Нежность и время. Лили сказала, что для исцеления мне понадобятся нежность и время. Как всегда, моя старая подруга была права. Времени у меня было в избытке. Постепенно и, признаюсь, поначалу неохотно, я позволил нежности проникнуть в мою душу. Я бы хотел сказать, что у меня было право голоса в этом вопросе.

Гермиона, дерзкая маленькая ни на кого не похожая девушка, сделала это. Одна улыбка за раз. Одно нежное прикосновение за раз. Одно мытьё волос за раз. Мерлин, эта девчонка любила запускать руки в копну этого чего-то на моей голове. Я позволял ей это. Она заставляла меня сдаться.

А потом были осторожные ласки в моменты, когда она помогала мне поддержать равновесие. Потом объятия, сначала робкие, а потом более крепкие. Мелочи, как в тот день, когда я с трудом встал и потянулся к ней, бормоча: «Иди сюда, женщина».

Гермиона ахнула, а потом обняла меня так крепко, что я подумал, что на моей недолеченной шее сейчас швы разойдутся. Её глаза сияли.

— Ты назвал меня женщиной! Повтори ещё раз, — восторженно сказала она, вытирая с глаз слёзы радости.

Я ухмыльнулся.

— Нет.

Глупая маленькая девочка. Женщина. Конечно, я отказал ей в её прихоти, но после я при каждом удобном случае называл её «женщиной».

А ещё были крепкие, без оглядки на правила, объятия. Всеобъемлющие, сжимающие грудь объятия, от которых у меня перехватывало дыхание и я жаловался, что она может давать Нагайне уроки, как правильно душить. Она нападала на меня сзади, подкрадывалась и обнимала так крепко, что я почти чувствовал себя обязанным пожаловаться. Почти.

Я скрывал свое удовлетворение и говорил ей, что не возражаю против её объятий как таковых, но чувствую, что другие пациенты могут чувствовать себя… обделенными ее вниманием. Не то чтобы я стал терпеть, если бы она обнимала кого-то ещё, заметьте. Я убеждал себя, что эти объятия были частью моей магической физиотерапии. Я хорошо умел себя убеждать.

В конце концов, как я мог сказать ей, что её крепкие, тесные объятия стали частью магии, которая теперь удерживала осколки меня вместе? Что толку быть настоящим супершпионом, если ты не можешь хранить секреты даже от самого себя?

А потом был первый поцелуй. Я скрытен по натуре, или по крайней мере, тогда был скрытным, так что не буду делиться низменными подробностями. Достаточно сказать, что, как и подобает мужчине, инициатором был я. То, что она пыталась вскарабкаться на меня во время поцелуя и после, может кое-что рассказать вам о моём мастерстве в поцелуях. То, что потом я позволил ей отвечать мне взаимностью, пока у меня не закружилась голова, да так, что взволнованная Поппи заставила меня принять успокоительное зелье, может кое-что рассказать вам о Гермионе.

***

Видите ли, как ни странно, пусть это и прозвучит извращенно, но после того, как Лили отвергла меня, я стал кем-то вроде демона секса. Страдая от её отказа, я обратился к Тёмным искусствам, чтобы дать себе волю, и исследовал все доступные мне аспекты секса. Мне это нравилось, но даже получая удовольствие, я знал, что они — бледная имитация того, как это могло бы быть с Лили. Как никто другой, я знал разницу между сексом и любовью.

Когда Лили погибла, мои физические потребности на какое-то время умерли вместе с ней, а чувство вины и угрызения совести загнали мои сексуальные желания куда-то ниже нулевой отметки. Пожиратели Смерти за глаза называли меня Тёмный Эстет, Целибат, я слышал, Беллатриса Лестрейндж любила называть меня «евнухом Дамблдора».

Моя репутация уберегала меня от худшего из того, что происходило вокруг меня. Теперь «Веселье» не вызывало во мне ничего, кроме ненависти к себе и отвращения. Я не занимался сексом, потому что секс был единственным самым близким понятием, которое я мог приравнять к любви, а я убил свою любовь. Моё травмированное либидо так долго оставалось в спящем режиме, что самоотречение стало моим образом жизни.

Я не стану ранить ваши нежные чувства подробностями нашей первой ночи в качестве любовников. Скажу только, что мы тихо читали вместе в моих покоях. Гермиона выглядела нежной и податливой, как котенок, сидя в моем большом кресле, поджав под себя ноги в носках. Признаюсь, я был полностью поглощен своим журналом по зельеварению.

Я бы сказал вам это, даже если бы это было не так. Только услышав тихий звук, я поднял взгляд и увидел, что она стоит передо мной и протягивает мне свою маленькую руку. Она выглядела хрупкой, но я знал, какая она сильная. От неё пахло дождём и свежей травой, и я просто знал, что на вкус она будет такой же восхитительной. Внезапно я понял, чего хочу ее больше всего на свете.

Я молча поднялся, и мы пошли рука об руку к моей кровати. Моё сердце колотилось как бешеное, когда она раздевалась передо мной, и я смотрел на неё, как голодный человек смотрит на свою первую настоящую еду. Только когда она предстала передо мной обнажённой и смущённой из-за своего слишком худого тела и множества шрамов, я наконец сообразил, что нужно чарами снять с себя одежду и показать, что у меня тоже есть шрамы.

