирса, свесив ноги. Рассеянно смотрел вдаль на сверкающую огнями бухту и, время от времени, потягивал светлый лагер из жестяной банки. В доках, на другом краю залива, мерно покачивались на волнах парусники. Шпили их мачт возвышались над водной гладью сплошным частоколом, сияющим дрожащими огоньками, словно проблесковыми маячками.

С наступлением лета яхт в гавани заметно прибавилось, и работы в доках прибавилось тоже. Старина Генри ворчал, что не хватает рук, добавляя Дину часы в рабочих сменах. Дин был не против. После экзамена, каким бы ни был результат, он всяко планировал брать полную рабочую неделю до конца лета. Если он будет зачислен, ему понадобятся деньги на первое время, пока не найдет подработку в Огасте. А если нет… в этом случае деньги нужны будут особенно.

Накатившая волна ударилась о старую опору пирса, рассыпалась на мелкие колючие брызги, которые жалили, словно укусами, босые ступни. Негромкая музыка доносилась с берега — из распахнутых ворот переоборудованного для отдыха лодочного гаража. Такие же эллинги нестройной цепью тянулись вдоль линии прибоя до самого мыса, насколько хватало глаз. Некоторые тоже были оборудованы причалами, которые тускло освещались газовыми фонарями, горевшими через один.

Дин вздохнул, припадая к жестяному горлышку банки. За спиной, время от времени раздавались взрывы звонкого смеха и шумные возгласы разгулявшейся молодежи — хоть кому-то было весело. Ветер с южной стороны бухты подхватывал голоса и уносил их прочь с берега, к старому лесу у подножья гор, где они путались в листве и затихали, отчего казалось, что друзья Дина находятся не в шаге от пирса, а далеко-далеко. Изредка с порывами ветра доносился шум ночного Камдена с другого края залива: обрывки музыки и живого вокала, долетающего с ресторанов на набережной; людского гомона и городской суеты; плеска волн о деревянные борта парусников и скрипа мачт. Город жил, дышал, кружил в стремительном танце чужие жизни, а Дину казалось, что он выброшен прочь с этой праздничной карусели, для него время застыло — нет завтра, нет вчера, только бесконечное «сейчас», из которого он не может вырваться. Или просто страшно делать этот рывок, не зная, что за ним последует.

Прикрыв глаза, он вдохнул полной гудью, соленый бриз наполнил лёгкие. Мысли атакуют, от них никуда не денешься, так же, как не можешь перестать бесконечно прокручивать в голове события последних дней, смакуя каждое мгновение, когда его взгляд мазал лёгким росчерком по коже. Невесомо, едва уловимо, а на теле — ожоги, фантомные метки, которые ноют, напоминают о себе, но которые хочется сберечь, как дорогой подарок. Сама мысль о том, что он на него смотрел — кажется почти невозможной и вставляет, как наркотик.

Он не знал, что делать дальше. Как выпутываться из сетей, в которые угодил так неосторожно. Каждая новая отчаянная попытка — и узел крепче, тело опутывает новая петля, ложится красивым узором на чувствительную кожу, тянет, сдавливает, заставляет дышать чаще. Не потому что хорошо, а потому что плен душит. А что будет завтра? А потом? Как с этим жить?

Лавка под раскидистой ивой на Белмонт-авеню сегодня осталась пустой — Дин не был готов увидеть его снова. Лёгкие до сих пор горели от недостатка кислорода, и ему надо заново научиться дышать, прежде чем он вновь окажется перед порогом дома, облицованного молочным планкеном. На языке копилась горечь — его не ждут, он не желанный гость. Дин мог бы нафантазировать, что чувствовал повисшую в воздухе густую взвесь сексуального интереса — не сложно обмануться, если этого очень хочешь, но чтоб ощутить нетерпеливое желание Харви Пратта выпроводить гостя, не приходилось даже прилагать усилий. Ему не будут там рады, и Дин не мог найти повод, чтоб снова постучать в дверь.

Кристофер, тонко чувствующий его беспокойство, не наседал и не пытался разговорить. А вечером появился на пороге его дома, потряс в руке ключами от гаража и мрачно припечатал:

— Пошли. Весело тебе, может, и не будет, но жрать себя в одиночестве я тебе точно не позволю, — и добавил, поиграв бровями: — Будем жрать тебя всей толпой. Как ты относишься к оргии? — невинно хлопнул ресницами.

