— Вы рассеянны, Дин Стиллман! — недовольный голос преподавателя заставил Дина вздрогнуть и поморщиться. Да, он рассеян и не может сосредоточиться на предмете. И хуже всего, что он не знает, что с этим делать.

Дин уставился на интерактивную доску, пытаясь вникнуть в суть решения задачи, но цифры плясали перед глазами, а смысл всё так же ускользал. И пусть это всё не важно — сложные задания в конце выпускного года, когда основные предметы уже сданы и текущие оценки не будут иметь значения, но его волновало, что такое же рассеянное внимание у него наблюдалось абсолютно ко всем делам, и даже к таким нужным ему занятиям с миссис Хосмер. Он едва уловимо скривился от собственных мыслей и переступил с ноги на ногу, кожей ощущая пристальное внимание каждого в аудитории. Украдкой, с надеждой взглянул на Кристофера, но тот лишь состроил жалобную гримасу и поджал губы. Понятно.

— Садитесь.

Разочарование в голосе учителя угнетало. И ладно, если б это был разовый случай, но подобное стало случаться регулярно. Потому что отвлечённые мысли о ртутных глазах, не имеющих дна, падать в бездну которых оказалось так чертовски правильно, размывали фокус его внимания и вытесняли любые другие мысли и желания. Только страх перед неопределенным будущим мог держать его в тонусе и не позволял сойти с дистанции. И спасибо, что все важные экзамены, кроме того самого, заваленного, уже сданы, иначе бы его шансы на успех стремились к нулю. Миссис Хосмер в него верила, как бы и ему поверить в себя?

— Что происходит? — ворчал Крис, подстраиваясь под быстрый шаг Дина, едва они вышли за ворота кампуса. Ещё не лето, но погода такая, что в другой ситуации Дин бы с удовольствием рванул к пляжу Ширттейл-Поинт, мелководный берег которого в это время года прогревался, как парное молоко. И стало как-то очень тоскливо от тяжелого осознания свалившихся на него перемен.

Кристофер ждал ответа, с мрачным видом вышагивая рядом, а Дин не знал, что ответить, ведь он действительно не понимал, что происходит. Это не имело названия. Выразить словами и дать имя той беспощадной мясорубке, раз за разом проворачивающейся у него в груди, стоило лишь мимолётно подумать о нём, он не мог. Было просто плохо. Вдали. Магнит, занявший место сердца, настойчиво влек его ко второму полюсу.

— Как у тебя с… Оливией? — вдруг спросил Дин и Крис, едва не споткнувшись, вскинул на него изумлённые глаза. Вызвал недоумение и сам вопрос, и факт того, что друг, спустя два месяца, запомнил, наконец, имя.

Уотсон неопределенно пожал плечами.

— Тебе действительно интересно?

— Что ты чувствуешь к ней? — игнорируя не устроивший его ответ, упорствовал Дин. Кристофер бросил на приятеля второй подозрительный взгляд, но тот продолжал чеканить шаг, не глядя на него, и всем своим видом выражая вселенский пофигизм. Видимо, всё очень плохо.

— Стиллман, не ходи вокруг да около, что случилось?

Дин, наконец, посмотрел ему в глаза. Полоснул острым лезвием жгучего взгляда и быстро отвернулся, вернув всё внимание пустоте перед собой.

— Я хочу знать, что ты чувствуешь рядом с ней и вдали от неё.

Вот оно что! Крис хитро сощурился и уже открыл рот, чтоб озвучить озарившую его догадку, но вовремя остановился и проглотил готовую сорваться с языка фразу. Ещё раз внимательно глянул на шагающего рядом приятеля и совсем сник. В конце концов, проще ответить, чем искать в вопросе двойное дно.

— Я не знаю, мне комфортно с ней рядом, легко…

— Что ты чувствуешь в груди, когда она рядом? — перебил Дин, не удовлетворённый обобщённым ответом.

А Крис перестал понимать, чего от него хотят. Он рассеянно пожал плечами.

— Мне приятно, — пробормотал неуверенно, и поспешно добавил, после того как Дин посмотрел на него с недобрым прищуром: — Оливия меня волнует, и секс улетный.

Стиллман закатил глаза, всё больше раздражаясь.

— У тебя дрожат руки? У тебя темнеет в глазах, когда она появляется в поле зрения? У тебя пенится кровь от её взгляда? — и, видя растерянное лицо Уотсона, обречённо добавил: — Ты хотя бы тоскуешь по ней, когда она не рядом?

