— Расскажи, когда ты почувствовала проклятие? — спросила Гвинет, коснувшись ее щеки. Она могла привыкнуть к тому, что кожа Хильде немного грубая и горячая, напоминающая чешую дракона.

Они сидели у реки и стирали рубахи. Даже в чародейском лесу Гвинет не забывала о том, что она принцесса Эйриу; конечно, работы руками она не гнушалась, но и ходить в грязной пропотевшей рубахе не хотела. Неправильно в таких перед вельвами показываться, если они хотя бы вполовину так горды, как Хаген. Сидели они с Хильде на берегу, полоскали одежду. Изредка Гвинет подмечала, как бурлит вода, слышала бульканье — нёкки оставались рядом, однако боялись приближаться.

Хильде уткнулась взглядом в тихую воду:

— Прости… так и не решилась ни сказать, ни написать.

— Я не сержусь, — сказала Гвинет, стараясь, чтобы обиды ее не было заметно. — Я хочу понять…

— Я уже и сама не помню… В раннем детстве, — вздохнула Хильде. — Я много болела в детстве, думаю, это ты помнишь. Только это была не обычная лихорадка, которая бывает, когда слишком долго возишься в снегу и бегаешь по сугробам. Я скоро поняла, что это не просто хворь, — грустно улыбнулась Хильде, — но не говорила об этом тебе. Я не хотела, чтобы ты считала меня слабой, ведь в такие дни я даже топор поднять не могла!

— Глупости! — воскликнула Гвинет, быстро поцеловала ее. — Сила не только в топорах.

Хильде покачала головой, как будто до сих пор боялась, что Гвинет шутит с ней. В детстве они часто устраивали состязания. Не только в бою, не только сходясь с мечами, но и более простые, дурачились: носились наперегонки по каменистому пляжу, ныряли за жемчугом, разбегались в лесу и пытались раньше другой подстеречь в прятках. Только иногда Хильде сказывалась занятой, но Гвинет никогда не думала, что она мучилась проклятием в эти дни — считала, Хильде была с семьей или занималась с учителями, положенными наследнице ярла.

— Я не считаю тебя слабой, клянусь своим огнем, самим Небесным Псом клянусь, — сказала Гвинет. — Тебе стоило рассказать мне раньше, чтобы я не докучала тебе со всякими развлечениями, если тебе было тяжело…

— Напротив, с тобой я редко вспоминала о проклятии, которое тяготеет надо мной, — сказала Хильде, коснулась ее волос, вплела пальцы в непослушные пряди. — Я радовалась, что могу отвлечься. Раньше только мое тело мучилось, но со временем и рассудок… стал мутиться. Я мечтала о воде, о полетах, о звенящих звездах, о пламени в моей пасти. И только твои письма не позволяли мне забыть, кто я такая. Что я нужна тебе человеком.

— Ты нужна мне, — кивнула Гвинет.

Она скучала по прошлому, когда они были беззаботны и свободны, но теперь Гвинет корила себя за то, что, ослепленная своим чувством, не замечала тех страданий, которые испытывала Хильде. Могла ли она говорить о любви, когда столь очевидного не видела? Были ли ей оправданием молчание Хильде и письма, в которых было больше обещаний, чем истины?

Теперь Гвинет обещала себе быть настороже и присматривать за Хильде, хотя та смело справлялась с дорогой и не жаловалась, даже не грустила по оставленным лошадям, как Гисла, которая не привыкла к тяжелому пути. Нет, Хильде — на первый взгляд — не утруждал подъем в горы, крутой и обрывистый, из-за чего Гвинет не хотелось лишний раз оборачиваться и смотреть им за спины. У Гавейна была карта, которую он разворачивал, но по его растерянному лицу Гвинет догадывалась, что рыцарь давно потерялся и не знает, куда они идут. Гисла помалкивала, занималась делом на стоянках: стряпала, заштопала Гавейну плащ, который он зацепил за колючий куст, постирать тоже вызывалась, но Гвинет хотела побыть с Хильде и отговорила служанку. Гисла гордо вскинула подбородок: сказала, это ее плата за то, что остальные защищают ее, такую слабую, способную только на заботу о других.

Думала, что Гвинет не заметит, но Гисла украдкой чертила в пыли руны, которые не оживали и не звенели, как у Хагена, но линии становились все увереннее и ровнее. Возможно, само это место, лес вельв, могло откликнуться, наполнить рисунки силой, но пока что Гисла ничего не добилась. Помимо Райдо-Пути, Гвинет увидела несколько символов, названий — или имен?.. — которых она не знала, и догадалась, что Хаген обучил Гислу и другим рунам.

Они все полагались на знания Хагена, которого вело чутье и, возможно, старая память. Чародей иногда останавливался, прислушивался к шорохам леса, к тому, как шуршал горный ручей, как пели брызги, как кричали птицы, долго, протяжно, тревожно — совсем не как те, что живут у человечьего жилья. Гвинет видела воронов, которые застыли на ветках, покачиваясь, как неживые, и неотрывно следили за ними маленькими глазками-бусинами, и ее пробрала дрожь — вспомнились страшные сказки про Воронью Богиню, которая прежде правила ее народом, пока Гвинн не сжег ее. Засыпая на ведьминской земле, Гвинет ощущала, как будто внимательные, цепкие глаза смотрят ей в спину. Словно колючки вонзились в плоть.

Она не сомневалась, что вельвы знают об их прибытии. Хаген тоже был очень тих, его надменность как рукой сняло, он стал молчалив, сидел рядом, глаза его становились мутны, будто он вовсе не слышал голоса. Быть может, он терял уверенность, чем дальше отдалялся от Уппсалы. Там его боялись, хотя и презирали. Но вельвы… похоже, он остерегался их.

— Ты когда-нибудь видела ведьм? — спросила Гвинет, когда они возвращались к стоянке. Она все размышляла, чем Хильде могла бы прогневать вельв, однако та не боялась подъема, не страшилась встречи с ними. Похоже, и впрямь не успела вельв обидеть.

