После того как мне предоставили выбор, я решил семестре вернуться к преподаванию зельеварения со следующего семестра. Меня не просили вернуться на пост директора, и я был вполне доволен этим решением. Господа Поттер и Уизли вернулись в Хогвартс, чтобы продолжить прерванное обучение. Я терпел их. Гермиона умоляла меня об этом. Конечно, она тоже вернулась, чтобы закончить последний учебный год. Я умолял её об этом.

Для обычных учеников Хогвартса я почти не изменился. Я был всё тем же язвительным, угрюмым, суровым, мелочным, неприятным и сальным типом, каким был до смерти Тома Риддла. Я стал относиться к людям по-другому только из-за Гермионы. Разве я мог по-другому? Без неё я был почти беспомощен. Став частью моей магической души, она стала частью меня самого.

Однако это не значит, что у меня не было неприятных моментов. Гермиона рассказала мне, что во время маггловских войн у солдат иногда развивалось так называемое посттравматическое стрессовое расстройство. Полная чушь, — усмехнулся тогда я. Ты делаешь то, что должен, ты выживаешь, ты идёшь дальше. Если ты ломаешься, то только потому, что сам того захотел.

В первый раз, когда это случилось, я просто что-то бубнил себе под нос, обучая второкурсников, как варить бодрящее зелье. Внезапно моё сердце начало бешено колотиться. Я начал задыхаться, пот полился с меня ручьями, и мне показалось, что я сейчас потеряю сознание. Пока ученики с нарастающим ужасом смотрели на меня, я, пошатываясь, вышел из класса и в ужасе направился в лазарет.

По пути я встретил Джиневру Уизли, она шла мне навстречу и побледнела, увидев, что её некогда ненавистный бывший директор школы весь покраснел, держится за стену и хватается за грудь.

Сострадание пересилило в ней воспоминания о прошлом годе, и она побежала, чтобы сократить разделяющее нас расстояние. Она выглядела испуганной, когда приблизилась.

— Мерлин, профессор Снейп, что случилось? Я могу чем-нибудь помочь? — проблеяла она, и её страх усилил мой.

— Гермиона, — это имя было моим защитным заклинанием, моей литанией, моей мантрой. — Гермиона, — мисс Уизли убежала обратно по коридору, а я прислонился к стене, дрожа и впервые в жизни молясь о том, чтобы не умереть. Я услышал топот бегущих ко мне ног и повернулся, задыхаясь и хватая воздух ртом, как будто пробежал марафон. Ко мне прибежала моя Гермиона, а мисс Уизли не отставала от неё.

Гермиона. Благослови её небо. Она точно знала, что происходит, и стояла рядом со мной в коридоре, обнимая меня и успокаивая, пока приступ паники не прошёл. Она говорила со мной о любви, радости, доверии и единении. Она говорила о будущем и о бессмысленных, глупых вещах, таких как зелья, кроссворды, книги, которые мы читали вместе, и о мыши, которую её уродливый фамильяр поймал вчера вечером.

Она успокаивающе гладила меня по спине. Она целовала меня в щёки и проводила руками по моим волосам. Она говорила о том, какими шелковистыми они были теперь, когда я регулярно пользовался её шампунем, о том, насколько лучше, мягче стали её кутикулы с тех пор, как я варил ей специальный крем для потрескавшихся рук.

Она рассказала мне, как Поттер во время обеда так сильно рассмешил Уизли, что у того тыквенный сок пошел носом. Она рассказала самую дурацкую шутку, которую я когда-либо слышал. Спасибо мистеру Долгопупсу. Я невольно рассмеялся, и железный обруч, тисками сжимавший мою грудь, ослабел.

Гермиона изливала свою любовь, уважение и преданность в моё изголодавшееся по ним сердце, и я с благодарностью их принимал. Я задавался вопросом, смогу ли я когда-нибудь насытиться её проявлениями любви? Мы так и стояли, как изваяния, почти пятнадцать минут, пока заканчивались и начинались уроки, а ученики и учителя проходили мимо, глядя на нас, но не осмеливаясь на комментарии.

Это случалось нечасто, но когда это происходило во время уроков, или собраний персонала, или во время пополнения запасов зелий, я спешил в тот класс, где она в тот момент была, распахивал дверь и судорожно мотал головой, пока не находил её, уже встававшую со своего места и спешащую подойти ко мне.

Полагаю, что довольно быстро мы стали привычным зрелищем для обитателей замка. Большой и злой мастер зелий, цепляющийся за миниатюрную гриффиндорку, ее мягкий голос ослаблял тиски вокруг моего горла и сердца. Я не чувствовал вины за то, что забирал ее с уроков.