Несколько мгновений мы изучали друг друга. Не в сексуальном смысле, нет. Просто два человека, познающие друг друга, оценивающие, видящие, кто и что мы на самом деле. Она нежно коснулась моей Тёмной Метки, и впервые в жизни я понял разницу между жалостью и утешением. Она гладила мою кожу так, словно это было какое-то таинство. Никто никогда так не прикасался ко мне. До этого момента думал, что у меня есть опыт, но оказалось, я не был готов к чувственным прикосновениям, которые почти разрывали меня на части своей нежностью.

Она сказала мне, что я прекрасен, и мне захотелось ей поверить. Я сказал ей, что она красивая, и это было правдой. Я потерялся в этой надоедливой, чудесной маленькой ведьме, и мне пришлось это признать. Все мысли о предательстве Лили исчезли из моей жизни с последними следами моего самоконтроля.

Эта милая, прекрасная, умная, лохматая гриффиндорка имела наглость, имела глупость влюбиться в меня. И доказать это. Снова и снова. За несколько месяцев мои чувства ожили. Желание, надежда, удовольствие. Всё, что я ассоциировал с Лили, теперь ассоциировалось с Гермионой, и, более того, в глубине души я знал, что Лили была бы рада за меня. В конце концов, она знала, что ждёт меня, если я позволю этому случиться.

Мое молчание и самоотречение теперь казались мне такими же изжившими себя и ненужными, как и Темный Лорд. Оказалось, что в моей жизни не было причин сдерживаться, кроме глупой, упрямой гордости, которую я так долго носил на себе, что она с успехом могла бы сойти за наложенное на меня заклинание Муффлиато. Гермиона отменила его, и я понял, что на самом деле по нему не скучаю. По крайней мере, не с ней.

Когда наших исследующих рук стало недостаточно, в дело вступили наши губы. А когда перестало хватать и их, я подхватил её на руки, зная, что потом у меня будет болеть спина, и положил на кровать. Протянув ко мне руки, Гермиона одарила меня самой озорной улыбкой, которую я когда-либо видел, и я услышал, как из моего горла вырвался звук, похожий на нечто среднее между приказом и мольбой.

Наконец, в ее объятиях я снова обрел свой голос. Мой рык, мое мурчание, мои крики, мои мольбы, мои требования, мои бормотания — все это было для Гермионы, и я чувствовал, как моя душа поет. Кто бы мог подумать, что Северусу Снейпу понравится грязно выражаться во время секса? И что Гермиона Грейнджер будет подстрекать его? Уж точно не сам Северус Снейп.

Мне хотелось сделать наш первый раз с Гермионой настолько хорошим, чтобы она захотела повторить это со мной. Много раз. Только после первого толчка я понял, что это был её первый раз. Полный стоп. При моем первом восхитительном погружении она издала удивлённый возглас удовольствия и боли, настолько изящный, что мне пришлось закрыть глаза и очень сильно сконцентрироваться на перечислении двенадцати видов использования драконьей крови. Прошло некоторое время, прежде чем я смог продолжить.

Что ж, для меня это было очень-очень давно, и я так разволновался от ощущений шока и невыразимого удовольствия, что всё почти закончилось едва начавшись.

Я помню, как наши взгляды встретились, когда мы двигались вместе, находя свой собственный ритм, а звуки, которые она издавала, заставляли меня чувствовать себя самым талантливым любовником на свете. Гермиона сделала молчаливое приглашение, и я не смог удержаться от того, чтобы заглянуть в её мысли.

Это было странное ощущение — смотреть на себя её глазами, но я могу сказать вам, что никогда в жизни я не выглядел таким красивым. Или таким счастливым. Или таким любимым. Или таким смиренным, как тогда перед лицом этого готового на все, великолепного существа, двигающегося под мной, любящего меня. Любящего меня.

Я дрожал, готовый взорваться от счастья. Я чувствовал, как наша магия кружится вокруг нас, пока мы стремились к взаимному удовлетворению. Душа к душе, тело к телу, я был любим. Северус Снейп, жирноволосая летучая мышь из хогвартских подземелий, бывший Пожиратель Смерти, был любим и чувствовал себя первым человеком на земле, испытавшим это.

Когда наша страсть достигла своего поразительного пика и заставила нас обоих задыхаться и всхлипывать от ее силы, Гермиона улыбнулась мне, и ее лицо озарилось тем же сиянием, которым я наградил ее в ответ. Сила тяжести заставила слезы скатываться по ее волосам, и я нежно вытирал их. Это не она плакала из-за потери девственности, это я плакал, вновь открыв для себя способность любить.

Кажется, я немного потерял голову. Кажется, я сказал: «Я люблю тебя, Гермиона Грейнджер» — в ту ночь. Кажется, я повторял это снова и снова, пока это не стало новым заклинанием, подвластным только мне. Я схватил перо и написал это на её влажной коже, пока она визжала от щекотки. Я написал это мелом на доске в кабинете зельеварения. Кажется, я распахнул окно и прокричал это в морозную ночь. Ладно, я немного опьянел от секса. Которого у меня не было очень, очень, очень давно. Я много смеялся. Я был бесконечно влюблен.

Теперь я знал, что нахожусь там, где и должен быть, как говорила Лили. Я больше не чувствовал, что предаю её память. Я чувствовал только благодарность за то, что она отправила меня обратно к этой тёплой, неистовой, неукротимой, заботливой, любящей маленькой львице, и будь я проклят, если позволю чему-то заставить Гермиону думать иначе. Мою Гермиону, которая считала, что я способен достать ей Луну.