— Они не спускаются к людям, только к юным ведьмам. Если хочешь узнать судьбу — идешь к ним на поклон, — пояснила Хильде, — но я никогда не желала знать, что таит будущее. Быть может, потому что боялась, что там скрывается что-то ужасное… а что еще там должно быть, с моим-то проклятием!.. Я могу выйти против сотни женихов с мечом, но я недостаточно смелая, чтобы принять судьбу, которую уготовили мне боги.

— Не думала, что будущее можно изменить? — удивилась Гвинет.

— Нет, оно определено с самого начала, с тех пор, как появился мир, — сказала Хильде. — Небесная корова Аудумла лизала соленые камни, покрытые инеем, и тем питалась; из ее вымени текли четыре молочные реки, и она кормила первого великана Имира. Тогда-то все и началось. Норны прядут нашу судьбу, и ничто не может ее поменять. Даже Всеотец подчиняется ей, ведь там написано, что богам суждено погибнуть.

Гвинет покачала головой… да, век каждого бога проходит, чтобы новый бог пришел, таков закон. Гвинет знала богов и знала, что их надо остерегаться. Потому что нельзя стать богом, не отдав что-то. Народ, гниющий заживо. Дружбу, которая была. Дитя, которое могло бы быть. Свое прошлое и свои клятвы. Что отдавали боги вардаари?

Про Одина-то она знала: он отдал самого себя. Прибил себя к дереву, чтобы обрести мудрость, принес в жертву свое прошлое, чтобы переродиться. Неужели это тоже было предрешено?

— Но ведь эти судьбы выплетены для жителей Островов! Для трелов, для карлов, для ярлов и конунгов… и даже для богов. Однако… Мы не отсюда, я и рыцари. И я видела, как проклятие, чем бы оно ни было, превратило тебя в дракона, пока все остальные подчинились ему и ослепли! Это не моя судьба, но я пришла обмануть судьбу и забрать тебя в место, где мы можем быть счастливы! — улыбнулась Гвинет. — Быть может, мы вместе сможем изменить плетение. Ну, или немного подделать, — оскалилась она.

— Может быть, Гвинет. Может быть…

Губы Хильде дрогнули, словно она пыталась не расплакаться, но она глубоко вдохнула, задержала дыхание и кивнула, показав, что с ней все хорошо. Не хотела показывать слабость — даже теперь. Гвинет грустно улыбнулась. Хильде с раннего детства хотела быть сильной, достойной воительницей. Для Гвинет то были развлечения, как и городские турниры, а с Хильде биться было вдвойне веселее на деревянных мечах, а потом и на настоящих… но ее любимая считала иначе. Для нее это была наука. Она хотела стать стойкой и твердой, как сталь.

Гвинет вздохнула. Она привыкла доверять своей родне… привыкла к тому, что матери заботятся о всех ее ссадинах и порезах, о том, что они рассказывают тайны, о том, что ласково — будто бы невзначай — касаются и что спят в объятиях друг друга, когда мучают ночные кошмары. Тепло, как очаг, как костер, когда сидите, прижавшись к плечами, как огоньки на пальцах Гвинет.

Вернувшись в лагерь, Хильде снова сделалась молчалива. Гисла хлопотала, вывешивала постиранную одежду, Гавейн блуждал рядом, как верный пес, чтобы никто не посмел к ним подкрасться. Хаген сдался и рассматривал карту Гавейна, силясь найти нужный путь, касался чернильных линий, будто надеялся, что они сложатся в знакомые руны.

Когда Гвинет различила шорох, то схватилась за меч. Слух у нее был острый, как у гончей, и все же она кляла себя, что чужак подобрался к ним так близко. Гавейн тоже вскинулся, готовый к битве. Они были беззащитны на землях ведьм, и Хаген не мог воззвать к своим рунам по-настоящему, как тогда, на болотах; он чего-то боялся, потому полагаться приходилось только на сталь. У Хильде было и пламя, и драконья ярость, и разящие когти, но Гвинет отдала бы жизнь, лишь бы не будить змея.

Она снова прислушалась, пытаясь отгадать, кто к ним приближается. Человек на двух ногах, это уж точно, не какой-то дикий зверь. Это обнадеживало: с человеком можно договориться и откупиться, вот только в глухом ведьминском лесу обычные люди не водились. Лесной народец отважился прийти, чтобы забрать их души? Сделав Гавейну знак, Гвинет скользнула к кустам, меч дрожал в ее руке. Гисла, разводившая костер, так и замерла с кресалом в руке, точно с оружием каким-то, а Хильде нашарила топор в высокой траве. Только Хаген остался спокоен — казалось, он видел какими-то иными глазами, а потому не удивился, когда на облюбованную ими поляну выступила девушка.

Была она рыжая, яркая, как солнце на рассвете, но недостаточно яростная для пламени — уж Гвинет знала, о чем говорила. Глаза — как кусочки теплого янтаря. Крепкая и высокая, с широкими плечами и большими ладонями, она была при луке и стрелах. Отправилась поохотиться, а набрела на путников? Не верила Гвинет в такие совпадения, они старались не оставлять следов — из-за женихов.

— Здравствуй, достойная Труд, — сказал Хаген, поклонившись. — Желаешь разделить с нами трапезу? У нас бедные припасы, но, надеюсь, ты останешься довольна.

Гвинет молчала, не вмешиваясь в этот обряд, в котором, казалось, тоже был заведенный порядок, как и в резных рунах Хагена. Они были знакомы, на бледном лице Хагена мелькнуло узнавание — и облегчение; наверняка в горах охотился и кто похуже рыжей воительницы.

— Не хотела помешать… Вот уж редко у нас в горах гости появляются! Не дело есть на земле, когда я могу пригласить вас в дом, — сказала та, кого Хаген назвал Труд. Голос у нее был спокойный, уверенный, и говорила она как-то певуче, Гвинет приходилось прислушиваться, чтобы различить ее говор, напомнивший о певицах, что выступали в медовом зале Ингфрида.

— С благодарностью примем твое приглашение, — кивнул Хаген и взмахнул остальным рукой, чтобы собирались скорее, пока их гостья не передумала. Или пока из них кто-то не сказал глупость, из-за которой запоет тетива, а стрела найдет цель.