— Так мы видимся почти каждый день, — искренне удивился Крис. — Дин, послушай, всё что ты перечисляешь… Я не влюблен в неё.

— Так и я тоже… не влюблен! — вырвалось быстрее, чем Дин успел осознать. Сказал и замер на месте, ошалевшим взглядом глядя на Кристофера. Друг тоже вытаращился, застыв напротив. Для полноты картины не хватало отвисшей челюсти.

— Дин… — сожаление в голосе Криса убивало. Стиллман разозлился и мотнул головой — не всегда оговорки что-то значат, иногда это просто оговорки. К тому же он не лукавил, он не знал, что с ним. Искра, интерес, влечение — ничто из этого не подходило под определение того, что он ощущал. Это — что угодно, но не то, о чем думает Крис, глядя на него с жалостью. Не бывает чувств с полувзгляда, полувздоха, с одного нечаянного касания. Да и взглядов этих было — меньше пальцев одной руки. И ни одного прикосновения к коже, ни одного намека на интерес больший, чем вежливая учтивость. И эта аномальная тяга обусловлена вовсе не чувствами, а инстинктами — мгновенным узнаванием на каком-то ментальном уровне, ощущением неоспоримого права обладания. Это голая химия, когда не можешь объяснить, но твёрдо знаешь — «Моё!», когда каждая клетка организма вступает в сложную реакцию с чужим началом, а в кровь впрыскиваются убойные дозы гормонов.

Но и это — иллюзия. Его мозг просто отчаянно пытается рационально объяснить зависимость и строит версии, исходя из своего небогатого опыта. Ведь Дин ничего о нём не знает — кто он, откуда и почему здесь? Он даже не знает его имени. Всякий раз рядом с ним он падает в какую-то яму, из которой не способен выбраться самостоятельно, и воображение в панике начинает рисовать невероятное — от жуткого взгляда со схлопнутой вертикалью зрачка до полного паралича. А все беды — в голове, и всё чаще хочется постучать себе по виску. Дулом того самого оружия.

— Ты его нашел, да? — мрачно спросил Кристофер. — И он гетеро?

Дин фыркнул и продолжил путь.

— Стиллман, твою мать! Мне есть до тебя дело! — рассерженный окрик ударился в спину и Дин стиснул зубы — какой уже смысл отпираться? Он не готов потерять из-за недомолвок и дурацкого упрямства единственного близкого человека.

— Я не знаю. Я не видел его ни с кем.

— Рассказывай! — припечатал Крис, подстраиваясь под шаг приятеля.

— Нечего рассказывать. Живёт на Белмонт-авеню. Обычный дом, ничем не примечательный. Ходит пешком. Откуда приходит — не знаю, возвращается обычно поздно, либо вовсе не возвращается — окна остаются темными.

— Ты сталкеришь за ним? — изумление в голосе друга заставило Дина поморщиться. Да, он грёбаный сталкер, который наблюдает издалека и не решается подойти. Словно проверяет на прочность свою нервную систему и жестко тестирует личный уровень ебанутости.

— Ладно, — Крис пытался переварить. — И давно?

— Пару недель, — Дин не останавливался и не смотрел на друга — было неприятно видеть в его глазах осуждение.

— Почему не подойдёшь к нему?

— Я не знаю, — признаться, что до паники страшно получить отказ? Но друг и без того видел его насквозь. Дин хотел сделать следующий шаг — правда, и каждый раз он говорил себе, что сегодня позвонит в его чёртову дверь, но каждый раз решительность изменяла ему в последний момент, стоило оказаться перед порогом дома.

Дин тянул время и наблюдал, уговаривая себя, что просто присматривается и прощупывает границы собственной заинтересованности. И заодно свои шансы — а стоит ли игра свеч? Возможно он хотел насмотреться впрок, в надежде, что очарование первого впечатления рассеется. Возможно, хотел увидеть в нем обычного человека, просто мужчину средних лет, без необъяснимого магнетизма. Он хотел смотреть на него и не испытывать скручивающее в тугой узел чувство свободного падения. Но каждый раз одно и то же — удар в грудь, застрявший в горле вдох и черные мушки перед глазами от недостатка кислорода. И фоном — совершенно не типичный для него панический страх быть отвергнутым, отчего Дин пребывал в полной растерянности — как этот страх преодолеть?

