Мы поженились на очень маленькой церемонии. Невеста украсила волосы цветами, а жених был одет в преподавательскую мантию с довольно большой прожженной дырой на рукаве. Мы поженились между Зельеварением у первого и Трансфигурацией у пятого курса, и Минерве пришлось поспешить провести церемонию, пока ее класс не успел превратить друг друга в чайники.

Нашими свидетелями были Гарри Поттер и Рональд Уизли. У них только что закончился урок у Хагрида, и они с были покрыты чем-то, что выглядело и пахло подозрительно похоже на дерьмо фестрала. Никто не спрашивал.

Моя мантия стала жертвой несчастного случая с зельем, и у меня было достаточно времени для того, чтобы поцеловать невесту и вернуться в кабинет зельеварения за мгновение до того, как Невилл Лонгботтом закончил плавить свой второй котел за тот год. Я вздохнул. Ничего не меняется.

Беременность сделала Гермиону пышной и сияющей. Я не мог отвести от неё глаз. Наш ребёнок рос здоровым и крупным в её плодородной утробе, а Гермиона во время родов была поистине великолепна. Она кричала, пукала, кряхтела, ругалась и, вцепившись в мои руки, сжимала их во время схваток, при этом причитая: «Малыш Снейп, надеюсь, ты стоишь всей этой суеты и усилий, иначе я прокляну яйца твоего отца!» Я никогда не слышал, чтобы Поппи так сильно смеялась; она едва могла приказать Гермионе тужиться.

Рассел Мартин Снейп родился 26 июля. Первой моей мыслью, когда я протянул руки, чтобы взять его у Поппи, было: «Мерлин, надеюсь, он похорошеет».

Моя красавица-жена пыхтела, вытирала слезы и сопли с лица, но уже командовала мной, требуя, чтобы я проверил, сколько у малыша пальцев на руках и ногах. Меня же интересовало только одно: его нос. Он был маленьким и идеальной формы — как у Гермионы, слава Мерлину.

Я смотрел на окровавленное, склизкое, дрожащее существо, которое Поппи сунула мне в руки. Оно было таким же уродливым и тёмным, как обезьяна с копной чёрных волос на голове, и надрывалось от плача. Внезапно оно перестало плакать — мой сын открыл глаза и посмотрел прямо на меня, как будто точно знал, кто я и что я. Мои глаза наполнились слезами.

— Мой сын, — благоговейно произнес я. — Ты мой, малыш.

Он мгновение изучал меня. Кажется, увиденное его устраивало. Я посмотрел на его мать, которая одарила меня таким любящим взглядом, что я чуть не опустился на колени перед ней.

— Мой, — снова сказал я, и мне понравилось, как это звучит.

Расс, как его вскоре стали называть, был гордостью Хогвартса и пользовался всеобщим уважением. Минерва, его неофициальная бабушка, считала его самым красивым ребёнком и часто говорила мне об этом. Я с ней соглашался. Расс, казалось, был идеальным воплощением нас с Гермионой, и ведьмы и волшебники часто останавливали нас на улицах Хогсмида и Косого переулка, чтобы отметить, какой он красивый.

Конечно, у него были мои иссиня-чёрные волосы и глубокие черные глаза. Мои доминантные гены, — гордо заявлял я. Расс также унаследовал фарфоровую кожу и идеальные зубы Гермионы. Правда, меня волновало только то, чтобы мальчик не унаследовал мой нос. Мне было совершенно безразлично, будут ли у него косые глаза, двенадцать пальцев на ногах или зубы, растущие из щек, лишь бы ему не достался мой нос.

Тереза Персефона Снейп родилась, когда Рассу было четыре года. Мы назвали ее в честь Поппи, которая сыграла огромную роль в начале наших отношений, и она была гордой и прекрасной крестной матерью. Приза (Расс был еще слишком мал, чтобы назвать ее Терезой или Персефоной) была таким красивым ребенком и была так похожа на Гермиону, как внешне, так и по характеру, что я часто высказывал сомнения в том, что действительно способствовал ее зачатию, от меня в ней не было ничего, кроме высокого роста, горбинки на носу и, пожалуй, выразительных бровей.

Приза, умная маленькая шалунья, как и ее мать, рано поняла, что я лаю громче, чем кусаю, и вила из меня веревки почти с самого рождения. Из-за того, что мать и дочь были чертовски похожи, она к моему тайному удовольствию часто выводила из себя Гермиону. Мы с дочерью стали сообщниками в заговоре против Гермионы и нашего потрясающе красивого сына, который рос настолько похожим на меня по характеру, что на девятый день рождения попросил черную мантию и набор для зелий.