Они сговорились, что доверятся Хагену, поэтому промолчали, послушались. Гвинет шагала по незаметной лесной тропе. Шли они медленно, но Труд, видно, хорошо знала лес. Несколько раз она останавливалась, чтобы проверить ловушки в кустах, натянутые веревки, и Гвинет с любопытством следила за движениями ее сильных рук.

— Она одна из валькирий? — спросила Гвинет, поддавшись любопытству. Хаген дернул уголком рта — обычно у него это считалось за улыбку.

— Нет.

— Вельва? — Гвинет с опаской посмотрела на идущую впереди девушку. Если она властительница рун, то шептать было бессмысленно.

— Дочь Тора, бога грома и молний, — с неохотой ответил Хаген. — Ее батюшка, возможно, приветствовал вас на этой земле. Я слышал кованый звон в грозе, когда успокаивал бурю. Но Труд… она далека от божественных дел, охотится в горах. Возможно, чертоги Асгарда кажутся ей скучными, и она выстроила здесь свой собственный.

Он вырвался вперед, пошел наравне с Труд, а Гвинет рассматривала спину охотницы. Дочь бога; такая же, как она. Теперь Гвинет поняла, что ей не почудилось: янтарные глаза Труд сияли неведомой силой, как будто светились изнутри по кругу радужки. Объясняло это и ее уверенность, с которой она пробиралась без свиты сквозь кусты, ведь кто может навредить дочери бога-громовержца? О Торе Гвинет слышала от моряков, когда ветвистая молния пронзила тучу и едва не подпалила им паруса.

Труд привела их к деревянному дому, скромному для рожденной от богов, и все же Хаген раскланялся с ней и поблагодарил за приют.

— Откуда тут взялся дом… — растерялся Гавейн, взглянув на крепкие деревянные стены, на подъем крыши, на вырезанную морду какого-то зверя, как на носу корабля. Дом стоял среди деревьев, будто таинственный великан подхватил его и перенес из Уппсалы в горный лес.

— Руны, — шепнула Гисла, указав на окрестные деревья. Они не были выцарапаны на стволах, ветки срастались так причудливо, непривычно, что образовывали удивительные фигуры… по сравнению с этим разросшимся лесом работа Хагена казалась неловкой. — Может, госпожа Труд и не одна из ведьм, но вельвы берегут это место.

— И скрывают от чужих глаз, — хмыкнула Гвинет. — Похоже, нам повезло.

— И мы ей доверимся? — нахмурилась Хильде, ее лицо сделалось холодно: она не привыкла принимать помощь просто так, и теперь искала подвох.

— Поспим в кроватях! — обнадежила Гвинет.

Она могла показаться Хильде беззаботной, чем заслужила хмурый взгляд, но Гвинет не готова была признаться, что жаждет поговорить с дочерью богов. А там она, может, и про проклятия что-то слышала…

Жила Труд не одна, у нее было несколько служанок, но и они показались Гвинет странными. По сравнению с ними даже кроткая и тихая Гисла выглядела болтливой, они вовсе не заговаривали с гостями, и не только с мужчинами — что могло быть неприлично по местному обычаю, — но и с Гвинет, и с Хильде, которая долго присматривалась к этим бессловесным девам.

Они проводили их в большую залу, где уже затоплен был очаг, что-то уютно шкворчало в большом котле, а стол был полон яств. Не медовый зал в доме ярла над ярлами, но Гвинет видела, что здесь можно устроить пиршество. Засновали немые тени служанок. Была здесь и жареная дичь с раздавленной клюквой, и свежий хлеб с пряно пахнущими травами, и оленье мясо в меду, копчености, источающие дурманящий аромат. Было еще несколько кувшинов, в которых плескалась какая-то янтарная и густая жидкость, похожая на пиво, но слаще, насыщеннее — уж не тот ли мед богов, о котором Гвинет слышала истории? Откуда, однако, здесь хлеб? Мельницы никакой в лесу она не видела. Неужели здешние хозяйки заговаривают зерно, словно феи? А впрочем, какая разница, подумала Гвинет, едва попробовала угощения Труд. Отказываться от еды, даже припорошенной волшбой, она бы не стала. Переглянувшись с Хильде украдкой, Гвинет пожала плечами и улыбнулась. Хильде ела мало.

— Все мясо на вкус как уголь, невыносимо, — призналась Хильде, отведя взгляд. — Правда, не беспокойся обо мне! Мне нужно отдохнуть, это место… весь этот лес… плохо на меня влияет.

Гвинет помнила, как огонь клубился в пасти. Как взвыл Бальдр, охваченный пламенем.

— Съешь тогда хлеба с вареньем? — предложила она и потянулась сама намазать разрезанную булку. Ловко орудуя ножом, нанесла и мед, и клюквенное варенье, после чего с гордостью преподнесла Хильде, которая наблюдала за ее стараниями с польщенной улыбкой.

— Вкусно, — шепнула Хильде, откусив немного, и Гвинет хотелось сцеловать с ее мягких губ блестящее варенье, но она лишь кивнула и подлила в кубок Хильде. Показалось, что божественный мед в кувшинах никогда не иссякает. Хильде облизывала пальцы.

— Нечасто на Исэйле появляются славные гости! — объявила Труд, оглядев по очереди Гвинет и Гавейна, который сидели рядом, точно сестра с братом. — Королевская кровь… похоже, дом мой сегодня почтили. Скажи, сестра, в далеких краях твой род славится убийствами драконов?

Хильде замерла, кубок касался ее губ. Гвинет усмехнулась, откинувшись на резную спинку стула. Не случайно Труд сказала эти слова, а после испытующе поглядела на Гвинет, словно ожидая, что она станет оправдываться… или гордиться своими корнями. Несмотря на простоту слов и обращений, их хозяйка была хитра, это Гвинет различила сразу же. Она не поворачивалась к Хильде, но прекрасно знала, что любимая рассматривает ее с молчаливым любопытством. Все знали, что на гербе Пендрагонов расправил крылья последний из драконов Эйриу. Сраженный королем Артуром, первым из их рода.

— Если госпожа хочет послушать, я расскажу, — кивнула Гвинет, воздев кубок.