И Дина отпустило. Уголки губ дрогнули, кривясь в улыбке, которую он безуспешно пытался скрыть. Шумные вечеринки Криса — это не то, что ему нужно, но это определенно лучше, чем одиночество, наполненное битым стеклом мрачных мыслей.

Порыв ветра с залива хлестнул по щекам, запутался в отросшей челке, разметав её по лбу. Дин перевел взгляд на горизонт — вдали блеснул луч маяка, на мгновение вспоров черный бархат ночи. Позади раздались неторопливые шаги — босые ступни прошлёпали по деревянным лагам и стихли за спиной. Дин искоса глянул через плечо, не поднимая головы — Кристофер остановился в нескольких дюймах.

— Будешь? — Уотсон приподнял за картонные ручки нераспечатанную упаковку их четырех банок Modelo.

Дружище Кристофер, с медной копной густых вьющихся волос, с россыпью золотистых веснушек на молочно-розовой коже, ещё не тронутой загаром. Из-за поразительного сходства, в детстве к нему прилипло прозвище Рон, созвучное с именем рыжего персонажа из поттерианы. Но по мере взросления сходство таяло, черты Кристофера становились острее: выточенный нос с вздёрнутым кончиком, тонкие губы и острый подбородок. Только улыбка оставалась всё той же по-детски обаятельной и открытой.

— Нет, мне хватит, — Дин поднес к губам нагретую в руке почти пустую банку светлого лагера и сделал последний глоток. Ему действительно хватит. Алкоголь перестал дарить лёгкость и излишне нагнетал мрачные мысли.

Уотсон вынул из упаковки одну банку для себя и, отставив остальное в сторону, присел рядом на изъеденные глубокими бороздами доски пирса. Несколько секунд оба слушали мерный плеск волн и каждый в своих мыслях смотрел далеко вдаль на линию едва подсвеченного алым горизонта, где небо нежно касалось глади океана. За спиной вновь раздался дружный заливистый смех, веселые возгласы Оливии и громкий речитатив Джеймса. Кристофер всковырнул защитную скобу банки Modelo, торопливо слизнул побежавщую по пальцам пену и с теплой улыбкой оглянулся назад.

Он был едва ли не единственным, чьи вечеринки могли проходить в отрыв, из-за банального отсутствия соседей, которые могли бы поднять возмущенный шум. Активная фаза веселья минула вместе с трезвостью, молодежь поделилась на маленькие группы, кто-то танцевал, кто-то взапой целовался, несколько пар сидели на песке с напитками и тихо беседовали. А кто-то не очень трезвый, размахивая руками, балансировал на старых, изъеденных коррозией рельсах, ведущих от самых ворот гаража в воду. Их бы срезать за ненадобностью, пока кто-нибудь снова не покалечился, всё равно они не использовались по назначению с тех самых пор, как отец Кристофера продал катер и отдал сыну гараж.

— Хозяйка дома на Белмонт авеню — твоя профессорша, — после длинной паузы, наполненной тихим шёпотом прибоя, сообщил Уотсон. Его взгляд был устремлён вдаль, на догорающий далеко на горизонте закат, высвечивающий черный бархат неба тускнеющим красным. Плавно огибая расположенный у входа в залив старый маяк, который до сих пор активно использовался береговой охраной, в гавань возвращался прогулочный двухмачтовый бриг, сияющий огнями как рождественская гирлянда.

Дин вздохнул.

— Да, я знаю.

Кристофер резко обернулся, медные кудри взметнулись и, пружиня, упали на лоб. Он ошарашенно вскинул глаза на друга.

— Знаешь?!

— Что, не вышло сенсации? — глянув искоса, Стиллман весело усмехнулся.

— Придурок! — Крис сердито пихнул его плечом, не обращая внимания, что расплёскивает пиво себе на шорты. — Ты мне вообще собирался сказать?! — проворчал обиженно и вовсе отвернулся от улыбающегося профиля друга.

— Миссис Хосмер сама рассказала. Документы аренды брат не нарыл?

