Гвинет с самого рождения слышала голос огня. Он шептал, шелестел, просачивался в ее сны. Сначала были голоса, которые Гвинет не сознавала, не понимала даже толком, как ее зовут. Напевы кормилицы, смех нянек, плач брата, к которому по наитию Гвинет тут же присоединялась, превращая жизнь своей детской свиты в настоящий кошмар. Были голоса матерей, был легкий перезвон струн, когда приглашали музыкантов… А еще был огонь. Он говорил с ней: потрескивание в камине, песня зажженных факелов, пламя, плещущее вокруг.

Когда Гвинет научилась сносно говорить и попыталась потолковать об этом с Гарретом, братец вытаращил на нее глаза, наверняка подумав, что она обезумела. Няньки считали, что она благословлена, и восторгались тем, как искорки пляшут у нее на пальцах, будто мотыльки. Матушка хмурилась и напоминала неустанно, чтобы Гвинет не играла с огнем: в детской было слишком много мягких тканей, которые могли вспыхнуть.

Дедушку Гвинет полюбила сразу. У них были одинаковые глаза, зеленые, как склоны северных гор, немного хитрые, поблескивающие. Он был голосом, который говорил с ней из огня, он показывал, как пламя может змейкой виться в руке, обогревая и успокаивая. Заплетал ей косы, ворча, что волосы у нее темные, как вороново крыло, в королеву, а не в рыжих Ши’урсгарладов — в длинной алой косе Гвинна плясало неугасимое пламя. Сказки рассказывал древние, северные, про остроухих сидов, в глазах которых светились звезды, про мудрых драконов и про героев.

Она не знала тогда ничего о богах и колдовстве, для нее Гвинн был любимым дедушкой, который играл с ними, пока матери заняты. Позже Гвинет узнала, что он вознесся в конце прошлого оборота, что сел на трон богов, что ее деду молятся многие люди, прося пламя обогреть и защитить их.

Огонь всегда был ее другом, но теперь Гвинет не слышала его голоса. Она боялась погибнуть тут одна, на чужих берегах, пусть и не хотелось признаваться, что она все та же слабая девчонка, которая жалась в объятия деда.

Хуже того было, что Гвинет не сумеет защитить Хильде, если понадобится. Остались ей только меч да умение заболтать, поскольку Хаген сказал, что вельвы любят поговорить. Хильде, конечно, не согласилась бы, чтобы Гвинет рисковала вместо нее, но Гвинет видела, как та устает в пути: когда они покинули вечные чертоги Труд, проклятие словно навалилось на Хильде с новой силой.

Они шли рядом, и Гвинет, еще помня вкус ее кожи, мечтала вжаться ближе, но не хотела отвлекать ее… и смущать спутников. Гавейн уже не снимал с рукояти меча ладонь, вздрагивал от каждого шороха. В другое время Гвинет посмеялась бы над ним по-дружески, однако этот угрюмый лес, полный странных изломанных теней, и ей внушал смутный страх. И снова огонь не откликнулся.

На привалы они останавливались, чтобы не свалиться от усталости на пороге ведьм — получилось бы глупо. Хаген в это время не отдыхал, сидя на земле или перекусывая тем, что им отдала в дорогу Труд, а словно бы прислушивался к чему-то. Вскоре Гвинет поняла, что птицы здесь не поют, а словно бы подвывают, оплакивая кого-то. Не знала она таких птиц, может, это тоже какое-то заклятье?

Хильде держалась хорошо, она всегда была крепкой. Не зря рассказывала, как в одной рубахе выбегала в снег в банные дни.

— Тебя что-то тревожит? — спросила Хильде, когда они сидели на поваленном дереве. Хаген настаивал, чтобы они не расходились, даже за водой, поэтому приходилось шептаться.

— Нет, не сказала бы…

Если уж быть искренней, то рассказывать про их договор насчет Бальдра. Хильде такая сделка точно не понравится. Поэтому Гвинет и молчала.

— Я размышляла о будущем, — призналась Гвинет. — Хочется думать, что я правильно поступаю… Понимаешь, на протяжении истории Эйриу все принцессы Пендрагонов жили только для своего народа, они знали, что должны будут сесть на трон, выйти замуж и продолжить род. И свобода, дарованная мне… она иногда пугает, ведь я не знаю, что мне делать. Я блуждаю в поисках истины. Заставляет задуматься, верно ли я поступаю. Я привыкла думать лишь о себе, и в путешествие это отправилась ради своих желаний, потому что хотела назвать тебя своей…

— Вовсе нет, — улыбнулась Хильде, положив ей руку на щеку. Теплая. — Это и мои желания тоже. Ты сделала мою жизнь гораздо, в сотни раз увлекательнее, Гвинет Пендрагон.