— Прошу, ваше высочество. Говорят, у принцессы Эйриу язык подвешен, — кивнула Труд, и глаза ее смеялись, поблескивали.

Гвинет знала, что собирается лгать. Она слышала разные россказни про первого короля; кто-то считал его обычным разбойником, возвысившимся благодаря чародею Мирддину, кто-то говорил, что он наследник гордого северного рода, которому суждено было править — так рассказывали звезды. Гвинет уж не знала, что из этого истина, все зависело от того, как рассказать историю.

— Артур Пендрагон стал королем, объединившим раздробленные земли Эйриу. Он собрал вокруг себя достойнейших рыцарей, лучшие клинки королевства. Люди покорились ему, но драконий народ был древним и непокорным. Они правили этим миром еще до сидов, наших прародителей, чья кровь была чистой чародейской силой.

Один из драконов был жесток, как гроза, что вспыхивает ночью. Чернота и пламя. Последний из их племени, которое медленно погибало, а потому он, конечно, был самым отважным из них.

Гвинет хотела сказать «свирепым», однако посмотрела на Хильде и сдержалась. Она не была из змеиного племени, но чешуя сверкнула на ее лице, когда она судорожно вдохнула. Хильде не выбирала пламя и запах раскаленной чешуи, что шуршит по траве.

Что о ней споют скальды?

— Говорят, Артур был хитер и умен, как сид. Они нашли ягненка, — сказала Гвинет, она вскочила, распаляясь на ходу, прошла мимо стола, поигрывая кубком. — Ранили его, чтобы подманить дракона, а потом все порезали руки и окропили его кровью. Потому что дракон, пожравший столько людей, мог заинтересоваться только раненым человеком. Жертвой.

Дракон пришел, и они сражались. Это не была битва один на один, как сказывают в моих краях. Киварвиты любят развлекать народ, а народу нужно знать, что рядом с ними герои, владыки, повергающие драконов. Многие рыцари погибли под ударами лап, разодранные когтями. Они измотали дракона для своего короля, чтобы он смог нанести удар.

Говорят, кровь дракона была ядовита, она наполняла рытвины в земле. Когда дракон был повержен, никто не осмелился трогать его тело, и оно так и осталось в лесу. Лесу оно и принадлежало, миру, что был до людей. Но Артур забрал его на свой герб. Последний дракон для первого короля. Хотя некоторые у нас говорят, что Артур пробрался, съел его сердце и стал неуязвим. Стал одним из вечных. Не знаю, что из этого правда, но я видела их кости: короля и дракона. Все умирают, таков конец истории.

Когда она замолкла, то посмотрела на Труд, которая хлопнула в ладоши, встала и изящно поклонилась. Так, будто бы хотела пригласить ее на танец в белом дворце Афала.

— Славный рассказ, сестрица, — улыбнулась Труд, и эта улыбка сделала ее суровое лицо красивым, как заря. — Позабавь нас еще чем-нибудь, только повеселее! И, эй, налейте еще!

***

Постели Труд Гвинет понравились: мягкое широкое ложе, прикрытое шкурами. Гавейн обещал быть поблизости, чтобы прийти на помощь, если что-то случится. Хильде прошла за ней, столь невозмутимая, как будто они были законными супругами много оборотов. Она не обратила внимания ни на насмешливое фырканье Хагена, ни на неловкость Гислы, которая хотела было тенью проследовать за Гвинет, своей госпожой.

— Ох, я слишком устала, — пожаловалась Хильде, свалившись в постель. — Считай меня избалованной дочкой ярла, но я не думала, что походы так утомительны. Ни одна охота с этим не сравнится.

— Не принцессе тебе укорять.

Гвинет лежала рядом, глядя в потолок, сложенный из бревен. Она прикрыла глаза. Мед богов не пьянил ее, как других, а напротив, делал ее мысли отчетливее и звонче, яркими и огненными, и теперь под веками, в темноте, она видела незримые до того алые нити, связывающие ее с пламенем, которое никогда не угаснет. Мир плескался вокруг, лес шуршал, ворчал, вздыхал. Гвинет вслепую нашарила обжигающую руку Хильде и прерывисто вздохнула, когда пальцы сжались в ответ.

— Я была рада наткнуться на этот дом, даже если нас всех к утру зарежут, — хмыкнула Хильде. — Как ты, Нетта?

Улыбка скользнула по губам. Ее теперь редко так называли — с тех пор, как Гвинет заявила, что она уже слишком взрослая. Теперь-то она понимала, что это тоже было ребячеством, но… детство уже не вернуть. Время, когда она была счастлива. Они были.

— Это тебя нужно спрашивать, — напомнила Гвинет. Она восхищалась спокойствием Хильде и одновременно боялась его, ведь это значило, что та живет со зверем в груди долгие обороты. — Не я борюсь с драконом внутри себя. Я всего лишь… делаю все, чтобы доставить тебя к вельвам, живой и здоровой.

— А если и они не помогут? — тихо, совсем неслышно спросила Хильде.

— Тогда мы найдем иные пути. Я и до богов доберусь, если будет нужно!

Хильде рассмеялась. Гвинет прижалась к ней боком, но Хильде приподнялась, чтобы снять с себя верхнее платье и штаны, не валяться же в них в постели. Задумчивого, блуждающего по ней взгляда Гвинет она не стеснялась, лишь искоса хитро посмотрела. Тонкая исподняя рубаха чуть задралась, когда Хильде легла в кровать снова, и рука Гвинет провела по ее бедру, еще больше поднимая подол.

Хильде была сильна, но сложена иначе, чем Гвинет, быстрая и резкая, как удар меча. Гвинет нравилась ее мягкость, податливость, которая обращалась силой, когда Хильде того хотела. Гвинет протянула руку и гладила ноги Хильде, чуть задевая ногтями нежную кожу на внутренней стороне. Видя, что Хильде дозволяет, Гвинет сползла ниже, чтобы расцеловать ее пышные бедра, прикусить кожу, нахально оставив красный след. Рукой подняла подол, обрисовала изгиб, погладила живот — кожа нежная, как самый дорогой бархат. Хильде довольно вздохнула, раскинувшись на постели, ее дыхание было умиротворенно приятным.