Кристофер фыркнул, всем своим видом выражая пренебрежение. Конечно, было досадно осознавать, что с тобой, в общем-то, делиться ничем не собирались.

— Не нарыл, — передразнил, коверкая интонацию. — Задачей Стива было выяснить владельца. Он выяснил, — ответил грубовато и, помолчав, добавил: — О чём ещё ты забыл мне рассказать?

Дин пожал плечами, рассеянно наблюдая, как вдалеке бриг швартуется у пристани.

— Я знаю его имя, — с брига, вместе с редкими порывами ветра доносилась музыка и людской гомон. А за спиной не затихал смех. — Это может быть полезно? Брат сможет что-либо выяснить по имени?

Уотсон тяжело вздохнул, сдаваясь.

— Я не знаю. Спрошу. Через полицейскую базу мы тебе любовников ещё не искали.

Губы Дина растянулись в кривой усмешке. Любовников… Слово-то какое. Даже думать о Харви Пратте в таком контексте было дико. И в то же время до слабости сладко. Возможно, всё это зря — его усилия найти между ними что-то общее, заинтересовать. Он тянется, он пылает, но его огонь не способен зажечь. Не такого, как он. Рядом с ним Харви Пратт не горит, и даже не тлеет. Дин горит и сгорает один. Это больно, задевает самолюбие и трет нождачкой те нежные чувства, что пробиваются хрупкими ростками сквозь чужое равнодушие. Такими темпами собственную самооценку можно уронить на дно.

— Мальчики! — звонкий оклик был едва различим на фоне внешнего шума: плеска волн, которые к ночи лишь усиливались, и воя ветра, заплетающегося в ритмичных танцевальных треках, доносящихся с берега. Крис обернулся и помахал Оливии, которая манила к себе обеими руками, вытанцовывая в компании хихикающих и стреляющих глазами в их сторону подружек. Усмехнувшись, Уотсон пихнул Дина в плечо.

— На тебя снова охота. Та блондиночка в белом топе очень даже ничего.

Ответом ему было выразительное фырканье. Дин не оглянулся и никак не проявил интереса. Какой в этом толк? Он пытался не раз — не выходит. А теперь это и вовсе потеряло смысл — в один момент все его стремления стали слишком очевидны. Но добычей, или вожделенным призом он успел себя ощутить сегодня в полной мере. С началом сезона в компанию часто вливались новые лица — кто-то приезжал на отдых с родителями, были и ребята постарше, которые съезжались в Камден в поисках сезонной подработки. И в этот вечер было много новых лиц, которые действительно пялились на Дина так, словно он был неведомой зверушкой в зоопарке.

— Мне что, на лоб клеить, что я не в поиске?

— Не поможет, — расхохотался Кристофер. — Только добавит азарта. Я, собственно, просто предупреждаю, ты же знаешь, что за этим обычно следует, — он выразительно поиграл бровями. — А я больше не могу тебя спасать, брат, у меня Оливия!

Дин обернулся к нему и посмотрел не просто в глаза — в душу.

— Я рад за тебя. Она хорошая девушка.

Это было сказано без привычного сарказма и Крис сразу сник, словно ему стало неловко. Неловко за свою удачу. Он отвёл взгляд, посмотрел на свои руки, покрутил в ладонях банку и уставился на дрожащий огнями противоположный берег залива.

— «Семь Ветров» зашла сегодня в гавань, — тихо, с плохо скрытой неприязнью обронил он именно тогда, когда затянувшаяся пауза начала тяготить.

Дин резко дёрнул головой и вскинул на друга изумлённые глаза. Крис сделал глоток пива и зажал банку между коленей, избегая смотреть в ответ. Ошарашенный взгляд Дина растерянно соскользнул на дощатый настил пирса, невидяще черкнул по глубоким трещинам на старых дубовых досках, побалансировал на самом краю и с обречённостью нырнул в черную воду.

— Он уже спрашивает о тебе.

Дин молчал, всё больше мрачнея. На переносице образовалась пара глубоких вертикальных складок.

— Что будешь делать?

— Ничего.

— Хочется верить, — Кристофер недоверчиво хмыкнул и сделал большой глоток из банки.