Моя дорогая маленькая отличница так сильно опережала всех, что могла бы проспать остаток учебного года и всё равно получила бы высшие баллы на всех выпускных экзаменах. Я оправдывал её отсутствие тем, что мне она была нужнее, чем им.

На самом деле, я больше никогда не чувствовал себя виноватым. Я провел столько лет в вынужденном одиночестве из-за чувства вины, притворяясь, что это мой выбор. А теперь то, что я на кого-то могу положиться стало казаться мне самой естественной вещью в мире. Никто не осуждал меня за это. На самом деле, как только Минерва, благослови её небо, оправилась от шока, узнав, что её любимая маленькая львица делит жизнь и постель с главой Слизерина, она стала нашим самым верным союзником. Это было приятно. Это было поддержкой.

Поскольку формально Гермиона всё ещё была студенткой, она ела вместе со своими друзьями за гриффиндорским столом. Мне же приходилось есть за преподавательским столом, но я редко отрывал от неё взгляд, желая убедиться, что она хорошо поела. Я прикасался к ней на уроках зельеварения, иногда я читал целые лекции, положив руки ей на плечи.

Некоторые болтали что-то о том, что нам нужно «найти комнату». Другие смеялись и шептались о том, я был настоящим собственником. Еще кто-то шептал, что студентка таким образом «заслуживала» себе привилегии. Я поставил на место одного из этих умников, попросив других профессоров проверить пару работ Гермионы. Я не собирался давать поводов в ней сомневаться.

По правде говоря, я опирался на неё, чтобы набраться сил. Мои цепляющиеся за ее руки свидетельствовали о том, что это я нуждался в поддержке, а не наоборот. Возможно, я был немного собственником, но она никогда не отказывала мне. Она любила меня. И прежде чем ты, дорогой читатель, обвинишь меня в том, что я размяк, я скажу: ну и что? Что хорошего мне принесло то, что я годами был таким жёстким?

Мы ходили вместе по школьным коридорам, как мастиф, сопровождающий котенка. Ее ладонь всегда была в моей. Но на самом деле это она сопровождала меня. Это было для моего спокойствия, а не для ее. Мне приходилось прощаться с ней у двери класса, целовать ее в лоб и ждать окончания занятия, чтобы отвести её на следующий урок.

Она всегда понимала мои мотивы. Для мужчины, так долго жаждавшего любви, я был жадным и ревнивым, и даже её занятия не имели наглости отнимать её у меня.

По вечерам она рассказывала мне о своих занятиях, открытиях и достижениях. Я хвалил её за ум и сочувствовал её разочарованиям в ее друзьях-мальчишках и их рассеянности. Я сказал ей, что не против, если они будут иногда приходить в мои покои, чтобы заниматься вместе с ней. Я изо всех сил старался говорить искренне. Что толку быть изменившимся человеком, если ты не меняешься?

Ученики исподтишка наблюдали за нами и редко, но все же отпускали комментарии в наш адрес и в нашем присутствии. Гермиона защищала меня, когда в наш адрес летели не самые доброжелательные фразы. Преподаватели оставили меня в покое. Что они могли сказать? Мы оба были взрослыми. Мы оба были героями войны.

В конце концов мне пришлось отвести в сторону своих обиженных и смущённых слизеринцев и напомнить им, что если они будут издеваться над Гермионой, то их учёба в Хогвартсе закончится. Они были недовольны мной. Они больше не уважали меня, но это не так сильно расстроило меня, как могло бы. Я решил не обращать внимания на пренебрежительные замечания большинства членов моего факультета.

Теперь я был сам себе хозяин. Ну, я был мужчиной Гермионы, и эта мысль меня вполне устраивала.

Ночью я упивался нашей недавно открытой чувственностью. Гермиона была бесстрашной маленькой распутницей в моей постели, и я провел половину занятий по зельеварению, придумывая новые удовольствия, которые можно было бы попробовать с ней.

— Сегодня у меня возникла мысль… — начинал я, понижая голос до низкого тембра, который заставлял ее очаровательно ерзать. Она всегда встречала мои предложения с энтузиазмом. Она никогда не говорила «нет». Она вдохновляла меня.

Ей нравился звук моего голоса, и поэтому я говорил ей в порыве страсти такие вещи, которые никогда не говорил ни одной живой душе. Она поощряла меня быть более откровенным. Мне нравилось, как она реагировала на меня, и, конечно, я бесстыдно этим пользовался. То, что я изменился, не означало, что я перестал быть слизеринцем.

Меня воодушевляла моя искренняя потребность в ней и её неутолимое желание быть со мной. Мы писали наши страсти на телах друг друга огненными чернилами.