Они быстро поняли, что различны, еще в юности. К шестнадцати оборотам Хильде округлилась, став завидной невестой, а Гвинет все еще напоминала тощего мальчишку, да еще вечные ссадины и подпаленные волосы… Изучая тела друг друга в то время, они с изумлением и радостью обнаруживали отличия, смеялись и обжимались, еще ничего не зная о науке любви. Гвинет всегда просто нравилось касаться Хильде, нравилось слышать ее вздохи и взволнованные смешки. Во времена, когда Хильде еще не столь много упражнялась с клинком, ее мягкость была особенно волнующей. Теперь же Гвинет ощущала в ее теле крепость и мощь, которую изведала раньше, когда их мечи встретились со звоном.

А сегодня Хильде хотела Гвинет, несмотря на все опасения. Она почувствовала, что именно этого Хильде и ждет, угадала по одному взгляду и мягко приоткрытым губам. Она хотела ощутить ее натиск, ее отчаянную любовь, что заставила переплыть море и соревноваться с десятками воинов. Но Гвинет медлила, не желала бросаться на нее. Тогда Хильде прошептала на выдохе, так же, как в ее самых смелых мечтах: «Возьми меня, возьми меня, Гвинет, я твоя, я бы заставила богов повенчать нас, прошу…»

— Милая, я могу и подождать, когда тебе станет лучше…

— Здесь иначе, — спутанно сказала Хильде. — Здесь… можно забыть. Он молчит, — она приложила руку к груди, и Гвинет догадалась, что это о змее, о яростном драконе. — Что-то в этом доме… убаюкивает его, хотя я и знаю, что тишина не будет долгой. Но этой ночью я хочу принадлежать не змею, а себе… и тебе, — неловко, как и всегда, когда говорила о любви, улыбнулась Хильде.

Гвинет вздохнула, ей хотелось, чтобы эти слова обернулись рунами и отпечатались на ее коже навсегда, как колдовство Хагена.

— Пожалуйста. Я хочу… забыть.

— О, не вздумай забывать, что я собираюсь с тобой сделать! — возмутилась Гвинет.

Хильде то ли всхлипнула, то ли рассмеялась.

— Ты ужасно вкусная, — мурлыкнула Гвинет, покрывавшая ее бедра цепочкой поцелуев, — от тебя пахнет огнем, и моим зверям это нравится. Жарко. Особенно здесь, — сказала она, нежным мазком языка наградив ее жаждущее лоно.

Она не знала других женщин и мужчин, кроме Хильде. Не желала знать. Вкус, солоноватый, глубокий, как море, которое окружало ее родные Острова, был знаком Гвинет, был всем для нее. Она вылизывала ее с одержимым старанием, едва не забывая оторваться, чтобы вдохнуть. Рука вжала ее ближе, Хильде не отпускала ее, сама подалась плавным движением, качкой на волнах.

Она простонала, когда Гвинет поднялась поцеловать ее, ища ласки так отчаянно, что Гвинет никогда не смогла бы отказать. Не напоминала о дремлющем змее, словно в этом доме он совсем уснул, зачарованный. Но оставаться здесь навсегда они не могли. Движения Хильде были такими замедленными, что Гвинет приходилось сдерживаться. Стоны звучали тихие, умиротворенные. Гвинет помогла Хильде раздеться, целовала ее груди, ласкала языком соски. Кожа Хильде была по-прежнему горячей, словно под ней разгорался огонь.

— Ох, как я скучала, — призналась Хильде, часто дыша, жмурясь от удовольствия. — Как я думала о тебе вечерами, глядя на море. Мечтая увидеть твои паруса. Снова услышать твой голос. Мне недостаточно было слов, твоих писем, твоих стихов.

— Я больше не уплыву без тебя.

Всхлипнула, когда Гвинет, перестав кружить вокруг ее лона ловкими пальцами, проникла в нее одним. Тесное, захватывающее ощущение, и Гвинет самой захотелось затаить дыхание от трепета. Второй палец вошел скорее, Гвинет поджала их, двинула, заставив Хильде простонать. Та вся ерзала, вертелась, подавалась ближе, умоляла о большем, едва шевеля губами. Целуясь торопливо, Гвинет двигала рукой, опьяненная этой властью, ошарашенная тем, как вдруг желанна стала эта жаркая узость.

— Ты прекрасна, — прошептала Гвинет, уткнувшись ей в щеку, когда Хильде, часто дыша, вздрагивала, закатывая глаза.

— Нет, ты! — возмутилась Хильде.

Гвинет рассмеялась, когда Хильде потянула ее на постель. Она уворачивалась, играясь, позволяя только быстрые легкие поцелуи. Хильде прижала ее к кровати, и Гвинет простонала, почувствовав силу схвативших ее рук. Легкий шлепок по бедру только раззадорил ее, да и саму Хильде тоже. После ласк с нее спала та сытая сонливость, и теперь она жаждала взять Гвинет тоже, и та не могла уворачиваться, к тому же не хотела. Смысл в том, чтобы вовремя сдаться, позволить ткнуть себя лицом в мягкие подушки да выгнуться, чтобы Хильде было удобнее раздвинуть ее ноги. Гвинет чувствовала, как дрожат бедра, сведенные сладким желанием; она упала бы, если бы не Хильде, что держала ее. Дыхание спирало от одного предчувствия близости, и язык Хильде заскользил по этой влаге, вырисовывая неведомые узоры, перебирал горячие складки. Этот влажный звук заставлял Гвинет вздрагивать снова, поскуливать от того, что Хильде берет ее так, как хочет.

Они долго лежали, обессиленные, переплетаясь руками и ногами, лениво ластясь. Хильде прикрыла глаза, лишь тихо простонала, когда Гвинет прошлась пальцами по ее боку. Ничего, кроме невинной игры; она не могла насмотреться.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила Хильде.

Обычно так она писала в письмах. А что еще делать, когда вас разделяет бушующее море? Гвинет мечтала о днях, когда они будут лежать рядом и делиться историями, но сейчас ей, как назло, ничего не шло в голову.