Гвинет поддалась, когда Хильде поцеловала ее. Всегда поддавалась.

— Я думала об этом. Я жаждала свободы, — сказала Хильде, отведя взгляд. — Внутри меня рос дракон, рос вместе со мной, и иногда мне хотелось, чтобы он вырвался и сделал мою жизнь… другой. Я не хотела стать разменом в этой борьбе за власть, способом возвыситься для одного из женихов.

У Гвинет никогда не было жениха. В прошлом принцесс сговаривали еще при рождении, умудренные друиды и жрецы искали подходящего юношу, чья кровь чиста, а семья верна королевскому роду. У королевы когда-то был жених, лорд Ллеоурга, дядя Гавейна. Он погиб на турнире, в котором Аэрона завоевала право стать королевской защитницей. Королева никогда не рассказывала про него. Может быть, поэтому у Гвинет не было нареченного супруга.

— Когда все это закончится, ты будешь свободна, — пообещала Гвинет. — Если захочешь, я покажу тебе Эйриу. Да мы можем объездить весь мир, если пожелаешь!

Хильде мягко улыбнулась и кивнула. Гвинет знала, что не должна даже думать о том, что у них не получится снять проклятие.

***

Гвинет столько слышала о вельвах, но не думала, что они окажутся просто обычными женщинами, которые окружат их. Они были разными: высокими и низкими, худыми и толстыми, с лицами, ради которых стоит умереть, и рябые от перенесенной болезни. Оказались не чудовищами, не духами леса, как те девицы с ободранными спинами. Странно было только то, что вельвы смотрели на них и не издавали ни слова, не шептались, не обсуждали ни появление нежданных гостей, ни возвращение Хагена после стольких оборотов. Ни звука. Тогда Гвинет подумала, что они попросту знали: они с самого начала догадывались, что он придет. Не это ли знак, что они там, где нужно, что вельвы найдут ответы на вопросы, которые мучают их? Мучают Хильде…

Появились эти тени внезапно. Хаген, ведший их по одному ему ведомому пути, кивнул, отвел в сторону широкую еловую лапу. Они зашли уже слишком далеко, в последние часы, а может, и дни Гвинет пробиралась через вывороченные из земли заскорузлые корни, продиралась сквозь кусты. Гавейн помогал и Гисле, и Хильде, протягивал руку, но даже ему не хотелось улыбаться в такое время, хотя обычно он так и сиял, стараясь всех подбодрить. На лицо Хагена и вовсе смотреть не хотелось.

Он никак не предупредил, хотя о вельвах невозможно было рассказать заранее — только увидеть. Гвинет выглянула из-за его плеча, увидела обычную с виду деревню, кривой забор. Она никогда не думала, что вельвы будут жить за таким покосившимся, старым плетнем. Но кто еще стал бы жить здесь, в горах, среди перепутавшихся ветвей? Хаген глубоко вдохнул холодный горный воздух и шагнул вперед, и Гвинет невольно повторила за ним, будто это какой-то обряд.

Она боялась увидеть в вельвах чудовищ, порождения тени, настоящих демонов — Гвинет никогда не видела этих обитателей ночи, но слышала истории о них. Будто бы они безумны и не знают, что такое милосердие. Вельвы… даже если они были жестоки и своенравны, они оставались людьми, а это упрощало дело. Человеку всегда есть, за что бояться, на него можно надавить. Осталось догадаться, где слабое место лесных ведьм…

И они вышли им навстречу, и никто ничего не говорил. Хильде рассматривала их исподлобья, без враждебности, но с настороженностью, потому что ей предстояло довериться этим женщинам, попросить их снять заклятие. В простых платьях, темных, немарких, они выглядели как крестьянки, ландбоары, как тут говорили, но держались с такой гордостью, словно были затерянными в горах древними королевами. Когда вышедшие навстречу женщины расступились, как будто рябь ветра прошла по черной воде, Гвинет поняла, почему они стояли: дожидались.

— И стоило ли оно того? — спросила женщина, шагнув к Хагену. — Ты ведь все равно вернулся.

Ее лицо прорезали морщины, в пшеничных волосах серебрилась седина, но глаза горели ясные, яркие, синие, как чистое небо. Она единственная из вельв носила тяжелое ожерелье, увешанное грузными золотыми подвесками, на которых Гвинет угадала знакомые очертания рун. Гульвейг, названная в честь древней богини. Старшая из вельв.