Расс рано начал проявлять свою магию. Полагаю, это не должно было удивлять. Как сказал Рональд Уизли на ритуале наречения имени Расса: «Ну, мы говорим о самых могущественных ведьме и волшебнике в Британии. Я имею в виду, Гермиону Грейнджер и мастера зелий Северуса Снейпа? Котел такой великолепной наследственности просто обязан был оказаться волшебным зельем для рождения очень сильного волшебника». Действительно.

Вскоре после рождения Призы мы отправились в Австралию, чтобы найти родителей Гермионы и вернуть им память. Увидев своих внуков, Хелен и Джон Грейнджеры удивительно быстро приняли то, что я стал их зятем. Видимо, красивые внуки покрывают множество грехов, и как только шок и адаптация от смены часовых поясов прошли, Грейнджеры стали пользоваться каждым удобным случаем, чтобы встретиться с нами в Косом переулке и «на время освободить нас от детей».

Мы пытались изображать облегчение и на самом деле наслаждались несколькими часами передышки от ставшего привычным прерывания полового акта, которое неизбежно наступает с появлением в вашей жизни детей («Папа, можно, я попрошу у домовых эльфов немного торта?» — сдерживаемые вздохи и стоны — «Торт, вино, огневиски, болиголов, всё, что хочешь, сынок, а теперь закрой дверь!»), но настоящая правда заключалась в том, что спустя день или чуть больше мы так сильно начинали скучать по детям, что нам приходилось идти и забирать их. Единственное, чем Грейнджеры могли пожаловаться на нас, было то, что мы никогда не оставляли детей с ними надолго.

Признаюсь честно, я боялся. Боялся, что моё прошлое вернётся и будет преследовать меня, что мои ужасные детские воспоминания каким-то образом повлияют на моих отпрысков, но мне не стоило беспокоиться. Легкости Гермионы хватало для всех нас, и я обнаружил, что наслаждаюсь отцовством. Не то чтобы я восторженно об этом говорил. Мне нужно было поддерживать репутацию, к большому удовольствию моей снисходительной жены.

Вскоре после того, как Расс начал учиться в Хогвартсе, Гермиона отвела его в его комнату и рассказала ему всю историю нашей жизни. Он начал задавать вопросы, в основном из-за того, что слышал завуалированную и крайне неточную информацию, которую ему рассказали его друзья — Скорпиус Малфой и Джеймс мл. (грррр) Поттер. Простите. Мне на самом деле нравится мальчик Поттер. Его чувство юмора развито гораздо лучше, чем у его серьёзного отца.

Гермиона рассказала Рассу всю неприглядную историю, начиная с возвышения Тома Риддла и заканчивая той ночью, когда он родился. Она рассказала о годе, который провела в бегах, о тех днях, когда я был директором и шпионом, о том, как мы встретились в ту роковую ночь в Визжащей хижине, о моём изменившемся патронусе и о том, какую роль сыграл сам Расс в возвращении его матери ко мне. Потом она рассказала мне — он слушал тихо и внимательно, ловил каждое её слово. Когда она закончила, он встал, разгладил мантию, извинился и оставил её озадаченно сидеть в одиночестве в его комнате.

В тот вечер Расс подошёл ко мне, когда я сидел в кабинете и проверял сочинения третьекурсников. Он немного постоял и понаблюдал за мной, а потом спросил:

— Пап, можно с тобой поговорить?

Я опустил перо и сжал пальцами переносицу.

— Буду только рад сделать перерыв от этих эссе, сынок. Ты и в семь лет был искуснее в зельеварении, чем большинство этих болванов сейчас, — я повернулся и внимательно посмотрел на своего умного, чувствительного сына. Он был необычно серьезен. — Чем я могу быть полезен, Рассел?

Внезапно он обхватил меня за шею, едва не свалив с табурета.

— Ну-ну, — сказал я, отвечая на его крепкие объятия, — к чему это ты?

Его голос был приглушён моей мантией.

— Мама рассказала мне, что ты чуть не умер! — сказал он, и я услышал, как в его голосе зазвучали слёзы. — Она сказала, что ты был так близко к смерти, и она так испугалась! Мама говорит, что ты герой, а ты никогда мне об этом не рассказывал! Если бы ты умер, у нас с Призой не было бы папы!