Его раньше никогда не беспокоил чей-то возможный отказ, и пусть такого неприятного опыта он ещё не набрался, но трагедией бы это для него точно не стало. А сейчас — вполне грозилось… И Дин не знал, как себя вести. Флирт раньше давался легко — и с девушками, и с мужчинами тоже. Его необычная внешность играла на руку и была совершенной приманкой — Дин безошибочно улавливал момент, когда добыча, вольная или случайная, попадала в силки. Но только не в этот раз. Мужчина, заполнивший его мысли, не проявил никакого интереса, в его странных, необъяснимо манящих глазах не было ни любования, ни восхищения, к которым Дин успел привыкнуть. Не было даже любопытства. Незнакомец просто изрешетил его свинцом тяжёлого взгляда и равнодушно оставил истекать кровью.

— Дай мне адрес, я попрошу брата пробить владельца дома, — между тем предложил Кристофер. — Плохо, что он без тачки, по номерам было бы проще и быстрее. Да и вообще, как это — без тачки? — недоуменно ворчал. — Может у него яхта в гавани?

— Я не знаю.

— Херовый из тебя сталкер.

Дин попытался скрыть улыбку — недовольный тон друга парадоксально поднимал в душе волну нежности и глубокой привязанности. Рядом с Крисом он чувствовал, что не один — ему нужно было это чувство. И пусть в слабостях не хотелось признаваться даже себе, Уотсон был тем человеком, на кого можно вывалить тяжёлые мысли, раз уж тот сам проявил настойчивость.

— У меня нет цели его выслеживать.

— А какая у тебя цель? Вздыхать под окнами?

— Послушай, Крис…

— Нет, это ты послушай! Ты чего добиваешься? — Кристофер остановился и развернулся к Дину лицом, вынуждая его остановиться тоже. — Проебать универ? Так ты стремительно приближаешься к цели! Тебе нужна эта неопределенность? Ты или действуй или шли уже свои хотелки нахер.

Дин с возмущением смотрел в глаза друга, во всем облике которого читался вызов — давай, спорь со мной, только не замыкайся!

Он не хотел спорить. Крис прав.

— Он ещё не срисовал тебя? — без особой надежды уточнил друг.

— Нет, — полуправда далась легко. Дин не знал наверняка, заметил ли мужчина слежку, ведь если и почувствовал наблюдение, то не подавал вида. Напротив его дома был пустой незастроенный участок, усилиями соседей превратившийся в миниатюрный парк с высокими деревьями, цветущими кустарниками и лавочками для отдыха в тени раскидистых ив, с которых дорога к дому на Белмонт-авеню тринадцать просматривалась, как на ладони, но в то же время широкие, ниспадающие каскадом кроны тщательно скрывали наблюдателя.

Кристофер со скепсисом уставился на приятеля, но, не выдержав долгих гляделок, закатил глаза.

— Я тебе поражаюсь, Стиллман. Тебе улыбнуться достаточно, чтоб соблазнить даже стопроцентного натурала. Может уже стоит сделать так, чтоб он тебя заметил?

Сто́ит. Давно сто́ит. Дин прикусил край губы и поморщился от наставительного тона — он и сам всё это знал. Друг просто озвучил очевидное.

— Ты когда губы закусываешь, у меня член дёргается, — равнодушно поставил в известность Крис. Дин вздрогнул и оцарапал его жалящим, как удар хлыста, злым взглядом. — Да, или когда так смотришь, — добавил Уотсон без всякой улыбки. — Шучу я, друг, расслабься, — тон совсем не смахивал на шутку, скорее на какую-то злую иронию. Крис небрежно хлопнул друга по предплечью, так, что Дин пошатнулся. — Действуй! Иначе зачем это всё — слежка и прочая поебень. Разозлись. Соблазни. Или забудь, если не по зубам. И вернись уже в реальность, две недели до пересдачи!

Кристофер отвернулся и, поправив лямку рюкзака, побрел по обочине дороги дальше, предоставив Дину самому решать — продолжить путь с ним вместе или побыть в одиночестве.

Дин выбрал одиночество.