— Однажды Скеррис решил отвести нас с братом в лебединый дом, — начала Гвинет. — Возможно, он считал это воспитанием. Возможно, ему просто было весело смотреть на испуганных детишек. Он знал, что матери будут в ярости и оторвут ему голову, но на ночь это место было нашим. У нас… все иначе. Туда женщины и мужчины приходят торговать своей красотой, и это не ты выбираешь любовника, а он тебя.

— Значит, можно уйти ни с чем? — нахмурилась Хильде.

— Да, вполне. Впрочем, за разочарование с тебя не возьмут денег. Это многих утешает.

— И что же… ты чему-то научилась там? — вкрадчиво спросила Хильде.

— Ну, я узнала, что мой брат может заикаться, чего никогда за ним не водилось, — подмигнула Гвинет. — Меня выбрали, но я не хотела идти. Я просто… наблюдала. Меня завораживала эта свобода и немного огорчала. Когда до моей любви не дотянуться, эти люди могут прийти и получить то, что хотят… Но, справившись с обидой, я решила, что это не то, чего я желаю. Я хочу всего. Вечности, любви, свободы. Не оплаченной из бездонного королевского кошелька.

— Что ж, не худшее место, чтобы в этом убедиться, — хмыкнула Хильде, по всей видимости, довольная ей. И совсем немного ревниво — сомкнула пальцы на ее руке, сжала, как бы напоминая, что Гвинет здесь, с Хильде.

Там Гвинет и подумала впервые, что увезет Хильде туда, где они будут счастливы. И теперь у нее была возможность воплотить эти мечты, нашептанные жаркой летней ночью в лебедином доме и пряным вином.

***

Она проснулась в объятиях Хильде, когда только разгорелся рассвет, заглянув в окно. Хильде прижалась к ней ближе, как будто замерзла ночью, и Гвинет пришлось осторожно сдвинуть обжигающую руку со своего бока. Она оделась быстро, как и привыкла, лишь поглядывая на мирно спящую Хильде, боясь разбудить. Проклятие отнимало у той много сил, хотя она никогда не признавалась в этом, и Гвинет хотелось, чтобы любимая отдохнула подольше. Пока еще можно.

Не зная, куда ей идти, Гвинет просто брела по большому дому Труд, что оказался куда шире внутри, чем выглядел снаружи. Она улыбалась, вспоминая, как трепетали ресницы Хильде во сне, как Гвинет слышала ее тихое дыхание, убеждаясь, что оно не хрипит по-драконьи, не клокочет сдерживаемым в нежной груди пламенем… Здесь Хильде обрела спокойствие, но полагаться на гостеприимство было опасно. Она впивалась ногтями в ладонь до крови. Нельзя было обмануться — может, Труд хотела испытать их?

Дом казался пустым — и куда делись все служанки? На длинном пути смутная тень шатнулась к Гвинет, и она узнала Гавейна. Он отчетливо появился из дымки сумрачной утренней тени, что проливалась сквозь узкие, как бойницы, окна. Обычно Гавейн улыбался, Гвинет привыкла к этому, как к тому, что солнце встает на востоке, с той самой стороны, где стынут в море камни Островов. Но сейчас Гавейн был бледен, встревожен чем-то, вцепился в руку Гвинет, словно боялся, что она пропадет, как ночной кошмар.

— Гисла потерялась! — в отчаянии сказал он. — Я следил за вашими покоями, но она… Я слышал, как она вышла, но не вернулась. Я пошел следом, не слишком быстро, чтобы не напугать… ну, ты понимаешь, — вздохнул Гавейн.

— Давай вместе ее поищем, — кивнула Гвинет. — Это не твоя вина, Вейн. Нельзя за всем на свете уследить.

— Но я должен был!..

— Да что с тобой такое? — удивилась Гвинет. — Труд обещала, что тут мы в безопасности.

Однако она была уверена, что в таких домах никто просто так не теряется. Гавейн не расцеплял руки, и это было лучшим решением, чтобы снова не заблудиться. Вырвавшись вперед, он чуть не пробежал мимо небольшой двери, будто потайной калитки, которую наверняка использовали служанки. Когда Гвинет потянула его туда, догадавшись, что Гисла могла не пропасть в запутанных ходах и гостевых покоях, а выбежать на свежий утренний воздух, Гавейн устало нахмурился и уставился на дверцу с такой обидой, как будто впервые ее увидел. Прикоснулся ладонью. Гвинет нахмурилась: а может, и впрямь… Как Хильде превратилась в дракона, Гавейн тоже не рассмотрел.

Снаружи оказался небольшой сад, отгороженный от леса плетенью, Гвинет видела ровные грядки, растущие цветы. Дичь для ужина добывала Труд в горах, но приправы могли расти здесь. Она вдохнула хвойный запах одного из кустов.

— Омела? Разве она не ядовита?

— Я слышал, что в малых количествах ей можно лечить, — пожал плечами Гавейн.

Гвинет рассеянно отломила веточку, покрутила в руках и протянула Гавейну, который безропотно следовал за ней. Едва ли Труд занималась растениями, вернее всего — тихие служанки с серыми лицами, и от этой мысли пробирало холодом, но в то же время скромный садик до странности напомнил Гвинет королевский сад с лекарственными травами, в котором матушка запрещала бегать — вдруг затопчут что-то важное, — но их с Гарретом и Гавейном это не останавливало. Потому-то Гвинет сразу подметила, что трава справа примята, словно там пробежала девушка…

— Я не могла заснуть, они снова… снова в моей голове, я слышу их голоса, и я не могу… — услышала она обрывистый, захлебывающийся шепот.

Выглянув из-за разросшихся кустов, Гвинет увидела Гислу в ночном платье, которая сидела у большого дерева, подтянув к груди колени. Белый подол весь испачкан в траве и грязи, но ее это не волновало. Уткнувшись лицом в руки, Гисла шептала в ладони, а ее дрожащие пальцы вцеплялись в растрепанные волосы.

— Зря я выпила за ужином, они тоже хотели, чтобы я пила, и я не могла… не могла даже сказать, мой язык, моя…

— Ты не виновата.