В этом возрасте он был очень чувствительным, и тогда до меня дошло, что я тоже был таким, то есть до того, как жизнь схватила меня и перемолола меня жерновами.

Я мысленно посмеялся над его логикой, но почувствовал, как у меня перехватило дыхание при мысли о том, как близко я был к смерти и что я чуть не упустил свою жизнь. У меня был прекрасный сын, появившийся на свет благодаря моему семени. У меня были патенты на несколько известных зелий и многочисленные публикации в журналах по зельеварению. В прошлом году я вошёл в тройку лучших Мастеров зельеварения в мире, и всё это ничего не значило по сравнению с ценностью моей семьи и их общим мнением обо мне. Я был совершенно доволен этим.

Я попытался утешить сына, который расстроился, узнав, что его старик, которого он любил, но о котором раньше думал только как об отце, сражался в последней битве со змеёй и жаждой смерти. Расс наконец отстранился от меня, вытирая слёзы рукавом мантии, и я задумчиво посмотрел на него.

Я создал это прекрасное создание, — подумал я, протягивая ему носовой платок и предупреждая, что его мать будет недовольна, если увидит сопли на его второй лучшей мантии. Он рассмеялся и высморкался.

Он был жизнерадостным, уверенным в себе мальчиком, которому было комфортно быть собой. Я понял, что он был таким, каким и я мог бы быть, если бы мой никчёмный отец был тем человеком, которым пытался стать я. Тогда я понял, что переверну небо и землю, чтобы не разочаровать своего маленького сына.

Постепенно он расслабился, и мы снова почувствовали себя непринуждённо друг с другом. Затем он робко спросил: «Можно мне их посмотреть?» Я кивнул, зная, что он хочет увидеть. Я сходил в нашу библиотеку и взял с полки коробку. Его глаза расширились и заблестели, когда он открыл коробку, в которой лежал мой Орден Мерлина. Орден Гермионы лежал под моим. Мы с ней никогда на них не смотрели. Когда ты вернулся с того света и живёшь с двумя любознательными и умными детьми, которые любят тебя и часто прерывают во время секса, такие вещи, как медали, отходят в конец твоего списка приоритетов.

— Ух ты, пап, — выдохнул он, глядя на меня так, словно никогда раньше не видел. — Вы с мамой — герои.

Я закатил глаза.

— Легко раздавать медали, когда не можешь предложить ничего другого, сынок, — пробормотал я, закрывая коробку и убирая её на полку. — Твоя мама — настоящая героиня. Если бы она не спасла меня, я бы стал кормом для червей, — я знал, что моя грубая фраза разрядит обстановку, кроме того, все эти разговоры о прошлом вызывали у меня беспокойство. — Пожалуйста, не хвастайся перед друзьями, Рассел. Волшебный мир меня недолюбливает, знаешь ли.

Он посмотрел на меня, а затем на поблёкшие края Тёмной Метки, видневшиеся из-под моего закатанного рукава. Он почти нежно обвёл её контур длинным тонким пальцем и взял меня за руки. Только моя жена и дети прикасались ко мне так, с любовью и уважением. Это ошеломило меня.

Наконец, тоном, пугающе похожим на мой собственный, Расс проговорил:

— Тогда, полагаю, тебе придется довольствоваться тем, что я тебя люблю. Ты один из трех моих любимых людей, — он улыбнулся мне. Боже, как же я хотел быть достойным его.

Возможно, я крепко его обнял. Возможно, я одолжил у него для себя свой же носовой платок. Я не утверждаю, что так и было. Наверное, мне следовало, взять с него волшебную клятву о неразглашении. Редкая и драгоценная душа, мой мальчик.

Когда-то давно я пришел к выводу, что мое сердце — горький корень, который никому не нужен. Любовь — это слабость. Я был дураком.

Я упрям, но я не настолько, чтобы отказываться от дара. Я принял счастье. Я принял любовь хорошей и достойной женщины. Я принял привилегию видеть, как растут маленький волшебник Расс и маленькая ведьма Приза. Любой мужчина гордился бы, если бы у него росли такие дети. Я был самым сильным волшебником на земле. Я был любим.

***

Когда Поппи ушла на пенсию, Гермиона заменила ее, а в год, когда Приза поступила в Хогвартс, Минерва ушла в отставку, и меня попросили занять мой прежний пост директора. Во время моей первой за пятнадцать лет речи директора в тот первый Приветственный вечер я поклялся всем ученикам, что на этот раз я буду достоин этого звания. Весь тот вечер я держал Гермиону за руку.

