Один граф владел землями к западу от города Мондштадта, но не мог похвастаться богатством своих земель. Почти все его владения занимал древний лес; граф приказал изрубить его в древесину, а освободившееся место засеять пшеницей и рожью, да только недалеко продвинулись лесорубы: поглотил их лес, поглотила древность, заросла вековыми дубами, затянуло землю болотом, а по ночам смотрел лес на них волчьими глазами. За то его и прозвали так – Волчьим. Не совались в него местные, и охотники ходили только там, где никакая сила их не заберет, а те, кто уходили в глубь, больше не возвращались.

Граф был затворником; не было у него ни жены, ни детей, и дела до своих крестьян ему не было совершенно никакого. Вспоминал он о них только тогда, когда кончался хлеб, или когда совсем начинала его съедать тоска. Тогда граф разъезжал по деревням и хлыстал мужиков, которых видел, а женщин по-иному оскорблял, и ему все равно было, замужем та была, или в девках ходила.

Граф сторонился одной деревни, спрятанной у самой кромки Волчьего леса. Там река делала крюк, там росла пшеница, там и стояла деревня, не знавшая ни голода, ни бедности. Пшеница на крестьянских полях золотилась, когда нужно, а коровы давали здоровых крепких телят, да и сами крестьяне жили радостно, трудились тяжело, а по праздникам развлекались лихо и с размахом. Граф не брал с них больше обещанного, хотя знал, что и хлеба, и денег в деревне было вдоволь. Боялся мести, и не людской, а животной, потому что знал: неспроста ненастья обходят этих людей стороной.

Так он и жил, а потом повесился с тоски. А деревня та продолжала стоять у берега застойной реки.

В той деревне жил-поживал один мужик. Жены у него не было, но хозяйство он вел исправно, потому что работящий был, не пил и на праздник и не ходил. А еще потому, что помощников было у него целых двое, и третий подрастал. Приютил тот мужик трех сирот и растил их, оберегал от всякого зла, и выросли они, называя его отцом.

Старшим ребенком была девочка, которую малышкой мужик нашел в яслях для подкидышей у городской церкви. Закутанная в штопанные пеленки, она игралась с розарием, прощальным подарком ее родителей. Так ее и нарекли – Розария, или Роза, и выросла она такой же колючей и недоступной. Высокая, худая, с острыми плечами и жесткой длинной косой – видная цель для насмешек и тычков, да только дралась Роза хуже мальчишек, за которыми никто не следил. Не жалела ни обидчиков, своих и братьев, и все равно ей было, мальчишка камни в нее кидал, или девчонка, соседская дочка, козни строила. Случалось ей и косы чужие обрезать, и носы сломать. Но на общие работы она выходила исправно: и сено косила, и коров пасла. Да и народ знал, что с ней малых своих безопасно было оставлять. Только все равно недолюбливали ее.

Вторым мужик Кэйю нашел. Тот по полю зимнему бродил, в полдень, едва ходить научившись, и ревел по-медвежьи будто, от страха и голода, и от того, что из одежды на нем одна рубашонка была. Любой другой бы давно околел и заснул вечным сном, а тот ходил босиком по промерзлой земле и все плакал. И собирался его тоненький горючий голосок, кричал: гайя, гайя, а мужик другое услышал, и подумал, что свое имя мальчонка кричит. Делать нечего, забрал и его к себе, выкормил, Розе приказал не обижать, но защищать. Так и рос Кэйа, и вырос в красивого юношу, да вот только себе на уме был; работал неохотно, а как заканчивал, так и не сыщешь его. Ни с кем Кэйа не дружил, но язык себе ой какой острый отрастил, за что и получал часто, что от сестры, что от остальных. А дружил только с сестрой-братом да с кузнецом – тот его читать научил, а он уже и Розе буквы да слова открыл. А упрям-то как был! Придет ему что в голову, так ни гром, ни пожар с места не сдвинут.

И вот недавно, словно давеча это было, принес мужик третье дитя. Нашел его в лесу, у волчьего погоста, да только целехонький мальчонка этот был, лежал да мох жевал беззубым ртом. Делать нечего, и его мужик взял к себе, только вот нем тот оказался, и наречь его не знали, как, ни отец, ни брат с сестрой. Так и был он волчьим мальчишкой у них, общался руками и все норовил в лес обратно сбежать, только ловили постоянно, брат с сестрой, или отец— тогда всем троим несладко было: волчонку за то, что сбежал, а детям — что не уследили.

Мужика того Варкой звали, и жил он будто в деревне, а будто и нет; недолюбливали его местные, да и он их особо не жаловал, только с кузнецом общался, но с кузнецом все общались, потому что читать умел. Затаил Варка обиду на них, за то, что слишком верили во всякие россказни: будто в лесу, как и по миру, царьки живут и правят; и будто царьки эти приносят деревне урожай богатый и благие лета, только благодарить их нужно за каждый счастливый год. Никогда Варка не радовался праздникам, которые духам посвящали, и детям рассказывал, что в лесу их ждет не анчутка с лешим, а голод и ночь. И строго-настрого наказывал в день летний, последний день, после которого солнце все меньше и меньше на небеса захаживало, не ходить к костру, еды не брать и не смотреть, как очередную несчастную душу князьям лесным отдавали.