Ему нужна была эта встряска, и тонкие, но меткие замечания друга ему тоже были нужны, чтоб окончательно убедиться, что он сбился с пути и движется куда-то не туда: он не решал проблему, а лишь накапливал уже нездоровый интерес, концентрировал неудовлетворённость в какой-то абсурдной надежде, что само пройдет? Или зачем он это делал? Зачем он каждый раз приходил к его дому, зачем провожал его взглядом, задерживая дыхание до жжения в лёгких? А затем, приблизившись к уже знакомой до мелких трещин, выкрашенной в белый цвет двери его дома, дышал глубоко-глубоко, до головокружения, стараясь уловить аромат скошенной травы. И, закусывая губы, трогал дверную ручку в том самом месте, где её касались его пальцы.

Он чувствовал падение в бездну — как уже что-то свершившееся, что нельзя отменить или остановить. Он мог бы расправить крылья и ощутить восторг полета, но чувствовал лишь страх неминуемой гибели. И до тех пор, пока он не сделал следующий шаг, до тех пор, пока всё неопределенно — он падает. Спиной назад. Чувствуя кожей потоки колючего воздуха и свист ветра в ушах. С каждым мгновением гибель ближе, и если не пытаться спастись, то она неизбежна. Впрочем, она может быть неизбежна в любом случае. Падение даёт время на то, чтоб набраться смелости, эти мгновения в невесомости — словно лихорадящая тело отсрочка, но он не может падать бесконечно, и пока бездна не поглотила его и не отняла шанс на спасение, он должен проявить решительность в достижении цели, чтоб, наконец, подчинить себе ветер и взлететь… или разбиться. Как повезёт.

Дин плохо спал. И мало. Зависимость усугублялась, и уже не казалась здоровой. Она стремительно развивалась, как раковая опухоль, отравляя каждую клетку тела, вспыхивала новыми очагами и болела, болела, болела. Он отчаянно желал ощутить его взгляд снова, утонуть в холодном сером океане, захлебнуться бушующим в глубине глаз штормом, провалиться в бездонную пропасть нечеловеческого зрачка. Ему было мало коротких мгновений, когда незнакомец появлялся, словно из ниоткуда, и, не оглядываясь, шагал к крыльцу своего дома.

Дин с закрытыми глазами, по стуку подошв о брусчатку, узнавал его походку — твердый, уверенный шаг. Он изучил каждую плавную линию изгиба его спины, неизменно поднятый в надменном превосходстве подбородок, скульптурную лепку рук, которые в последнее время были на треть оголены небрежно закатанными рукавами строгих рубашек, либо присобранными у локтя рукавами неприлично дорогих блейзеров.

Всё чаще хотелось взять в руки карандаш. Это были бы лишь наброски, детали — разрозненные, не собранные воедино: совершенные линии обнаженной поясницы, которую Дин никогда не видел, но отчаянно фантазировал о том, как она выглядит — с прорисовкой тугих валиков мышц, с ямочками, при мысли о которых сбивалось дыхание; широкие ладони, с длинными совершенными пальцами; обнаженное запястье, плотно окольцованное ремешком часов, которые стоят больше, чем оплата за весь курс обучения в Огасте; затылок — в месте, где коротко стриженные волосы переходят в крепкую шею. И будь неладны воротники его эксклюзивных рубашек, каждый раз разных, но неизменно закрывающих тот самый сантиметр голой кожи, куда хотелось прижаться губами.

Несмотря на то, что у незнакомца был самый обычный дом, Дин не мог отделаться от ощущения, что для мужчины всё здесь чужое — чужой город, чужая атмосфера, и сам он смотрелся здесь так же нелепо, как мишленовское блюдо на одноразовой пластиковой тарелке. Почему его не отпускало это чувство, ведь, в конце концов, каждый сезон в залив Пенобскот заходили яхты, стоимость которых не ограничивалась шестью нулями, и никогда раньше Дин не считал присутствие а Камдене хозяев этих судов неуместным.

Дом был небольшим. Фасады облицованы деревянным планкеном, выкрашенным в молочный цвет и местами потемневшим от времени. Мансардный этаж прятался под серой двускатной крышей. Перед парадным крыльцом — небольшая зелёная лужайка, цветущие рододендроны и старая яблоня у самых стен.

Окна никогда не были зашторены, и с места наблюдения, которые выбрал Дин, в холодное время года он мог бы рассмотреть даже часть интерьера, но природа просыпалась стремительно, и зелень листвы прятала от чужих пытливых взоров и обстановку и самого хозяина. Да и свет в окнах горел совсем не долго — он загорался во всем доме одновременно, и так же одновременно гас. И Дин, снова не удовлетворив нездоровое любопытство, ни с чем уныло брел домой по освещенным тусклыми фонарями улицам.