Она сжимала мою руку в нужных местах и поглаживала мою ладонь, давая понять, что да, она гордится мной, и да, когда закончится вечерний праздник, в наших покоях я получу особенное угощение. Мой голос всегда действовал на неё таким образом. И если честно, это была наша первая ночь наедине в наших покоях за почти пятнадцать лет, плюс-минус несколько ночевок. Эти покои были готовы к действиям.

Я с отцовским предвкушением наблюдал, как Призу вызвали на табурет для распределения. Мы с Гермионой поспорили. Я ставил на Гриффиндор, Гермиона — на Слизерин.

— Ещё одна Снейп, да? — весело пропела Распределяющая шляпа. — Я знаю, где ей самое место — с матерью на Гриффиндоре!

Я позволил себе слегка ухмыльнуться Гермионе, но она, сдерживая слезы гордости, хлопала вместе с остальными членами своего факультета. Она улыбнулась мне в ответ. Наши ставки в пари были чисто символическими. Никому из нас не было дела до того, на какой факультет попадут наши дети.

Приза была более целеустремлённой и менее самоуверенной, чем Расс, но, тем не менее, она была умным, решительным ребёнком, которому не терпелось доказать, что она не просто младшая сестра Рассела Снейпа. Она была так похожа на Гермиону, что я не мог не любить её и безжалостно поддразнивать, просто чтобы услышать рык моей маленькой львицы. Я не сомневался, что она добьётся больших успехов, и, чтобы успокоить ее в первый учебный вечер, я обнял и поцеловал ее, прежде чем отправить в башню Гриффиндора вместе с новыми однокурсниками.

Когда Расса определили в Рейвенкло, мы не удивились. Умный, популярный и легкий в общении, он был старостой и уже прославился как Ловец, который, скорее всего, побьет рекорды великого Гарри Поттера в квиддиче. Как крестный отец мальчика, Гарри был первым в очереди, чтобы поддержать его начинания.

Расс, если уж на то пошло, был самым красивым мальчиком в Хогвартсе, и мы с мистером Филчем, стареющим, но всё ещё бодрым, потратили немало времени и сил, отгоняя юных ведьм от тяжёлой дубовой двери, охранявшей факультет Когтевран.

Расс наслаждался всем этим вниманием, но предпочитал играть на равных. Он ценил милых юных девушек так же, как и любой другой пятнадцатилетний подросток, но был рад сосредоточиться на учёбе. За его весёлым нравом и приятным внешним видом скрывался очень прилежный и организованный ум.

К моему облегчению, мой сын не был влюблен в свою внешность. Наоборот, он был склонен громко заявлять о своих способностях к зельеварению. Он видел себя следующим Мастером зелий Хогвартса, и некоторые его эксперименты пугали даже меня. Однако я не мог не видеть в нем подающего надежды гения. Он был естественным, и я гордился им и часто говорил ему об этом.

Уже тогда Расс был моего роста, и со спины его часто принимали за меня. Было одновременно тревожно и приятно повернуть за угол и увидеть, как мой двойник целеустремленно шагает вперед, а черные мантии величественно развеваются вслед за ним. Неужели я когда-то выглядел так грациозно, так внушительно? Жена говорит, что я и сейчас так выгляжу.

— Мы с сыном, — часто с гордостью говорила Гермиона, — родственные души.

С тех пор как Гермиона рассказала ему нашу невероятную историю, я часто замечал, что Расс смотрит на Гермиону с таким же благоговением, как смотрят на божество. Я, как правило, смотрел на нее так же.

Когда в первый вечер семестра последние ученики разошлись по своим факультетам, я стоял у входа в Большой зал, прислушиваясь к звукам Хогвартса. Студенты возбужденно переговаривались, призраки летали над головой, лестницы двигались, портреты шептались, Пивз до чёртиков раздражал мистера Филча.

Я прожил здесь плюс минус последние сорок лет. Звуки, которые я слышал, были мне так же знакомы, как биение моего сердца, и я безмолвно возблагодарил всех богов, которые могли меня услышать. За что я был благодарен? В основном за то, что я просто был. За свою жизнь, за свою жену, за своих детей. За две хрупкие, тонкие, но сильные руки, которые обвились вокруг меня сзади и сжали так крепко, что у меня затрещали рёбра.

