Ах, боги. Кого боги решили погубить, того они сначала сведут с ума, или что-то в этом роде, — эта мысль навязчиво крутилась у меня в голове, пока я смотрел, как Поппи открывает дверь в закрытую палату, где покоились мои сердце и душа. Я вошел, пытаясь сглотнуть, потому что горло пересохло и болело.

Я услышал её неровное дыхание, и мой взгляд упал на Гермиону. Она лежала на большой кровати неподвижно, как мёртвая. Белая вуаль закрывала всё её тело, так что с моей точки обзора она казалась такой же призрачной, как невеста из сна.

— Вуаль — это защитное приспособление, — прошептала Поппи, как будто Гермиона могла услышать её и обеспокоиться. — В ней заключена магия жертвы. Заклинание Кедавра, примененное к Гермионе, было создано для того, чтобы вырывать из тела волшебника его магическую душу.

Я кивнул. Я много раз видел, как Риддл использовал это заклинание. Оно было разновидностью Авада Кедавры и, следовательно, не оставляло следов, и было таким же разрушительным. Вместо того чтобы отнять жизнь у тела, оно отнимало магическую жизненную силу — сущность души ведьмы или волшебника.

Как ни странно, волшебники часто восстанавливались после него. Да, у них практически не оставалось магических сил, но они часто выживали и со временем учились жить без магии.

Однако смертность ведьм от проклятия Анима Кедавра была гораздо выше. Внутренняя магия ведьм была частью их души, поэтому без магии душа со временем «отделялась» от физического тела и рассеивалась. Ведьмы просто исчезали, превращаясь в безмагическую, бездушную оболочку.

Это был последний акт мести некогда могущественных Пожирателей Смерти Тома Риддла. Если бы Гермиона оказалась дальше от Хогвартса, она была бы уже мертва. К счастью, Поттеру, Уизли и его сестре Джиневре удалось достаточно быстро доставить нас обоих в лазарет, где Поппи остановила начавшееся действие проклятия, но ущерб, увы, был нанесен.

Пока я был без сознания, она погрузила Гермиону в зачарованный сон, чтобы замедлить процесс. Полностью осознавая происходящее, жертва проклятия еще больше расстраивалась, что, в свою очередь, ускоряло рассеивание магической души. Моя спящая красавица, моя Гермиона, была похожа на сказочную героиню, окутанную пеленой вечного покоя.

Магическая вуаль «удерживала» магию в её теле, но это было всё, что она могла сделать. Это равносильно тому, как если бы вы сели на бладжер и не давали ему улететь. Как только завеса будет снята, магия, а значит, и душа Гермионы, в течение нескольких часов исчезнет, и в зачарованном сне больше не будет необходимости. Гермиона погрузится в магическую кому и никогда не очнётся.

Моя любовь оказалась в ловушке под вуалью, из-под которой она никогда не восстанет, никогда не оправится. Если я не смогу найти контрзалинание, то буду обречён смотреть, как она увядает и умирает. Я пообещал ей — пообещал себе, что этого не случится. Я проигнорировал совет Поппи отдохнуть и прийти в себя и взялся за дело.

Почти месяц я лихорадочно изучал это заклинание. Я перерыл личную библиотеку директора, запретную секцию мадам Пинс и свою собственную впечатляющую коллекцию книг. Чёрт, я даже проглотил свою гордость и отправился в поместье Малфоев, где Нарцисса с радостью предоставила мне свободный доступ к обширной коллекции по тёмной магии Люциуса.

Драко, в редком проявлении щедрости, закатал свои изящные рукава и помог мне с исследованиями. Я не нашел ничего, что мог бы использовать. Ни заклинание, ни чары, ни контрпроклятие, ни зелье… ничего не могло обратить его вспять, и лишь немногие могли хотя бы чуть-чуть замедлить его.

«Анима Кедавра» было сравнительно недавним творением, созданным специально для уничтожающего арсенала Пожирателей Смерти. Большинство заклинаний, созданных во время прихода к власти Тома Риддла, были созданы без возможности применения контрзаклинаний — считалось, что в них никогда не будет необходимости.