Да ну блядь! Что в его понимании Дин должен делать? Проглотив предательство, прыгать от радости? Или, забив на всё, бросить работу и спрятаться, чтоб никто не нашёл? Так найдёт же, если уже справки наводит. Такой не остановится. Дин раздражённо сверкнул глазами на приятеля:

— Крис, кончай, я не маленький, и дело это не твоё. Я как-нибудь сам разберусь.

Уотсон поморщился, явно не согласный.

— Ты дохуя самостоятельный, не находишь, Стиллман? Этот мудак…

— Хватит! — жаляще, как удар хлыста. Крис запнулся на полуслове и, поджав губы, отвернулся. Обиделся.

Неприятно сжало сердце, сдавило чьими-то грязными липкими руками. Друг не заслужил.

— Прости, — пробормотал тихо и тяжело вздохнул.

— Тебе завтра в док? — так же тихо отозвался Уотсон.

— Послезавтра.

— Ну, будь готов, что старина Генри подкинет тебе неприятную работу.

Дин стиснул зубы, в руке хрустнула пустая банка.

***

С утра накрапывал надоедливый моросящий дождь. Небо, затянутое монотонно-серым, опустилось на город белёсой туманной пеленой, лишая надежды, что вскоре распогодится. Дин поёжился от редких, но пронизывающих до нутра порывов ветра, натягивая капюшон худи на влажные волосы, и в очередной раз пожалел, что так и не взял номер телефона у миссис Хосмер — вряд ли она придёт в условленное время в такую мерзкую погоду. Поправив рюкзак на плече, он ускорил шаг, с опаской поглядывая на горизонт, где серая вуаль дождя сменялась тяжёлыми свинцовыми тучами, обманчиво далёкими, но сулящими неминуемую грозу.

Редкие прохожие прятались под пёстрыми зонтами, Парк был непривычно пуст. Высокие старые ели надёжно защищали Амфитеатр от пронизывающего ветра, но от холодного дождя они были слабой защитой. Погода стремительно портилась и мелкий обложной дождь с минуты на минуту грозился перерасти в свирепую бурю. На часах — ранний вечер, но темнело на глазах, словно кто набросил на город чёрное непроницаемое покрывало. Поднявшийся в гавани ветер врезался в чернильные тучи, и, тяжело ворочая их, гнал к берегу. Грозовое небо то и дело расчерчивали яркие вспышки молний на горизонте, и Дин невольно застыл, засмотревшись на беснующуюся стихию, которую не раз видел в ртутной нечеловеческой радужке.

Вдалеке прозвучал первый глухой раскат грома.

Вздрогнув, Дин сбросил морок и окинул взглядом пустой Амфитеатр, погруженный во мрак. Не было смысла ждать Шарлотту, и ему приходить не было смысла тоже. Скорей всего, выгуляв пса, миссис Хосмер ушла, едва усилился дождь, не рассчитывая вовсе, что Дин придёт в такую погоду. Мелькнула шальная мысль укрыться от надвигающегося ливня под старой ивой на Белмонт авеню, но Дин отбросил её, как безумную — домой идти всё-равно придётся, а промокнет он или нет — вообще не имело значения.

Темнота наползала. В тускло-сером, утратившем цвета пейзаже, между частоколом толстых стволов старых елей, яркой вспышкой стремительно промелькнуло знакомое рыжее тельце, словно единственный цветной росчерк в чёрно-белой картине. Попробуй не заметить!

— Монти?! Твою ж!

Дин внимательно огляделся, наконец различая вдали силуэт Шарлотты, которая спешила за своим ненормальным питомцем, без зонта или капюшона, в распахнутом кардигане. А Монти, гадина такая, весело потявкивая, нёсся прямо на него. Но обманываться не стоило — тот промчится мимо, даже не сбавляя скорости, если Дин не будет настолько ловок, чтобы поймать его.