Майклу было все равно, во сколько он возвращался, пусть бы он совсем не приходил. Возможно отчим думал, что Дин пропадает в гавани, отчасти так и было — дважды в неделю Дин работал в доках, через день встречался в Амфитеатре с миссис Хосмер, а с наступлением сумерек шел на Белмонт-авеню. Не мог без этого. Ведь все мысли были заполнены им. Настолько плотно, что сосредоточиться на действительно важном не получалось. Дин понимал, что накручивает себя, надо переключиться, задуматься о будущем и иссечь, наконец, эту проблему. Чем больше дистанция — тем безопаснее для его сердца. Но, сука, его затягивало! Не хотел погружаться, сопротивлялся, но поздно! Он сам пустил его в душу. Момент упущен и точка невозврата пройдена — легко, незаметно. Просто в какой-то момент огляделся и понял, что всё, он уже за чертой, и как прежде не будет. А назад-то и дороги нет. Ноги все-равно будут нести его к пологу раскидистой ивы, потому что понимал, что именно там его место, там его дом.

***

— Как давно вы его знаете?

Миссис Хосмер прервалась на полуслове, и Дин только сообразил, что он её совершенно не слушал и, более того, бестактным образом прервал.

— Кого, Дин? — удивлённо спросила женщина. Её рука зависла в воздухе над страницей книги.

Твою мать! Надоедливая, мучающая его мысль, так легко и свободно легла на язык, вырвалась прежде, чем он успел это осознать. И назад-то сдавать уже поздно.

— Вы пересекаетесь иногда в Парке. Высокий мужчина в дорогой одежде, — Дин чувствовал себя полным придурком. Он уже грёбаную кучу времени собирался спросить у миссис Хосмер о мужчине, но не так в лоб, и не посреди консультации, расписываясь в том, что он неблагодарный и невнимательный ученик.

— Мистер Пратт? — Шарлотта не могла скрыть изумления, поставленная в тупик неожиданным оборотом диалога. — Но… что заставило тебя упомянуть его?

Дин поморщился и скрипнул зубами. Действительно — что?! Может быть то, что он долбанный псих, свихнувшийся от избытка атакующих его гормонов, у которого от одной мысли о переменчивой антрацитовой глубине нечеловеческих глаз простреливает в позвоночнике и начинает нестерпимо ныть каждая рана, причинённая безжалостным взглядом, а застывший было в крови свинец снова плавится и кипучей лавой течет по венам.

— Ты рассеян в последнее время, тебя что-то беспокоит? — в её голосе сквозила искренняя забота, ей действительно было не всё равно, и оттого Дину было ещё гаже, ведь он не мог ей объяснить, но и отступать назад больше не хотел. — Это как-то связано с Харви Праттом?

Харви…

Так вот как его зовут.

Имя проникло в грудь, ударяя в сердце мимолётным узнаванием. Внутренности сжались в тугой узел, словно вот-вот, вот-вот он что-то поймет, что-то вспомнит, из-за задержки дыхания запекло лёгкие… но со вдохом напряжение схлынуло, ускользающее дежавю рассеялось бесследно. Отпустило. Тело ослабло, становясь тяжёлым, ватным. Если бы Дин не сидел, то не справился бы с собственным весом, колени бы подогнулись. Ебануться, качели!

Дин перекатил его имя на языке, смакуя, а затем поймал тревожный взгляд миссис Хосмер и внезапно разозлился — да что ж вы все такие дохуя проницательные?!

— Просто ответьте.

Шарлотта ощутила перемену. Засуетился и Монти, до того мирно дремавший на мягком мху старых ступеней. Пёс недовольно заворчал, переключив на себя внимание хозяйки, а Дину стало стыдно за резкость, но он по-ребячески упрямо молчал и ждал ответа.

— Да, наверное, около двадцати лет, — Шарлотта потрепала Монти за ушами, а Дин внезапно подавился воздухом — тот просто застрял в лёгких. Глаза сделались комично круглыми.

— Сколько?

Миссис Хосмер поджала губы, недовольная тоном, и вцелом оборотом беседы — время провести можно было более конструктивно, но, наблюдая необъяснимую реакцию Дина, словно бы ощутила, что для него это важно, и её ответы имеют значение. Она на несколько мгновений задумалась.

— Восемнадцать лет, если быть точной. Восемнадцать лет он арендует у меня дом.