По иронии судьбы, это было почти такое же заклинание, которое Гермиона использовала, чтобы спасти меня в Визжащей хижине. Вместо того чтобы привязать душу к другому человеку, «Анима Кедавра» отделяла душу от тела, выкачивала и отталкивала её от владельца.

Если я не смогу найти способ сохранить её магическую душу, вуаль никогда нельзя будет снять. Я даже пытался воссоздать заклинание Гермионы «Invenio etanimo serveturus», но всё, что произошло, — это то, что моя собственная магическая подпись потревожилась внутри меня, и я несколько дней чувствовал себя плохо.

Каждую ночь я приходил в лазарет и, измучанный отчаянием, часами сидел рядом с Гермионой. Мой гнев, черный, изменчивый и горький, вернулся. Поттер и Уизли приходили навестить ее, и я был резок и бессердечен с ними, обвинял их, выплескивал на них злость, потому что это было единственное, что помогало мне чувствовать себя лучше. Я ненавидел себя за это. Гермиона была бы огорчена, узнав, что я так плохо к ним отношусь.

Они мрачно терпели моё настроение до тех пор, пока у меня не закончились силы злиться на них, и в конце концов мы заключили шаткий мир. Устав от натянутых разговоров о квиддиче и бесчисленных чашек чая, мы начали осторожно делиться историями о Гермионе. И неизбежно перешли к теме последнего года перед поражением Риддла.

Поттер и Уизли восполнили пробелы в рассказах Гермионы о том, как они выживали в бегах. Их любовь и восхищение Гермионой были очевидны, и я почувствовал абсурдную нелепую собственническую гордость. С их слов, она была отчасти валькирией, отчасти ангелом-мстителем, отчасти матерью семейства, пока они втроём скрывались. По сути, она поддерживала их жизнь в те отчаянные времена, когда казалось, что они одни против всего волшебного мира и Тьма может восторжествовать.

Некоторые из их рассказов заставили меня содрогнуться. Я был в ужасе от того, что этих троих молодых людей отправили на невыполнимую миссию, несмотря на огромные трудности, чтобы завершить работу Дамблдора. Я мысленно проклинал старого дурака за то, что он не подсказал им, что искать и что делать. Меня также поразил тот факт, что и Поттер, и Уизли открыто признались, что Гермиона, по сути, всё поняла и помогла им пройти через это и выжить.

Гермиона почти никогда не говорила о том годе, а когда говорила, то шутила о какой-нибудь глупости, которую сделал Уизли, или преуменьшала опасность. Моё сердце разрывалось от боли за мою маленькую львицу. Я знал, как она была напугана, но несмотря ни на что она была такой чертовски храброй, что я почти преклонился перед ней. Я слушал рассказы Поттера и представлял себе Гермиону, которая упорно вела их вперед, защищала, присматривала за ними и делала всё, что в ее силах. Какая женщина! Моя храбрая гриффиндорская девочка.

Взамен я рассказал Поттеру немного о Лили. Он сиял, когда я рассказывал о ее вере, преданности, любви к семье. Я обнаружил, что могу говорить о Лили без старой знакомой боли. Мое сердце вернуло любовь к Лили на свое место. Поттер в ответ рассказывал о Гермионе и некоторых подвигах, о которых не знал даже я. О большинстве их приключений среди учителей ходили легенды, но некоторые из более нежных и важных историй так и остались в тайне в сердцах мальчиков.

Несколько вечеров мы втроём провели у постели Гермионы и разговаривали. Иногда кто-то из них внезапно вставал и уходил, чтобы вернуться позже с покрасневшими глазами и смущёнными извинениями. Иногда это был я. В конце концов я попросил их оставить меня с Гермионой наедине. Разговоры о ней в таком тоне напоминали мне поминки, как будто они уже приготовились к неизбежному.