Грянул гром, такой раскатистый и гулкий, что Дин оцепенел на мгновение, чувствуя как под ногами земля дрогнула и мелкая вибрация прошла по телу. А следом стеной хлынул дождь, смывая остатки рассеянного света. Видимость мгновенно упала до нуля, лишь замешкавшийся Монти, яркой нечёткой кляксой угадывался где-то поблизости. Пёс растерялся, внезапно потеряв зрение, и дезориентированно топтался на месте. Вот и отлично. Не теряя времени, Дин бросился к нему, подхватил под мокрые бока, и сунул перебирающую лапками тушку под мышку. Монти подрыгался и затих, повиснув на руке с видом несчастной мокрой лисьей шкурки.

— Дин! — сквозь шум ливня Дин едва услышал голос Шарлотты. Дождь лупил по плечам, порывы ветра бросали в лицо колючие капли, которые кусали щеки, стекали под капюшон за шиворот, чертили холодные дорожки по позвоночнику. Монти отчаянно дрожал.

— Я здесь! — Дин бросился навстречу, а поравнявшись, бесцеремонно схватил женщину за руку и увлёк под свод раскидистых лап елей.

— Тут нельзя… в грозу, — содрогаясь от холода пробормотала Шарлотта, запахивая тонкий, промокший насквозь кардиган. — Мой дом совсем рядом, надо идти.

Дин огляделся — не видно не зги! Не видно даже витрин магазинов, которые обычно мелькали дрожащими огоньками за еловой завесой. Ни фонарей — ничего. Стемнело внезапно, а уличное освещение включится автоматически только через пару часов. Пересидеть ливень у миссис Хосмер казалось не такой уж плохой мыслью. Всяко лучше, чем сшибать себе ноги на темной дороге под падающим на голову небом. Он бросил сосредоточенный взгляд на спутницу и с досадой заметил:

— Почему вы без зонта? Моросит же с утра.

— Монти. Он испугался молний и вырвался из рук…

Ага, как же, испугался. Он просто ебанутый, вот и всё. Его надо цепью к поясу пристёгивать. И ещё не факт, что поможет.

— …А следом, порывом ветра вырвало из рук зонт — я не успела его вовремя закрыть, и побежала с открытым… В общем летает где-то над гаванью.

— Понятно, — кривая усмешка тронула губы. Ветер усиливался, гудел в верхушках елей, закручивался в вихри, рассерженно швыряя потоки воды, словно иглы. Раскаты грома наслаивались один на другой. Всё потонуло в бесконечном шуме. Монти затих, но Дин чувствовал ладонью, как испуганно колотится его сердечко. Перехватив шпица поудобней, он наклонился к Шарлотте и скомандовал, практически не слыша своего голоса: — Побежали!

Меньше, чем за минуту они выбежали на опустевшую Мейн-стрит, а оттуда, почти на ощупь — по тёмной улице, не освещённой ни уличными фонарями, ни фарами машин, добрались до дома на Харден-авеню.

Дин перевёл дыхание, только когда переступил порог дома и сверху перестала хлестать сплошным потоком вода. Ещё пара секунд и напряжение, сковывающее тело, отступило, тепло приняло в свои объятья, понемногу прогоняя озноб. Он переглянулся с миссис Хосмер, которая, прислонившись спиной к двери, тяжело дышала, и улыбнулся. Седые кудряшки мокрыми кольцами облепили её лоб и шею, по щекам текла тушь. Но Шарлотта хотя бы перестала дрожать. Сдерживая неуместное веселье, Дин прикусил губы, а в следующее мгновение оба рассмеялись.

— Ох, Дин! Ты бы себя видел! — с неким восхищением воскликнула Шарлотта, не в силах справиться со смехом.

— Вынуждаете вернуть комплимент! — веселая усмешка и озорной блеск глаз из-под слипшихся стрелочками ресниц.

Непогода осталась за порогом, можно было выдохнуть и расслабиться. Дин сдёрнул капюшон и провел рукой по влажным волосам, поднимая короткую русую челку торчком. Монти, узнав родной дом, ожил, завозился на руках, задрыгал короткими лапками, требуя немедленно опустить на пол. Но Шарлотта, заметив возню, цокнула языком и скомандовала:

— Нет! Мыть!

Скинув хлюпающие водой старые кроссовки, Дин последовал за хозяйкой вглубь холла, где она забрала пса и скрылась за одной из дверей, бросив на ходу:

— Проходи, я сейчас принесу тебе полотенце и согрею чай.