— Я никогда не прорицал для себя, — проворчал Хаген. — Того, что мне вновь предстоит оказаться на твоей земле, я не знал.

Гвинет выступила вперед, сама взглянула в синие глаза, в которых можно было потеряться. Она склонилась, и Гавейн последовал за ней, потому что не пристало рыцарю просто стоять, когда его принцесса просит. Немного показной покорности не повредит.

— Я пришла просить за дочь ярла над ярлами, — сказала Гвинет, чтобы самой Хильде не пришлось умолять. Не хотелось, чтобы любимой навязали долг, потому что с дочери ярла можно было бы многое спросить, а вот с чужачки…

— Большая честь, — промолвила Гульвейг, — принимать тебя, дитя богов, и твою свиту. Я приглашаю вас в свой дом, там и поговорим.

Она не хотела говорить на виду? Любопытно. Хотя вельвы оставались недвижимы, покорны, как самые преданные служанки, Гульвейг почему-то не хотела, чтобы они расслышали их слова. Она шагала впереди, не оглядывалась, зная, что у них нет иного выбора, кроме как идти за ней. Краем глаза Гвинет оглядывалась, старалась ухватить как можно больше: тихие дома с провалами зловещих окон, беленые ставни с нарисованными рунами, ряды заборов, рассохшихся от времени. Ни лая собак, ни запахов стряпни. Зашла бы Гвинет случайно — решила бы, что жилище оставили давным-давно на поживу диким зверям (потому что даже разбойники сюда по своей воле не зайдут).

И это здесь Хаген рос? Неудивительно, что захотел сбежать.

В доме Гульвейг был затоплен очаг, дохнуло в лицо теплом. В сенях они разулись, засновали совсем молодые девчонки — юные ученицы вельвы, еще не совсем бессловесные, у них в глазах поблескивали огоньки, они подталкивали друг дружку локтями, но не отваживались нарушить тишину. Девушка помогла Хильде снять сапоги. Гвинет мимолетно улыбнулась любимой, как бы спрашивая, все ли в порядке.

— Они здесь такие… тихие, — прошептала Хильде, понизив голос, что Гвинет едва ее расслышала. В сенях было темно.

— Если много болтать, можно не услышать, что поют руны, — сказал Хаген. Он, как обычно, прислонился к стене и сложил руки на груди. Гвинет показалось странным, что он даже в доме вельвы скрывает наколотые на руки руны под рубахой. Подумала, будь его воля, Хаген бы вовсе в тень закутался и скрылся.

Гисла тихо поблагодарила одну из девушек, и та хихикнула. Звук тонкий, как чириканье птицы. Робкая Гисла, видно, все никак не могла поверить, что и ее принимают как почетную гостью, а не как жалкую служанку, и Гвинет вздохнула: однажды научится свободе, а до той поры… надо за ней приглядывать. Гавейну тоже досталось нескольких взглядов. Других. Зовущих, долгих. Гвинет ему тоже подмигнула — просто чтобы не расслаблялся.

— Наверняка растут здесь с младенчества, Гульвейг отбирает себе в ученицы вельв с самым сильным даром, — сказал Хаген. — А потому ты для них неведомая зверушка. Лучше держись от них подальше.

— Я никогда не позволю себе ничего дурного с девушкой…

— О тебе волнуюсь, дурень.

Они расселись за столом, Гульвейг сидела во главе. Гвинет уже начинала понимать: эти чертоги — ее собственное королевство, где она властительница, по одному лишь кивку которой ученицы наполняли кубки и ставили перед гостями блюда с поджаренной дичью. Горячее мясо, готовое к их приходу. Не совсем этого Гвинет ожидала, ждала дыма подпаленных трав, бормотания, запаха сырости и крови — всего, что сопровождало колдовство. Но Гульвейг не нужно было это, чтобы прозреть, она перебирала подвески на ожерелье, и Гвинет слышала знакомое позвякивание. Руны смеялись.

Наливали тут не мед, как в доме Труд, питье пахло прохладой и травами, но, когда Гвинет протянула руку, Хаген вдруг перехватил ее кубок и отпил первым, глядя на хозяйку. Губы Гульвейг едва заметно дрогнули. Хаген с некоторым даже разочарованием протянул кубок обратно Гвинет.