Чувство вины, страх и горе преследовали меня каждый миг бодрствования. Поппи заставляла меня есть и спать — этому магически способствовала Минерва. Как моя работодательница и, чего греха таить, бывшая учительница, коллега и подруга, она имела полное право заставлять меня. Я подчинялся ее доводам. Если моя магия ослабнет, она станет слишком нестабильной и неспособной помочь Гермионе.

Прошел второй месяц, и состояние Гермионы начало стремительно ухудшаться. Она становилась все бледнее, все прозрачнее. Чем больше она бледнела, тем отчаяннее я пытался услышать ее голос. Я терял ее. Кошмары вернулись, и это пугало меня. Кто облегчит мою боль, кто утешит меня, если моей Гермионы не будет рядом?

Я нехороший человек. Я эгоистичен, мелочен, упрям, собственнически настроен и инфантилен. Я слишком умён, чтобы игнорировать собственные недостатки, и слишком прагматичен, чтобы считать, что жизнь справедлива. Но мне дали второй шанс. Я должен был вернуться в мир живых по какой-то причине, и эта причина заключалась в том, чтобы найти способ спасти Гермиону. Я говорил себе об этом в начале каждого дня и напоминал себе об этом, сидя рядом с Гермионой в конце каждого вечера.

***

Лили стояла на перекрёстке, где мы встретились в ту ночь, когда Гермиона спасла мне жизнь.

— Сев, ты это упускаешь, — сказала она.

Я кивнул, слишком уставший, чтобы спорить. Я провел рукой по своему заросшему щетиной подбородку. Сон огласил шершавый звук.

— Я знаю. Я не могу его найти, — мы снова играли в ту старую игру из моих снов, гоняясь за ненайденным. — Я даже не знаю, где искать.

Лили покачала головой и с поразительной для мёртвой женщины силой ударила меня в грудь так, что я отшатнулся и взвыл: «Ай!» Я раздражённо потёр пострадавшую грудь.

— Какого чёрта ты это сделала? — Я услышал в своём голосе жалобные нотки и возненавидел себя за это.

Раздражённая Лили закатила глаза и прицокнула языком. Она возразила:

— Я показываю тебе, куда смотреть, Сев! Честное слово, когда ты стал таким тупым? — Она проворчала, — Ты начинаешь говорить как злодей из пантомимы. Думай, Сев! Нежность и время, помнишь?

— Что? — спросил я. — Время и нежность. Откуда это? — Я огляделся, но был один. Пейзаж был унылым и пустым.

Я проснулся, вздрогнув, и сон рассеялся, пока я пытался вспомнить его детали. Я заснул в кресле рядом с Гермионой. У меня сильно болела шея, и мне нужно было в туалет.

Я встал, оцепеневший и одурманенный коротким тяжёлым сном, и посмотрел на свою любовь. Она была неземным духом, облачённым в мягкую белую вуаль. Я едва видел, как её дыхание колышет волшебную ткань, и вздохнул, чувствуя себя таким одиноким и опустошённым, что на мгновение мне показалось, будто я вот-вот заплачу.

Осторожно наклонившись, я нежно поцеловал ее прохладные губы. Вуаль мягко и шелковисто прижалась к моим губам.

— Не оставляй меня, — прошептал я и подавил рыдание. — Драгоценная девочка. Гермиона, вернись. — Слёза упала с моего глаза и скатилась с вуали, как ртуть. В этот момент я, кажется, потерял надежду.

Я выпрямился и почувствовал, как заколотилось сердце. «Мерлин, — простонал я про себя, — только не ещё одна паническая атака!» Я сжал в кулак ткань мантии над своим колотящимся сердцем, в том самом месте, куда Лили ударила меня во сне. Моё сердце… моё сердце…

Ярость и боль захлестнули меня, и я задыхался. Вдруг в моей голове раздался звон.