Поколебавшись, Дин шагнул в погруженную во мрак гостиную, нащупал гладкий выключатель на стене. Просторную комнату залил мягкий рассеянный свет. В доме было тепло и тихо, только глухая барабанная дробь капель по оконным отливам, и ритмичное тиканье настенных часов нарушали абсолютное безмолвие. Пахло книгами, как в библиотеке, и сладкой выпечкой.

Дин стянул мокрое худи, аккуратно развесил его на спинке стула у небольшого окна и одёрнул отсыревшую футболку, расправляя её на груди. Подумав, снял влажные носки и отнёс к брошенным в холле кроссовкам.

Находиться здесь было странно. Дин огляделся, невольно отмечая, что дом миссис Хосмер неуловимо похож на тот, другой, который тоже принадлежал ей — похожая планировка, та же цветовая гамма, даже мягкая мебель, казалось, была одинаковой. С интересом рассматривая детали, он прошёл вдоль дивана, черкнув пальцем по мягкой твидовой спинке, обогнул кресло и остановился возле фальш-камина. Блуждающий взгляд скользил по множеству миниатюрных статуэток и фотографий, аккуратно расставленных на каминной полке. Едва ли не целая жизнь, заключённая в рамки и спрятанная под стекло.

— Дожди будут лить всю неделю. Циклон, — донеслось из-за спины и Дин обернулся к Шарлотте, которая успела переодеться в сухое и протягивала ему полотенце. — В такую погоду Амфитеатр — не лучшее место для занятий.

Страх тонкой иглой кольнул в сердце, это ведь не вежливый отказ? Дин подался вперёд, принимая полотенце и нервно комкая его в руках. Последняя неделя перед экзаменом очень важна и он рассчитывал на помощь миссис Хосмер, хотя требовать или даже просить и права-то не имел. Кто он ей? Поэтому просто напряжённо ждал, когда Шарлотта закончит мысль.

— Тебе удобно будет приходить сюда?

Выдох. И облегчение, разливающееся слабостью по всему телу.

— Если это не доставит вам хлопот…

— Разумеется, нет, — Шарлотта остановилась рядом, обернулась к каминной полке и окинула взглядом, казалось бы, всю свою, запечатлённую в мгновениях жизнь. — Здесь не часто бывают гости. Неплохо бы этому дому наполниться ещё какими-то голосами, кроме ворчания Монти.

Она смахнула пыль с кромки одной из фотографий и нежно провела пальцем по изображению. В этом жесте было слишком много тоски и тихой печали. Дин почувствовал себя неуютно, словно взглянул без разрешения на что-то очень личное. С фотографии ему улыбалась Шарлотта, ещё совсем юная, в объятьях высокого молодого мужчины. Оба сияли той внутренней красотой, которую дарит взаимное чувство. По соседству находилось групповое фото: та же пара в окружении неуловимо похожих друг на друга людей разных возрастов. Может быть семья. Следом вперемешку стояли фотографии разных временных отрезков жизни: и молодость, и средние года, и фото, которые были сделаны совсем недавно. На многих из них был всё тот же мужчина, в разном возрасте — от молодого до совсем пожилого, и девочка — от крохи в коляске, до взрослой женщины. Наверное, муж и дочь.

Неловкость минула и уступила место любопытству. Дин ничего не знал о семье миссис Хосмер и с интересом рассматривал фотографии. Основная троица часто повторялась на снимках, но кое-где с ними были и другие люди — на природе, в кабинетах, среди стеллажей, заставленных книгами. Дин и не заметил, как завис, подсматривая за чужой жизнью. Почему-то стало грустно — тот жест Шарлотты красноречиво говорил об одиночестве. А Дин знал об одиночестве всё.

Во втором ряду фотографий, расставленных вперемешку с миниатюрными статуэтками, внимание привлек снимок, уже выцветший от времени. Может быть в солнечные дни на него падали прямые лучи, а может ему действительно было много лет. В груди кольнуло и следом сотни острых иголочек волной прокатились по телу, отзываясь онемением в кончиках пальцев. Мгновенная реакция — нахлынула и отступила, оставляя после себя слабость, хоть за стены хватайся! Дин нахмурился, отчаянно надеясь, что показалось. Протянул руку, стараясь ничего не уронить, и подхватил небольшую металлическую рамку. Провёл по изображению большим пальцем, стирая то ли тонкий налет пыли, то ли наваждение.