— Он арендует у вас дом?!

Шарлотта неодобрительно посмотрела на своего ученика, словно бы он внезапно перестал понимать английский. Дин и сам чувствовал себя донельзя глупо, словно комичный герой мультфильма с отвисшей челюстью. Но принять и, более того, переварить информацию, оказалось почти непосильной задачей. Он считал мужчину приезжим, новым лицом в их провинциальном городе, а тот восемнадцать лет жил в Камдене?! Восемнадцать лет — бок о бок, в городишке, который можно за час полностью обойти пешком? И при этом Дин никогда не видел его раньше? Даже если не принимать во внимание личный кризис ориентации, когда Дин цеплялся взглядом за многих мужчин — оценивая, то такой, как этот Харви Пратт, непременно привлек бы его внимание своей… необычностью. Так как же это возможно?

Словно услышав невысказанный вопрос, миссис Хосмер уточнила:

— Каждый год мистер Пратт приезжает в Камден на месяц. Остальное время дом стоит пустой, но Харви хорошо платит и он очень аккуратный постоялец.

Дин нахмурился. Что-то не сходилось. Прошло уже намного больше месяца с момента их первой встречи.

— На месяц?

— В этом году он действительно задержался, — задумчиво отозвалась Шарлотта, налету уловив ход его мыслей. — Я не спрашиваю о причинах, это не моё дело.

Дин знал причину. Из ниоткуда. Просто знал, как аксиому, которая безупречно верна. Причина — он сам.

Ясность этого невероятного осознания сверкнула слепящей вспышкой перед глазами, осветив на миг не видимые ранее детали, и тут же погасла, так и не позволив ухватить суть и не дав ответ на главный вопрос — почему?

— Дин, — голос миссис Хосмер звучал издалека, и Дин, скользнув блуждающим рассеянным взглядом по шпилям покачивающихся на волнах парусников, по неспешно прогуливающимся прохожим, по изрезанным временем и покрытым тусклым мхом ступеням Амфитеатра, наконец посмотрел на Шарлотту, — что происходит?

Да если бы он знал! Восемнадцать лет! Каждый год! Этот загадочный Харви Пратт был взрослым уже тогда, когда Дин только родился! Да сколько же ему?! Но разница даже в двадцать лет не пугала, хотя должна была заставить задуматься — зачем ему это?!

— Дин?

Виски пульсировали болью, а сердце заходилось в нестройном ритме, то отчаянно колотясь о ребра, то пропуская удары. Дин свёл брови, стараясь сосредоточиться, но лицо миссис Хосмер расплывалось. Вечерний сумрак набрасывал пелену на всё вокруг, обезличивая детали и вытравливая цвет до монотонного серого.

— Зачем он приезжает? Чем он занимается?

Шарлотта нахмурились, больше не желая отвечать на вопросы, не получая при этом ответы на свои. В парке зажглось уличное освещение, смягчив её резкие черты, и Дин отстраненно отметил, что нет в её взгляде раздражения или недовольства, которое она демонстрировала интонацией.

— У тебя с ним какой-то конфликт? — осторожно спросила она, закрывая учебник и откладывая его в сторону. Монти тут же обнюхал его и лизнул хозяйку в руку.

— Что? Нет! — Дин возмущённо фыркнул, настолько естественно, что миссис Хосмер заметно успокоилась.

— Тогда в чём дело, Дин? — её голос вновь стал строг, но Дин понимал, что она не злится, а маскирует за строгостью непонятную ему обеспокоенность. Беседа определенно сворачивала куда-то не туда, если вместо истца он вдруг оказался в роли загнанного в угол ответчика. И уже бы стоило отступить, закрыть болезненную для него и, определенно, не нужную для миссис Хосмер тему, как с губ внезапно сорвалось неуверенное:

— Он спрашивал что-нибудь обо мне?

— О тебе? — казалось, Шарлотта искренне изумилась. Она смотрела на Дина, словно впервые, вздёрнув брови и безуспешно пытаясь прочесть ответ в его глазах. — Извини, Дин, нет. Но… почему он должен что-то спрашивать о тебе?

— Он не должен.

Всё. Хватит.

Дин скривился, словно от горечи во рту, опуская голову и утыкаясь взглядом в сцепленные на коленях ладони. Пальцы мелко подрагивали, и он сильнее сжимал их, в попытке унять предательский тремор. Дин ни о чем не жалел — ни о том, что начал этот разговор, ни о том, к чему тот привел, он только злился на реакцию своего тела, которое был не в состоянии контролировать, когда мысли плотно наполнялись вязкой смолой губительного взгляда.