— Моё сердце! — воскликнул я. Даже не задумываясь о причинах и следствиях, я схватил свою палочку. — Ты забрала моё сердце, но вернула его, — сказал я, и тут же яростный стук ослаб, а голова прояснилась. — Ты вернула его, — торжествующе прокричал я. Я поднял палочку над бездействующей Гермионой и крикнул: «Expecto Patronum!».

Из моей палочки, сбив меня с ног, вырвалась большая выдра. Ослепительно яркий свет залил комнату.

— Черт возьми! — воскликнул я, настолько потрясенный этим патронусом, что чуть не выронил палочку. Выдра была огромной, гораздо большей той, что была у Гермионы. Когда патронус встряхнулся, с его тела полетели огромные капли чего-то похожего на серебристую воду и упали мне на плечи.

Я вздрогнул, почувствовав, как моя магия мерцает, приняв форму патронуса. Несколько капель попало на Гермиону, но скатились с магической вуали, как вода со спины утки, не позволив ей поглотить заклинание.

Я потянулся вниз, ухватился за край длинной белой вуали и попытался приподнять ее, но это было все равно что пытаться поднять здание за стену. Заклинание обволакивало ее, как вторая кожа.

— Проклятье! — выругался я про себя. Я напрягся, пытаясь приподнять ткань, но она не сдвинулась с места. Я позвал Поппи, но никто меня не услышал.

Я послал ей своего нового патронуса.

— Немедленно иди сюда… Мне нужно снять вуаль…

Прошло несколько мгновений, и моё нетерпение и тревога переросли в разочарованный гневный вой, и я успокоился, пытаясь собраться с мыслями.

— Ты забрала моё сердце, но вернула его, — прошептал я, обращаясь к своей душе, отчаянно желая понять, что моё сердце пытается сказать моей голове.

Моя душа. Моя душа была частью души Гермионы. Что там говорила Поппи? Её душа вплелась в мою. Её душа была частью меня. И было что-то ещё… что-то, что ускользало от меня…

Я быстро провел палочкой над неподвижным телом Гермионы. Я не был целителем, но нельзя стать Мастером зелий, не научившись накладывать кое-какие диагностические заклинания. Сквозь плотную завесу было трудно что-либо разглядеть, но… вот! Вот оно. Слабый розоватый свет. Над её животом. Я отшатнулся.

Ребёнок.

Мой ребёнок был там, под вуалью, вместе со своей матерью, вместе с Гермионой. Часть моей жизненной силы была в ней. Если часть меня была с Гермионой, то и часть её души, переплетённой с моей душой, тоже была там, надёжно спрятанной в нашем нерождённом ребёнке. Сначала я был в ярости из-за того, что Поппи не сказала мне. Полагаю, она считала, что это только ухудшит ситуацию. Мой ребёнок. Там, с Гермионой. Что это даёт? Думай, парень!

Я могущественный волшебник. Я говорю это без всякого тщеславия. Магия просто проявляется во мне, и я не могу повлиять на неё так же, как не могу повлиять на цвет своих глаз. Таким уж я был рождён. Магия — часть духовного склада волшебника, и либо вы будете ее служителем, либо она вашим. Я посвятил большую часть своей жизни тому, чтобы контролировать и направлять свою магию с мастерством и точностью. В тот момент это время прошло. Тогда я решил подчиниться магии и перестать пытаться управлять ею. Я отдал бразды правления ей.

Я почувствовал, как воздух загудел от нараставшей закружившейся силы и отдал свою душу магии внутри меня. Я не стал призывать магию. Я позволил магии призвать меня к себе. К Гермионе и нашему нерождённому ребёнку. Я закрыл глаза и позволил магии овладеть мной. Я никогда не пытался сделать это и не знал, что это такое. Я только знал, что это происходит, и это было великолепно.

— Делай со мной всё, что пожелаешь! — прошептал я в экстазе. Я произносил заклинания, которых не знал, слова, которых никогда не произносил, голосом, которым никогда не пользовался; всю свою жизнь я ждал этого момента…

Я проревел «Carmine confringam animo dimittere!». И магия, вызванная заклинанием, с ураганной силой пронестись сквозь меня. Я потерялся, стоя в ярости заклинания, которого не знал и не мог определить. Нечто большее, чем мой патронус, большее, чем сотни патронусов, вырвалось из моего магического ядра и закружилось вокруг меня, заполнив собой всю комнату.