В зрелой красотке на фото не сразу можно было узнать Шарлотту: из высокой прически небрежно выбивались темные локоны, открытую шею украшало роскошное колье, а длинное, расшитое камнями вечернее платье цвета рубинового вина, струилось к ногам сверкающим водопадом. Она стояла под руку со статным мужчиной в черном смокинге и галстуке-бабочке, в тон её платью. В свободной руке мужчина держал бокал с шампанским. И сколько бы Дин не пытался смахнуть мираж, этим мужчиной определенно был Харви Пратт.

Стало нечем дышать.

Харви смотрел прямо в объектив, вполне себе человеческим взглядом, а Дин чувствовал, что земля уходит из-под ног, словно тот смотрел на него. Казалось, ещё немного и зрачок на фото станет сужаться, его края начнут стягиваться, переменчивая свинцовая радужка обрушится в бездонный вертикальный разлом, а Дин так и не в силах будет вырваться из этого гипнотического плена. Это полный пиздец.

И он бы хотел думать, что на него воздействует непреодолимая сила, которой он был не в состоянии противиться — так думать было легче. Но в действительности дело было в нём самом. Не в Харви Пратте. Не в его глазах. Это всё — в его голове! Он сходит с ума? Он сумасшедший?

Фото засасывало, как воронка, но что-то на этом снимке было не так. Что-то ускользало и он не мог это уловить.

Монти вальяжно протрусил мимо ног Дина, мазнув мокрым хвостом по его босым ступням, тем самым выдергивая назад в мир, где за окном идёт дождь, а он сам стоит в чужой гостиной, с идиотским выражением лица сжимая в пальцах чёртову фотографию.

— Это был благотворительный бал, который организовывала мэрия, — пояснила миссис Хосмер, глядя на фото, которое Дин сосредоточенно рассматривал.

Что-то неуловимо не так…

А затем, словно пальцами кто-то щёлкнул перед лицом — Шарлотта на том снимке была значительно моложе, и это было заметно. А Харви… Харви — нет.

Он был такой же, как сейчас.

Дин, чувствуя мелкую предательскую дрожь в теле, обернулся к миссис Хосмер и поднял на нее изумлённый взгляд, едва оторвав его от фотографии. Уловив состояние гостя, Шарлотта насторожилась, изменилась в лице.

— Сколько лет этой фотографии?

Брови женщины едва уловимо дёрнулись, словно бы её удивил вопрос.

— Лет шестнадцать-семнадцать, я не помню точно.

Да что же это? Дин перевел взгляд на фото и провел ещё раз пальцем по изображению. И ещё раз. И ещё. Словно бы это въевшаяся пыль добавляла мужчине возраст, которого не могло быть. Это не иллюзия и не плохое качество снимка, которое искажало действительность. И дело не в морщинах или каких-то других признаках зрелости. Это тот случай, когда интуитивно понимаешь возраст человека, даже не задумываясь, лишь мимолётно взглянув на него. Харви Пратт не мог выглядеть семнадцать лет назад так же, как сегодня.

— Сколько мистеру Пратту лет?

Шарлотта неопределенно пожала плечами и Дин понял, что она просто не знает.

— Он же арендует у вас дом, у вас должны быть копии его документов!

— Может где-то и есть. Этим занимался мой покойный Ллойд…

— То есть вы никогда не видели его документов? — в запале он перебил её на полуслове, даже не замечая этого. За вспышкой необоснованного возмущения пропуская мимо ушей тот факт, что она, оказывается, вдова — Дин этого не знал. Миссис Хосмер, совершенно не понимая чего от неё хотят, нахмурилась.

— Дин, что происходит?

— Я бы тоже хотел это знать, — пробормотал уже спокойнее, опустив взгляд на снимок. — Вас саму не удивляет? — он неопределенно взмахнул фотографией в руке.

— Что меня должно удивлять?