— Ты же знаешь, что можешь мне всё рассказать? — речь миссис Хосмер была настолько осторожной и вкрадчивой, словно она шла по тонкому льду. Педагог, мать её.

Дин нервно усмехнулся. Наверное, это было невежливо и ему бы не хотелось, чтобы Шарлотта сочла его неблагодарным, но распахнуть душу чужому, по сути, человеку, он был не готов — ему бы в себе разобраться.

— Я… Может быть как-нибудь потом.

***

В окнах дома на Белмонт-авеню горел свет. Тем лучше — меньше времени на размышления, которые неизбежно, больной чревоточиной, пробрали́сь бы в голову в момент вынужденного ожидания. А так — только пара секунд форы, пока ноги несут его к освещённому крыльцу, а рука, не давая разуму проснуться и одуматься, жмёт на звонок.

Сердце замирает, прекращая качать кровь. Дин не дышит, он словно умер, потому что ему не требуется кислород, и он мог бы простоять так бесконечно долго, но обратный отсчёт бежит стремительно, время на передышку истекает.

До обострённого слуха донёсся приглушённый стук обуви по деревянному полу с обратной стороны двери, шорох одежды и длинная-длинная пауза, в которой, на самом деле, так много смысла. Дин ощутил, как сводит внутренности, напряжение сжало их в тугую пружину, и он весь превратился в слух, словно мог уловить чужое дыхание за дверью и стук чужого сердца. Он близко, так опасно близко, что Дин едва сдерживается, чтоб не коснуться раскрытыми ладонями теплого дверного полотна и не ощутить текстуру его поверхности щекой, прикрыв глаза и фантазируя, что с обратной стороны он делает так же.

Вздор!

Дин фыркнул, злясь на себя за слабость. Это опять его несбыточные желания и глупые мечты, которые временами помогали справиться с выбивающей из равновесия тягой, но несли опасность, отрывая от реальности.

Дверная ручка провернулась по часовой стрелке и Дин закоченел. Все мышцы свело, он уговаривал себя расслабиться и улыбнуться, но с ужасом понимал, что его улыбка больше похожа на безумный оскал. Он никогда так не переживал, добиваясь кого-то, он никогда не был настолько не уверен в своих действиях. Он никогда раньше не боялся получить отказ.

Дверь открылась и горький запах скошенной травы сбил с ног, забился в лёгкие, которые тут же расправились, развернулись, как крылья бабочки, желающей сделать первый взмах. Аромат настолько концентрированный, что сразу закружилась голова, или это от того, что Дин пытался надышаться впрок? Почему он так пахнет? Почему его запах так волнует? Да что за чёрт?! Напряжение, сковавшее нутро, отпустило, тело ожило, сердце заколотилось, толчками разгоняя кровь по венам. Рукам-ногам горячо, в груди — горячо, ещё чуть-чуть и останется ожог — клеймо…

Харви Пратт. Словно высеченный из мрамора античный Бог, с такими же резкими чертами лица и тяжёлой аурой величия, которая неумолимо гнула к земле. Его сложно было назвать красивым, он просто был… манящим. Мягкий домашний лонгслив с глубоким V-образным вырезом оголял гораздо больше шеи, чем его неизменные классические рубашки. Открытые ключицы притягивали взор и Дин понимал, что залипая на обнаженных участках его кожи, он просто отсрочивает тот самый момент неизбежного падения, когда провалится в черную пустошь вертикального зрачка.

Взгляд медленно сместился вверх и застывший на пороге визитер бесконечное мгновение завороженно любовался спокойным размеренным биением яремной вены. Прочертил линию подбородка, фантомно ощущая кончиками пальцев покалывание чужой жёсткой щетины. Добрался до линии губ… В паху запульсировало. Да ебать!

Не позволяя более себе отвлечься, Дин набрал полные лёгкие воздуха и с разбега нырнул в глубину ртутных глаз. Словно камнем в воду — сразу на дно.