Словно в меня одновременно проникла тысяча лучей света. Это было прекрасно и ужасно, боль и наслаждение, агония и экстаз. Во рту появился горький привкус, от сладости которого меня затошнило, и я подумал о своей душе, душе Гермионы и душе нашей малышки — все они боролись за нее.

Я представлял, как Гермиона улыбается, хвалит меня, гордится моей способностью творить такое мощное волшебство. Я представлял, как она собирает последние крохи своей могущественной магии, чтобы воскресить меня из мёртвых только потому, что любит меня. Моя любовь к ней била фонтаном из моей груди, излучаясь из моего сердца. В этом восторге я чувствовал, как та часть ее прекрасной души, которую я носил в себе, покидает меня и возвращается к ней. Я был не более чем сосудом. Я собирался вернуть Гермиону, и эти мучительные усилия были направлены на достижение этой цели…

Гермиона слегка шевельнулась под вуалью. Я торжествующе закричал, пока не понял, что вуаль всё ещё остаётся барьером. Я подготовил ее душу, и если не смогу снять магическую завесу, защищавшую ее, то отпущу ее драгоценную душу в небытие и позволю забрать с собой нашего ребенка. Ребенок был якорем, но в тот момент он был слишком хрупким.

— Antolle velumus! — Сквозь рёв магии я услышал панический крик Поппи, и тогда магическая завеса, взметнувшись вверх от распростёртого тела Гермионы, обвилась, как рыболовная сеть, вокруг меня, и на мгновение я запаниковал, отчаянно пытаясь освободиться от невероятно тяжёлой ткани.

— Поппи! — взревел я. — Ради Мерлина, сними с меня эту чертову штуку!

— О! Прости, Северус! — воскликнула она, и от звука очередного заклинания завеса вокруг меня рассеялась.

Порывы ветра усилились до оглушительного воя, и, освободившись от моей палочки и не имеющий преграды в виде защитной завесы, пульсирующий, клубящийся свет влетел в тело Гермионы с такой силой, что она выгнулась дугой над постелью. Её глаза распахнулись, и она в ужасе закричала. Казалось, что весь мир закричал одновременно, и моя палочка выпала из моих обессиливших пальцев.

Я старался оставаться в сознании, правда, старался, но ощущение было такое, будто каждую унцию моей магии высосали из меня — из сердца через руку и кончик палочки. Меня передернуло, и я потерял сознание, упал лицом на каменный пол, сломал нос и снова загремел в этот чёртов лазарет…

***

Я отчетливо помню ту ночь, когда Гермиона вернула меня к жизни. Я проснулся с ужасным чувством, что мой нос снова починили (люди думают, что я родился таким. Ха. Конечно, у меня и так был большой нос, но нельзя играть в квиддич и терпеть издевательства гриффиндорцев с таким носом и ожидать, что он останется невредимым, не так ли?). Меня годами мучил зуд в моей постоянно искривлённой носовой перегородке, и меня разбудил собственный храп.

Я сел и попытался встать с кровати, но из-за тошнотворного головокружения мне пришлось пересмотреть своё решение. Я лёг обратно, пытаясь вспомнить, как сюда попал. Я открыл глаза. Широко. Я собирался стать отцом.

— Гермиона! — прокричал я, снова пытаясь подняться. На этот раз мне удалось встать на ноги, но я так шатался, что можно было подумать, будто меня поразил сглаз «Желейных ног». — Кто-нибудь, помогите мне, — простонал я, расстроенный и охваченный противоречивыми эмоциями.