Хаген сидел поодаль, тоже прислонившись к старому дереву, но так, чтобы не касаться Гислы даже плечом. Гвинет не сразу заметила его за Гислой, но теперь засомневалась, придержала за руку Гавейна, лицо которого лучилось облегчением от того, что с Гислой не случилось ничего ужасного. Он всегда слишком переживал за других. А Гисла… Гисла, похоже, училась переживать за себя, потому что тряслась в немых рыданиях. Прорвался глухой, скулящий звук. Слезы, которые она не позволяла себе выплакать долгие обороты, зная, что следующий день будет только хуже; но теперь, когда Гисла была свободна…

Молча сидел Хаген, и Гвинет не узнавала его привычно раздражительные речи, ядовитые слова — куда это все подевалось? Гисла успокоилась, только плечи вздрагивали, и тогда Хаген неохотно промолвил:

— Мед богов — странное питье. Заставляет тебя чувствовать себя наравне с теми, кто живет в чертогах Асгарда, а потом напоминает, что ты всего лишь смертный червяк. Если от обычного вина наутро болит голова, то мед богов вскрывает твое прошлое изнутри. Стыд, гнев, отчаяние, самые печальные мысли, из-за которых утопиться захочется. Конечно, если в тебе нет потаенной тоски, быть может, ты этого и избежишь, — вынужденно усмехнулся Хаген.

— И ты?..

— Ну, я ведь тоже здесь, а не нежусь на взбитой перине, — откликнулся Хаген, и привычная злость зашипела в его речах, будто кто-то прошил утро клинком. — Полно поводов меня ненавидеть, и ты сама их знаешь. Неверная сила, с которой я родился, место, о котором я мечтал…

— Твои руны не раз уже спасли нас, — прошептала Гисла. — Тебя не за что ненавидеть, если ты применяешь их во благо.

— Славно, если ты так думаешь… Только остальные Острова ты в том не убедишь, — сухо бросил Хаген. — Им проще думать, что мир понятный, что судьба предписана, что ведьма, как я, не может родиться в их семье и вдруг начать изрекать пророчества.

— Ты всего лишь шел путем, который тебе предназначен. А я… сколько раз я задумывалась, правда ли боги уготовили мне такую судьбу или я была недостаточно смелой? Недостаточно стойкой? — Гисла снова прерывисто вздохнула и потерла горло, как будто задыхалась. — У меня было столько возможностей сбежать, умолять одного из тех мужчин забрать меня, хоть как… даже броситься с причала!..

— Ну уж нет!

Гвинет не хотела слушать, что Хаген может на это ответить. Она вылетела из кустов, решительно подошла к Гисле. Та оторопела, оглянулась на смущенного Гавейна, появившегося вслед за Гвинет, и залилась краской — это не могли скрыть даже руки, прижатые к лицу. Наклонившись, Гвинет заглянула в ее заплаканные глаза:

— Если ты выжила, такова судьба, — проговорила она. — Не нужно отнимать у себя то, что тебе положено.

Когда Гавейн вызвался проводить Гислу в дом, она пошла за ним, будто не осознавая, куда они идут и зачем. Двигалась как бы во сне. Гвинет хмыкнула; все в этом доме казалось странным.

— Ты ведь не веришь в судьбу.

Гвинет вдохнула студеный утренний воздух, продравший горло, ей хотелось охладиться, расцелованную кожу на шее все еще пекло, и Гвинет мечталось самой вспыхнуть. Пламя бурлило в венах.

— Я не позволю ей думать, будто она заслуживает смерти… из-за того, что с ней творили.

— Значит, просто солжешь? Поступишься своими убеждениями ради Гислы?

— Я-то свои мысли не поменяла, — нахмурилась Гвинет. — Но я не хочу, чтобы она страдала. Хотя мысли о том, что ей предназначено было пройти все эти испытания, должно быть, еще хуже, — скривилась она. — И за что Труд так с нами?

Хаген покачал головой, когда Гвинет коснулась меча, без которого на Островах не ходила. Она догадалась, что с их хозяйкой лучше не шутить, и ожидала… чего-то поутру.

— Таков мед богов. Она всегда его наливает. В прошлую нашу встречу я попытался перерезать себе горло, — признался Хаген, — чтобы избавить Острова от такой мерзости, но руны спасли меня. Я услышал, что я им нужен. Что должен что-то… сделать, — с усилием произнес он — похоже, Хаген так и не нашел ответ, ради чего остался в живых. — Признаю: я боялся, что Гисла сделает то же, поэтому пошел с ней. Но Труд того не ведает. Она дитя богов… для нее мед — всего лишь сладость. Как и для тебя.

Может, ей стоило бы обрести побольше веры в людей. И в богов. Гвинет устало вздохнула, покачала головой. Для нее боги были ближе, чем Хаген посмел бы помыслить, они были ее семьей. Но смотреть на тени в глазах своих друзей… На тревогу Гавейна, на отвращение к самой себе Гислы, на… горечь Хагена? Хорошо, что утомленная Хильде спала.

— А ты не сказал мне… потому что хотел посмотреть, что во мне пробудит мед богов? — спросила Гвинет. — А если бы я попросту отравилась, как чужеземка?

— Это было бы… прискорбно. Но руны не рассказали о твоей смерти, и Труд бы наверняка…

— Она устроила ловушку, хотела задержать в этом месте? — попыталась угадать Гвинет.

— Здесь время течет иначе, — кивнул Хаген. — Если задержишься — потеряешь себя… как эти служанки, чьих лиц ты не можешь запомнить. Есть такие места, где все создано, чтобы служить богам, даже люди. Поверь мне, Труд делает это не со зла; возможно, она даже спасла этих девушек, как когда-то ты выручила Гислу… Она приютила меня, когда я бежал от вельв. Несмотря на дружбу с ними, пожалела мальчишку, который погиб бы в лесу.

Ей о многом хотелось расспросить, но Гвинет знала, что он не ответит — промолчит, как и всегда. Даже мучаясь чем-то невысказанным, что всколыхнул мед богов. Но Хаген и сам не желал отвлекаться:

— Здесь все иное, не так ли? Сколько дней мы провели в этом доме?