Он пропал. Эта мысль навязчиво забилась внутри черепной коробки, всё отчаяннее с каждым ударом сердца. Тяжёлый взгляд, казалось бы, совершенно обычных глаз, радужка которых была скучно-серой, а зрачок непримечательно-круглым, начинал меняться с каждой оставленной позади секундой. И снова — грозовое небо, со свирепой бурей пока ещё далеко на горизонте, расчерченное вспышками ярких молний в стремительно сгущающейся чернильной мгле. Надвигающийся шторм сжимает края зрачка, сдавливая его в вертикальный разлом, разделяющий жуткую радужку надвое. Завораживающее, отдающее горячечным бредом зрелище. Из груди Дина рвался вопль, хотелось орать во все горло. Но губы застыли в подобии наглой ухмылки — так ему хотелось думать, но на самом деле он выглядел отталкивающе и невероятно глупо, замерев с перекошенным лицом на пороге чужого дома, в попытке изобразить лёгкость, которой не испытывал.

Для чего он ходит за ним? Как заговоренный, неизменно возвращается к его дому? Часами наблюдает за его окнами? Всё ради этого. Только ради его взгляда, который смотрит в самую его суть, гораздо глубже, чем Дин способен понять. Который видит там что-то сокрытое, незнакомое даже ему самому. Который пробуждает чувство, затаившееся, крепко спящее.

Снова заныли раны, напоминая о его уязвимости перед стихией, имя которой — Харви Пратт. Поздно искать спасение, он уже прыгнул в бурлящую реку, уже смешался с чужим течением жизни, и сейчас Дин напоминал себе тонущего человека, которого несёт стремительным потоком через крутые пороги, обдирая кожу до глубоких ран на острых камнях.

Прямиком к водопаду.

Но он ещё жив, ещё на поверхности, на плаву, хотя сопротивляться течению не в силах. Он ещё может дышать, хватая открытым ртом воздух и закашливаясь, когда вода попадает в лёгкие. И это всё, что он может — продолжать жить, пока течение не вынесло его к краю, и не сбросило с мощными потоками воды вниз.

Адреналин в крови зашкаливал и сумасшедший пульс болью отдавался в висках. Дин сглатывал напитанную металлом слюну, чувствуя языком воспалённые бугры на слизистой, и удивлялся — когда успел искусать её? Он не знал, что можно смотреть на человека и не иметь возможности отвернуться, бояться, что сполна не насмотришься, стараться запечатлеть в памяти.

Пауза затягивалась.

Харви вздернул бровь, приводя Дина в чувство осознанием, как нелепо всё это выглядит со стороны. Как он, должно быть, жалок в своей навязчивости. Но даже переживая панику внутри, Дин и не думал отступать.

Флиртуй, ты умеешь!

Испытывая отрезвляющую боль от вонзающихся в ладонь ногтей, он обнажил в улыбке зубы, зная, что его лицо в такие моменты преображается, а улыбка часто действует на людей гипнотически. С удовольствием и заметным облегчением проследил, как взгляд мужчины сместился на его губы.

Да, Харви Пратт! Вы всего лишь человек!

Секунда. Вторая.

Харви нахмурился, с лёгкостью раскусывая провокацию, и когда поднял глаза снова, Дина окатило ледяной волной свирепого шторма. Буря больше не была далеко на горизонте — она стояла между ними.

Сердце испуганной птичкой дёрнулось о клетку ребер. Дин так и не понял, по каким маркерам он определил, что мужчина сейчас захлопнет дверь, но молниеносная реакция тела опередила сознание и Дин совершенно бестактным образом выставил ногу в дверной проем ровно в тот момент, когда та начала закрываться. Харви снова вздернул бровь, а у Дина сжались в тугой комок, а затем кувыркнулись все внутренности.

— Пригласите на чай!

Тело прошила слабость от собственной наглости. Вторая бровь Харви сравнялась с первой, взлетев в удивлении. Ну же, давай! Если мужчина сейчас выставит его за дверь, то Дин… он просто не знает, что ему делать дальше.

Дин чувствовал его колебание, но не рискнул этим воспользоваться, понимая, что очередная провокация определенно сыграет против него. Губы пересохли от волнения, но боялся даже облизать их — жест мог быть воспринят неправильно. В новых условиях откровенный флирт мог навредить. Дин считал удары своего сердца, пока Харви, прищурив до сомкнутых век взгляд, словно пряча за ширмой свирепствующую в глубине стихию, пристально смотрел на него.

Зачем же? Зачем? Я видел, что у вас в глубине. Я знаю. Меня не пугает.

Один. Два. Три…

Четвертый удар оборвался, когда мужчина распахнул дверь шире и отошёл в сторону.