— Северус! Мерлиновы отвисшие яйца, почему ты не в постели, глупый человек? — Поппи, изобразив из себя заботливую курицу-наседку, подошла к моей кровати. — Ложись сейчас же. Я не буду отвечать за…

— Гермиона! — взвыл я, и это было единственное слово, на которое у меня хватило сил. — Гермиона?

— Северус, послушай, ради Цирцеи, — огрызнулась Поппи. Она толкнула меня обратно на кровать и мягко улыбнулась.

— Северус, — тихо сказала она и взяла меня за руку. Я почти уверен, что всхлипнул.

— Северус, она… она в порядке. Ты сделал это, молодой человек, — сказала Поппи, и, к моему большому удивлению, на её глазах выступили слёзы. Она мягко встряхнула меня. — Ты сделал это. Ты вернул её. Она цела и здорова. Она отдыхает, — сказала она, когда я попытался снова сесть. — Она крепко спит, и когда проснётся, я дам тебе об этом знать. И Северус… — сказала она и замялась.

Я сжал ее руку и похлопал по ней, мое облегчение было настолько огромным, что я смеялся и плакал одновременно.

— Я знаю, Поппи. Я стану отцом. — Я задыхался, чувствуя, как слезы стекают в волосы на висках. — Мой ребенок позвал меня. Так я поняла, что делать. Он… он позвал меня, Поппи.

Она качала головой, смеясь и плача вместе со мной. Должно быть, мы выглядели как два полных идиота, бормоча, плача, смеясь и всхлипывая.

— Я никогда не видела ничего подобного. Я не знаю, что именно произошло, но ты сделал это, Северус. Я знала, что ты чертовски сильный волшебник, но на этот раз ты превзошёл сам себя. Гермиона будет так гордиться тобой, когда ты расскажешь ей, что сделал.

Я замолчал.

— Я бы сам хотел, чтобы кто-нибудь рассказал мне, что я сделал. Всё, что я знаю, это то, что я позволил магии сотворить заклинание. Душа Гермионы подсказала мне, что делать. Магия души.

Поппи некоторое время размышляла над моими словами.

— Знаешь, Северус, Лили Поттер защитила Гарри своей материнской любовью, а Тот-Кого-Нельзя-Называть…

— Поппи, — перебил я её с ноткой предостережения в голосе. Она покраснела.

— Э-э, Том Риддл, то есть, не смог убить Гарри из-за этой любви. Я думаю, здесь было то же самое. Любовь зачала этого ребёнка. Твоя любовь, любовь, которую ты считал потерянной, спасла Гермиону так же, как и магия твоей души.

Я обдумал слова Поппи. Любовь. Когда-то я посмеивался над болтовнёй Альбуса о любви и защите, но теперь мне придётся серьёзно переосмыслить сказанное. Затем я решил отложить эти рассуждения на другой день. Моя Гермиона и мой ребёнок снова были среди живых и были в безопасности. Неужели мне действительно было всё равно, как это произошло?

Несколько мгновений мы с Поппи сидели в дружеском молчании, погрузившись каждый в свои мысли. Меня охватил новый страх.

Я с нарастающим беспокойством посмотрел на Поппи.

— Я… я… Поппи, у меня осталась хоть капля магии?

Не говоря ни слова, она протянула мне мою палочку, и я подумал о Гермионе и о том, что скоро стану отцом. Мой новый патронус легко вырвался из моей палочки и игриво закружился вокруг нас. Мы молча наблюдали за ним, наслаждаясь его грациозными движениями. Поппи оглянулась на меня и спросила:

— Когда твой патронус изменился, Северус?

Я пожал плечами.

— Без понятия. Прошлой ночью я впервые вызвал патронуса с тех пор, как… — Я вспомнил морозную ночь в лесу Дин. — С тех пор, как закончилась война. Я вызвал его, чтобы вернуть Гермиону, и он пришел в такой форме.

Я обессиленно откинулся на спину. У меня всё ещё была магия, но даже вызов патронуса истощил меня. Я задумался об изменениях. Патронус меняется только тогда, когда дух волшебника претерпевает глубокие изменения. Выдра. Хм-м-м. Я не испытывал к ней ненависти.