— Что ты делаешь, жена? — проворчал я. Объятия стали еще крепче.

— Пытаюсь заманить тебя обратно в наши покои, чтобы там коварно раздеть.

Я вздохнул. Мной всё ещё манипулируют, всё ещё принуждают, даже спустя столько времени. Дерзкая маленькая девчонка.

— Какая наглость, мисс Грейнджер! Отработка, немедленно.

Я почувствовал, как она улыбается мне в спину. Мне пришлось сдержаться, чтобы не потереть руки от радости. О, быть директором — это весело.

Эпилог

Поздно ночью я проснулся от тихого дыхания моей Гермионы, посмотрел на неё и увидел бесстрашную, преданную, доверчивую, любящую маленькую ведьму, которая завладела моей душой, чтобы вернуть меня к жизни, которую я сам ненавидел. Я задумался о том, как она безоговорочно верила в меня, когда все в магической Британии меня ненавидели. О том, как сильно она любила и восхищалась мной, когда я меня невозможно было любить и когда я был недостоин её восхищения.

Я задумался о том, как близко я был к тому, чтобы потерять её, и как отчаянно мне нужно быть рядом с ней, хотя бы для того, чтобы видеть её и быть уверенным, что она счастлива. Она всегда говорит мне, что это я сделал её счастливой.

Я задумался о наших двух прекрасных детях, зачатых в любви и страсти. О волшебном мире и о том, как мы изменили его. Он всё ещё такой хрупок и балансирует на грани света и тьмы.

Я задумался о себе. Тот разгневанный, ожесточённый, никем не любимый человек, который вернулся из-за завесы, желал лишь одного — смерти. Как близок я был к тому, чтобы никогда не познать такую любовь, такую преданность. Моя жена, моя Гермиона, мы до сих пор любим друг друга с той неистовой страстью, с которой я впервые взял её в своей постели. Мои дети, к моей безграничной благодарности, любят и уважают меня. Они очень любят меня.

Я любим. Спасибо тебе, Лили, за то, что вернула меня к жизни. Меня любят.

— Да, тебя любят, муж, — говорит сонный голос. Я говорил вслух. Мягкая рука снисходительно поглаживает меня. — Тебе предстоит долгий день. Постарайся расслабиться и немного поспать, дорогой.

Теплое, соблазнительное тело прижимается к моему плечу, и мы идеально подходим друг другу. Как будто мы изначально были созданы друг для друга, а потом боги, пожелав нам удачи, разлучили нас и оставили скитаться в одиночестве, надеясь, что однажды мы снова встретимся. Теплая рука нежно гладит мою грудь, и я улыбаюсь темноте, притягивая ее ближе. Гермиона издает восхитительный мурлыкающий звук, от которого по мне пробегают мурашки.

Единственное искреннее желание, которое я когда-либо произносил вслух: «Если есть боги наверху и внизу, позвольте мне провести вечность с моей единственной настоящей любовью. Единственной женщиной, которая когда-либо любила меня».

Боги наконец-то дали мне то, чего я желал. Я счастлив. И меня любят. И да, я думаю, следует повторить: спасибо.

Заклинание можно произнести мысленно, но если произнести его вслух — оно будет сильнее. Особенно когда заклинатель — душа, а голос — сердце.

~FIN~

От переводчика: все мы слушаем музыку, ассоциируем ее с какими-то моментами, событиями, воспоминаниями и т. д. И раз уж в этой истории отведено отдельное место текстам, ставшим песнями, я решила внести свою лепту и рассказать вам о моей идеальной ассоциации со снейджером. Обязательно послушайте, отрываю, можно сказать, от сердца.

Дело сделано — ты поверила мне.

Белое тело или же судьбу отдала.

Молода ночь, а ты моложе.

Но уже до дрожи своя.

Я тебе верю — ты моя вера.

Верь и люби меня!

Я тебе верю — ты моя вера.

Просто люби меня!

Я тебе верю, я тебе верен.

Просто люби меня!

У любви моей дней не считано, лет…

Нет у нее ни ран, ни седины, смерти нет.

Ты меня жди, возьми на веру.

Я с тобою, где б ни был я!

Я тебе верю — ты моя вера.

Бейся же за меня!

Я тебе верю — ты моя вера.

Бейся же за меня!

Я тебе верю, я тебе верен.

Просто люби меня!



Григорий Лепс — Я тебе верю, послушайте тут https://vk.com/audio628901499_456239090_7fb3134266ac10be5d