Мы не делали ничего скрытного или грязного. Никаких непристойных ласк в замковых нишах или отвратительных свиданий в общественных местах. Мы говорим о женщине, которую я люблю, если вы не против. Мои намерения были благородными, даже если фантазии, которые мы разделяли, — нет. В тот день, когда я понял, что у меня серьёзные проблемы, она села ко мне на колени, обняла меня за шею и хрипло прошептала: «Сегодня я подумала…»

Похоже, мисс Грейнджер в тот день была очень плохой девочкой и заслужила наказание. Наказание, которое нужно было привести в исполнение, предварительно обязательно положив ее на мои колени. О, в какие милые, озорные игры мы с ней играли. Я узнал, что могу заставить мою маленькую львицу мурлыкать, если прошептать ей на ухо несколько тщательно подобранных слов. Я также обнаружил, что могу заставить её рычать, если сопроводить эти слова лёгким прикосновением пальца. И каждую ночь я засыпал в изнеможении, думая: «О, Мерлин, мне пора начать приводить себя в форму, если я хочу и дальше справляться с этим…»

Я жил, чтобы служить ей.

***

В те выходные в Хогсмиде было холодно и ясно, и мы с Гермионой шли по улице, держась за руки. Меня больше не волновали сплетни. Если волшебный мир не одобрял союз Мозга Золотого Трио с Ублюдком из Подземелий, то чёрт с ним. Со временем мнение людей изменится. Мир изменился. Я изменился. И они изменятся. Да, я всё ещё мог быть ублюдком в классе, но не беспричинно.

В маленьком кармане моей мантии в коробочке лежало кольцо, и я собирался сделать кое-что важное. Скажи вы мне два года назад, что я соберусь это делать, я проклял вам яйца и сорвал бы вашу доставку в больницу Святого Мунго, чтобы вам не смогли пришить их обратно. В тот вечер я собирался сделать ей предложение, опустившись на одно колене.

Иронично, не правда ли? Да, я собирался попросить ведьму выйти за меня замуж. Я знал, что она согласится, но хотел сделать это особенным образом. Признаюсь, я немного самодовольно улыбался при мысли о том, как её прекрасные глаза загорятся от моего романтического жеста, а в уголках глаз появляются слёзы, когда я надену кольцо ей на палец.

Падал лёгкий снежок, и Гермиона легонько подрыгивала, пиная ботинками сугроб у наших ног. Она любила снег; будучи родом с юга Англии, она нечасто его видела, и здесь, в Шотландии, он всегда её удивлял. Она улыбалась мне и рассказывала о новом магазине в Хогсмиде, который хотела посетить. Теперь, когда война закончилась, в Волшебной Британии случился бум, и новые магазины открывались почти каждый день. Я был очень снисходителен; теперь, с Гермионой я часто был снисходителен.

Мы повернули за угол, и я наклонился, чтобы лучше её расслышать, когда первое заклинание «Экспеллиармус» сбило меня с ног. Моя палочка покатилась по обледенелой земле. Я с трудом поднялся, голова кружилась, и я увидел, как Макнейр замахивается для следующего заклинания. Я увидел блеск масок, когда он и ещё трое бывших Пожирателей Смерти окружили нас с Гермионой. Это была месть Слизерина. То, что Том Риддл был мёртв, не означало, что не осталось его последователей, которые стремились продолжить его дело. Предатель и самая ненавистная грязнокровка (их слова, не мои) мы были их главными мишенями.

— Акцио, палочка! — крикнул я, и моя палочка с даром влетела в мою раскрытую ладонь. — Редукто! — Моя колдовская сила была такой же мощной, как и всегда, но я был медленнее, чем в предыдущих схватках. Жестокий страх, заставлявший поджиматься яички, который обострял мои рефлексы в годы войны, больше не был частью моей жизни.

Другими словами, я промахнулся в Макнейра на целую милю. Долгие месяцы восстановления после травм, улучшившийся аппетит и регулярный секс с любимым человеком привели к тому, что я стал ленивым, как кот, и утерял ловкость и скорость. Макнейр легко уклонился от проклятия, и мой слизеринский мозг заставил меня пообещать себе, что я снова начну практиковаться в дуэлях, если мне удастся выжить.

Притянув Гермиону к себе, я закричал, чтобы другие ученики вокруг меня пригнулись, но, к моей тайной гордости, несколько из них подняли свои волшебные палочки, чтобы защитить нас. Я слышал, как заклинания и проклятия летели направо-налево и в центр, и боялся, что в своём пылком желании защитить нас они проклянут нас или друг друга.

Мне не нужно было беспокоиться. Джиневра Уизли бросила в одного из Пожирателей Смерти заклинание такой силы, что его отбросило и впечатало в кирпичную стену магазина. Он не поднялся. Остальные трое вели ответный огонь, хотя и довольно осторожно. В толпе было довольно много моих слизеринцев, а Пожиратели Смерти не хотели навредить своим.