Признаюсь, мне было немного грустно от того, что серебряная лань, которая была моим патронусом на протяжении двадцати лет, больше не была частью меня, однако было уместно вернуть ее Лили, так же как я должен был вернуться к Гермионе. Я отпустил Лили и своего старого патронуса с лёгким сердцем, как если бы позволил жидкой тьме вытечь из меня и развеяться.

Сев рядом со мной, Поппи протянула мне свой носовой платок, чтобы я вытер глаза и высморкался. Я позволил ей суетиться вокруг меня, зная, какое для нее счастье — иметь кого-то, кого можно приласкать. Я даже позволил ей напоить меня зельем сна без сновидений, взяв с неё твёрдое обещание разбудить меня, когда проснётся Гермиона.

Я действительно становился самым невыносимо сентиментальным болваном.

Боги, моя репутация будет в полностью разрушена, подумал я, а затем отбросил эту мысль. Я разберусь с этим, когда придет время.

***

Я открыл глаза навстречу яркому шотландскому солнцу и потянулся. Всё мое тело затекло и болело, к тому же я был голоден. Я медленно сел, вспомнив о головокружении, которое было у меня накануне вечером. К моему облегчению, моя голова и желудок решили, что можно принять вертикальное положение, по крайней мере на пробной основе.

Я спустил ноги с кровати и огляделся по сторонам, сонно моргая и ничего не понимая. Что-то привлекло мое внимание к прикроватной тумбочке. Это был пергамент, и я осторожно потянулся за ним, стараясь не спровоцировать головокружение. Я поднес пергамент к глазам, и сердце мое екнуло при виде знакомого почерка:

Зелена листва, роз алый цвет,

Их свежесть — вам и мне привет,

И подумал я как замечателен мир.

Вижу синь небес, бег облаков,

Дня ярок блеск, густ ночи кров,

И подумал я как замечателен мир.

И радуга цветная, украсив небеса

Всем лица открывая, огонь зажгла в глазах.

Там и тут руки жмут, говоря: «Как дела?»

Словно сказав: «Люблю тебя».

Слыша детский крик, их вижу рост,

Как учат их! Жаль, я так не рос,

И подумал я как замечателен мир.

Да, подумал я как замечателен мир..

О, да…*

Детские крики… Я стану отцом, подумал я. О боги. Я стану отцом. Меня охватило внезапное волнение при этой мысли. Папой. Я буду папой.

— Привет, — сказал слегка хриплый, успокаивающе властный голос. Я закрыл глаза.

— Гермиона? — Признаюсь, я боялся. Боялся, что всё ещё нахожусь в той промежуточной зоне, в которой барахтался много месяцев назад, умоляя позволить мне остаться.

Нежная рука погладила мои волосы, перебирая их пальцами.

— Розовый маникюр Мерлина, Северус, когда ты в последний раз мыл голову?

Я посмотрел в лицо своему сердцу, своей душе, матери моего ребёнка. Она была худой и хрупкой на вид, но я-то знал, что это не так. Она была самым сильным и красивым существом в моём жалком маленьком мирке. Я бы хотел сказать, что ответил с достоинством, подобающим моему положению Мастера зельевара и сальноволосой летучей мыши слизеринских подземелий, но, скорее всего, я бы солгал.

Я помню, как опустился на колени, обнял её за талию и почувствовал, как её исхудавшие руки обняли меня, словно защитный щит. Я помню, как бормотал слова «любовь», «душа», «жениться», «ребёнок», «отец» снова и снова и слышал, как она смеётся и соглашается со всем, что я говорю. Я помню, как с благоговением целовал её живот и накрывал его руками в защитном жесте.

Мои руки казались огромными по сравнению с её крошечным телом, и я поставил перед собой цель вылечить Гермиону. Хогвартс, Волшебная Британия, весь мир могли катиться к чёрту, пока Гермиона и мой ребёнок были в безопасности.