— Два, — отмахнулась Гвинет. — Уж считать принцессу Эйриу научили, не волнуйся.

— Неплохо. Ты не просто принцесса, да? — раздался голос Труд.

Хаген щелкнул пальцами, и словно колокольчики зазвенели, отозвались руны, вспыхнувшие серебряным. Они не заметили, как Труд с луком вышла к саду — возможно, хотела отправиться на охоту, возможно, выслеживала их. Над опушкой леса разливался багряный рассвет. Искорки вспыхнули у Гвинет на пальцах, всего лишь слабое пламя, бившееся вместе с ее сердцем. Она хотела казаться опасной, хотя в самом деле голос их огненного бога достигал Островов лишь шипением углей в костре.

— У всех богов есть жрецы, не так ли? — улыбнулась Гвинет. Она старалась выглядеть беззаботной, но утопала в прозрачных золотых глазах Труд.

— Ты такая же, как я, — сказала Труд, ничуть не сомневаясь, — и я не о твоем умении воевать, сестра. Ты рождена от богов, но сила не передается их детям, таков закон. Только долголетие, возносящее нас над людьми… Но люди не вечны, и в конце концов ты остаешься в одиночестве. Я старалась побороть это проклятие, однако чародейство не способно продлить человеческий век. Этот чертог построила моя мать, — она кивнула на дом. — Но даже она не смогла насовсем остановить течение времени.

— Судьбы предрешены, — кивнула Гвинет. — Слышала я об этом.

— У духов нет судеб, — сказала Труд. — Нет ничего. Они забывают о себе… со временем. Но остаются здесь со мной десятки лет и зим.

Она оглянулась на одну из своих служанок, вышедшую во двор, и только покачала головой.

— Я не мучаю их, они не испытывают боли… Они ничего не испытывают. В том-то и беда, наша боль делает нас живыми, даже детей богов, — заключила Труд. — Будь осторожна, сестра. На той, кого ты бережешь, проклятие, которое даже я не могу постичь. Вельвы коварны, но их можно обмануть. Впрочем, расплата может быть ужасна, — помолчав, добавила она. — Отправляйтесь к полудню, без завтрака я вас не отпущу.

Она ушла в дом, а Гвинет так и осталась наблюдать за медленно поднимающимся солнцем. Хотелось растянуться на земле и молчать, наслаждаться мгновением тишины.

— Это правда? — шепотом спросил Хаген. — Но ведь король-консорт никакое не божество…

— Он нечто иное, но ты прав. Я рождена от королевы Блодвин Пендрагон и Аэроны Ши’урсгарлад, королевского рыцаря и защитницы. Мои матери совершили… обряд, — неохотно сказала Гвинет, ей никогда не нравилось рассказывать о своем рождении, которое кто-то мог бы счесть странным. Непривычным. Но явно не Хаген. — Не знаю уж, в чем этот ритуал заключается… наверняка в крови. Чародейство никогда меня не привлекало, но я благословлена пламенем. Как и многие другие дети моего народа, так что я ничуть не особенная.

Ты особенная, шептала королева, целуя ее в лоб перед сном. Ты моя маленькая искорка. Мое сокровище. Гвинет вздохнула. Она скучала… и винила себя за то, что не попрощалась, сбежав ночью на корабль.

— Ты умеешь видеть и чувствовать то, что неподвластно другим людям. Твои глаза другие, — зачарованный будто, восхищенный, сказал Хаген. — А что твой брат?

— Он умен и хитер, как лис. Хотя воин неважный, — пожала плечами Гвинет. Гаррет в ее мыслях все еще оставался надоедливым мальчишкой, с которым она вечно ругалась из-за мелочей, хотя они уже выросли. — Пламенем Гаррет не одарен, однако умеет читать кости, как матушка… как королева, я хочу сказать.

Им обоим не суждено было занять трон. Королева Блодвин правила, как богиня, и смерть подвластна была ей, она слышала перешептывания духов, она касалась костей и могла переплавить их силой воли в любое оружие. Никто не осмеливался оспорить ее право, она, вечно молодая и прекрасная, обещала охранять народ Эйриу весь свой оборот. Гаррет как-то сказал, что она родила их, чтобы королевская линия Пендрагонов не пресеклась, ведь Блодвин была последней из рода победителя дракона. Но она сказала, что это не так. Она сказала, это из-за любви.

Гвинет была подарена свобода, которой не было ни у кого из наследниц Пендрагонов. Была подарена целая жизнь, и она мечтала провести ее на севере, среди зеленых гор, среди тишины маленьких деревень. Там, в долине, были земли Ши’урсгарладов, старого рода с песьим гербом, и Гвинет хотела бы провести жизнь там, среди холмов с сидскими развалинами. Эти места похожи были на Острова, такие же холодные и суровые большую часть оборота, и она надеялась, что ее земли придутся по душе Хильде…

— Я не стану останавливать Хильде, если она захочет уплыть с тобой, думаю, она и правда будет счастлива, — сказал Хаген, подумав. Гвинет улыбнулась — она часто улыбалась, чтобы произвести впечатление, но сейчас это было искренне. — Если она излечится от проклятия, — договорил Хаген. — Если же нет… такие тайны нельзя отпускать с Островов. Многие узнают об этом. О том, что вельвы отчего-то возненавидели ярла над ярлами и его семью.

— Всем будет все равно, что за девушка живет в доме Ши’урсгарладов.

— Вот здесь ты ошибаешься, — сказал Хаген. — Пускай ты не наследница — я желаю королеве только благополучия, чтобы это и дальше оставалось так, — однако к тебе будут обращены любопытные взгляды. Хильде тоже станет лишь дочерью одного из ярлов, когда Ингфрид оставит трон, но ты видела, сколькие пришли к ней свататься! О ней станут говорить! Скажут, что мой брат прогневал вельв или самих богов, что все мы прокляты!

— У нас был уговор! — рыкнула Гвинет, подавшись вперед. Пламя сердито ворчало в груди.

— Так и есть. Я клянусь отпустить с тобой Хильде Риккадоттир. Но не змея. О змее… никто не должен знать. Никогда.