С ловкость, которая делала его таким грозным противником на войне, Макнейр сумел увернуться от очередного потока заклинаний и проклятий, и выстрелил Круцио такое количество учеников, какое только могли охватить его чары. Я услышал разносящиеся в воздухе крики, когда дети, находившиеся под моим присмотром и ответственностью, падали, испытывая мучительную боль, из-за которой Непростительное проклятие получило своё название.

Гермиона и мисс Уизли отменяли заклинания так быстро, как только могли, но Гермиона в основном держала щит на мне, пока я сражался со своими бывшими «товарищами». Ситуация изменилась, когда одного за другим мы одолели Пожирателей Смерти. Возможно, я и был немного медлителен, но я всё ещё мог проклясть любого, как чертов сукин сын.

Мне следовало быть осторожнее, но я услышал крик слева от себя и на секунду отвёл взгляд от Гермионы. Макнейр нацелился на меня быстро и смертоносно, как гадюка. Гермиона прокричала моё имя, когда он направил на меня палочку, чтобы бросить Смертельное проклятие, и, прежде чем я успел ее перехватить, бросилась передо мной.

Дьявольски улыбнувшись, Макнейр перевел палочку на нее и взревел: «Анима Кедавра!» Яркий фиолетовый луч, вырвавшийся из его палочки, попал Гермионе прямо в грудь. Она упала на землю в самой страшной тишине, которую я слышал со времен своего путешествия в страну смерти. Словно мир остановился, и единственным звуком в нем было моё собственное хриплое дыхание.

— Гермиона? — прошептал я, наклонившись над ней. — Открой глаза, Гермиона. Открой глаза сейчас. СЕЙЧАС ЖЕ! Энервейт! — Я отчетливо помню, как командовал ею. Она всегда потворствовала мне, так почему я должен был думать, что она не станет этого делать в тот момент?

Остальные стояли вокруг нас и плакали. Я не помню ничего, кроме Гермионы. Я прижимал её безжизненное тело к груди, рыдая и умоляя: «Очнись, любимая. Это я. Это Се… Северус. По… пожалуйста, очнись ради меня, пожалуйста… пожалуйста». Я смотрел на её лицо и кричал от боли, видя её спокойное, мирное, безучастное выражение. «Только не снова», — подумал я. «Нет, нет, только не снова».

Мир погрузился во тьму, когда последнее заклинание, когда-либо выпущенное Макнейром, попало в меня. Оно вырубило меня, прежде чем на него обрушился шквал проклятий подоспевшего подкрепления в лице Поттера, Долгопупса и Уизли. От Макнейра мало что осталось, но бойцам АД удалось доставить его остатки в Азкабан до того, как я пришёл в себя. Мне сказали, что ему никогда не позволят выйти, но я-то знаю, что они просто побоялись, что я доберусь до него раньше авроров.

***

Я скажу вам, я просто ненавижу просыпаться в больничном крыле Хогвартса. Мерлин знает, что я делал это чаще, чем мне хотелось бы признать, и Поппи Помфри, вероятно, знает моё тело лучше, чем даже Гермиона. Гермиона. Осознание пришло ко мне, когда я пришел в себя, и мой резкий отчаянный возглас привлёк Поппи к моей кровати.

В кои-то веки она не квохтала надо мной, как наседка. Она села рядом со мной и молча протянула мне зелье от боли. Я быстро выпил его, надеясь, что оно поможет заглушить боль и заполнить пустоту в моём сердце, которую раньше занимала Гермиона.

— Северус, я хочу, чтобы ты подготовился, — тихо сказала Поппи, и я заметил, что ей трудно смотреть мне в глаза. — Я не знаю, как тебе это сказать…

— Она умерла, — я сам удивился тому, каким ровным, спокойным и бесцветным был мой голос. Вы едва ли смогли бы расслышать мои сдавленные рыдания.

Поппи положила тёплую руку мне на плечо. Глубоко вздохнув, она покачала головой:

— Нет, она жива, Северус.

Я вскочил с кровати так быстро, что меня чуть не стошнило от головокружения. Я справился с этим и закричал:

— Где она? Мне нужно её увидеть!

Взгляд Поппи невольно метнулся к двойным дверям в конце коридора. Я сглотнул. Я уже бывал за этими дверями в те времена, когда шпионил. Туда помещали только самых тяжёлых и неизлечимых пациентов. Я пошёл вперёд.

— Почему она не в Святом Мунго? — возмутился я.

Поппи почти бежала за мной, пытаясь догнать меня своими короткими шажками.

— Ей здесь тоже хорошо, Северус, — она потянула меня за руку, пытаясь остановить, когда я потянулся к двери.

— Ничего нельзя сделать, Северус, — она убрала руку и отвернулась. — Прости, — её голос слегка дрожал.