Она действительно не понимала, Дин видел это по её реакции, по вопросу в её глазах. Возможно, внешние изменения в человеке, с которым часто взаимодействуешь, не так очевидны, как если бы человек пропадал с радаров на несколько лет. Иначе как ещё объяснить, что Шарлотта не замечала того, что он уловил сразу?

— На фото семнадцатилетней давности он выглядит так же, как сегодня, — Дин протянул ей фотографию. Миссис Хосмер взяла в руки рамку, сосредоточенно посмотрела на изображение и едва заметно покачала головой.

— Мы живём в такое время, когда подобные вещи доступны состоятельным людям.

Иронично вздёрнутые брови и скептическая ухмылка яснее слов дали понять, что Дин об этом думает. Пластика?! Да ну как же!

— Так сколько же ему лет? На этом снимке, — Дин указал пальцем на фотографию, — он выглядит лет на сорок. А сейчас ему сколько? Шестьдесят, что-ли?

— Дин, фото обманчиво. Конечно Харви на снимке моложе, просто изображение искажает его реальный возраст. Люди часто кажутся на фото старше, чем они есть на самом деле.

Конечно, это бы всё объясняло. Шарлотта, которая знала Харви Пратта много лет, не видела ничего странного, значит и Дин не должен… Не должен… Но видел!

Нахмурившись, он снова глянул на потерявшее былые краски изображение. Даже бумага за эти годы «постарела», а Харви — нет. Он выглядел, будто его сфотографировали вчера.

— Но и не двадцать, посмотрите, — Дин опять ткнул в снимок пальцем. Короткий ноготь глухо стукнул по стеклу. — Вспомните, когда вы познакомились, вам казалось, что вы одного возраста?

— Не знаю чего ты добиваешься, Дин, но мистер Пратт определенно моложе меня, — Шарлотта устало выдохнула и поставила рамку на место.

Действительно, а чего он добивается и какой ответ желает получить? Что Харви не стареет? Что у него нечеловеческие глаза и он, может, вообще не человек? Это ему надо услышать? Нет, ему просто необходимо, чтоб кто-то убедил его, что он не свихнувшийся псих, начитавшийся фантастики. Порой ему казалось, что он падает в какую-то яму безумия, потому что вещи, происходящие с ним, не могут быть реальны.

Но спорить с миссис Хосмер не стоит — её позиция предельно ясна.

— Да, скорей всего так и есть…

Дин отвернулся от каминной полки, с трудом подавив идиотское желание стащить эту долбанную фотографию. А следом накрыло ещё более идиотское озарение — почему он до сих пор не догадался сфотографировать его, хоть издали. Захотелось взвыть и врезаться лбом в стену — что бы он делал с этим фото?! Проверял границы своей ебанутости? Это уже нездоро́во. Это уже мания, клиника, психушка и прочая поебень, которая обычного человека превращает в одержимого маньяка. Это та хрупкая грань, которую он не должен переступать. Он и так уже по уши в дерьме, не в силах остановить эту черноту, расползающуюся по телу, эту свинцовую отраву, заменившую ему кровь.

— Ты по прежнему можешь мне всё рассказать, Дин, если тебя что-то тяготит. А я вижу, что тяготит.

Он взглянул на нее исподлобья, не в сосоянии даже улыбнуться. Мог ли он рассказать? Определенно — нет. Как о таком расскажешь, сохранив при этом видимость вменяемости? Порой он думал, что и Крису рассказывать не стоило. Пусть Уотсон знал не многое, но Дину казалось, будто бы он лично, собственной неспособностью держать язык за зубами, марал те крупицы чистого и нежного, что сплетались в сложные узоры воздушного тонкого кружева где-то в области сердца. Упоминать имя Харви Пратта при ком-то из друзей начинало казаться почти кощунственным, словно бы он обесценивал чувства, насмехался над ними, когда делал вид, что ему всё-равно, что не болит и не ноет. Не хотелось, чтоб кто-то притрагивался к его имени. То, что происходит с ним — никого не касается.

Дин отбросил всё лишнее, запер всё личное и заставил себя улыбнуться. Шарлотта тепло улыбнулась в ответ. Напряжение, незримо повисшее в воздухе, наконец отступило.

— Идём пить чай!

Он так и не осмелился сказать, что чай не любит.