— Я знаю, зачем ты пришла, — обратилась Гульвейг к Хильде, которая притихла и наблюдала за вельвой, будто ожидала приговора, а потом и казни. — В твоем теле проклятие, но не в тебе вина. В деяниях кого-то из твоего рода, оскорбивших богов, в твоей крови. Ты и другие потомки твоей семьи будут обращаться чудовищами. Я не могу разомкнуть заклятия, наложенные асами, — объявила она прежде, чем кто-то успел сказать хоть слово. — Их колдовство другое. Золотая пыль. Она въедается глубоко, и от нее не отмыться даже в наших источниках.

— Но… богов? — спросила Хильде, растерянная. — Так это не человек, не ведьма — боги прокляли мою семью? Всех? Но за что?

Она смотрела то на Хагена, то на Гульвейг. Молчание было ей ответом, и Гвинет догадалась, что старшая вельва никогда не признается в том, что чего-то не ведает, просто не позволит себе выдавить эти слова в доме, полном учениц. Спрашивать за проступки надлежало у Ингфрида — едва ли Хаген, в которого Хильде метала огненные взгляды, что-то знал, он ведь детство провел в этой затерянной деревне, среди немых вельв и воющих рун. Если бы у него была разгадка, он не проделал бы такой путь, не явился бы на порог Гульвейг.

— Снова уйдешь, — сказала вельва, посмотрев на Хагена.

— Да, у меня своя жизнь. Значит, снять проклятие ты не сможешь? — забыв о всяком уважении, Хаген поднялся со своего места. — Я догадывался, что это колдовство иного рода, слишком крепкое даже для тебя. Может, скажешь хоть, кто из богов его наложил?

— А ты собрался его отыскать? — улыбнулась Гульвейг.

— Я отыщу! — сказала Гвинет, выпрямившись. Есть не хотелось, кусок в горло не лез. Пламя лизнуло пальцы. — Если не к дочери богов они прислушаются, то к кому же? Так кого нам требовать к ответу?

Она не хотела сейчас даже размышлять о том, что кто-то из рода Хильде совершил нечто настолько непростительное, что боги прокляли всех его потомков; боги бывали обидчивы, боги такие же, как люди, которыми они правят. Теперь Гвинет готова была поверить в судьбу: кто, кроме нее, способен добиться справедливости для Хильде? Словом или огнем.

— У него много имен, — сказала Гульвейг, и впервые спокойствие ее голоса всколыхнулось. — Альфадр — Всеотец, Фьельнир — Меняющий обличья, Гейртир — Бог Копья. Один. Он единственный среди асов, кто владеет сейдом, потому что когда-то он украл эту силу, зачерпнув из нашего источника! Предатель. Бог лжецов. Но он может изменить суть человека, вплетя ему золотые руны в судьбу.

Хаген тяжело вздохнул и упал обратно на стул — не сел, а рухнул. Рука дрогнула. Руны зазвенели, губы скривились, как будто теперь они причиняли Хагену и телесную боль. Гисла тихо бормотала что-то — возможно, молилась?.. Кому, Одину? Переглянувшись с Гавейном и увидев, что он, посомневавшись, положил ладонь на рукоять своего клинка, Гвинет смахнула ее незаметным жестом.

Это не Гульвейг их враг — теперь она это понимала.

— Ты знала, что мой род проклят, — процедил Хаген, вскинув быстрый, злой взгляд на бывшую наставницу. — Каждый мой день отравлен проклятием асов, а теперь под ним и Хильде, и нерожденное дитя Ингфрида!.. Может, потому я и стал… таким! Ведьма и змеица! Достойные наследники! Вот что ждет род правителей Исэйла! И тебя это устраивало, потому что если бы мы однажды смогли снять проклятие с Хильде, то я бы избавился от своего!

— Ты не проклят, — цокнула языком Гульвейг, — ты одарен!

— О да, а моя любимая племянница одарена полетами в небе и железной броней, какую ни один меч не пробьет! Но отчего-то нам это не по душе, вот мы странные люди!

Хаген замолчал, словно случайно прикусил язык. По дрожанию его плеч Гвинет догадывалась, что он редко когда так смело высказывался — так открыто, так… искренне. Он и правда считал себя мерзостью, ведьмой, чудовищем, всеми теми ужасными и незаслуженными словами, которыми его называли за спиной люди, не знавшие ни силы рун, ни самого Хагена. Он понимал, что его жизнь была бы гораздо проще, будь у него решение. Будь у них с Хильде.

— Дозволите остаться хотя бы до утра, госпожа Гульвейг? — спросила Хильде.

Она говорила отрешенно, негромко. Высоко подняла голову, но Гвинет видела слезы, поблескивающие у нее в глазах. Хотя у нее за столом сидела дочь ярла над ярлами, вцепилась пальцами в край стола, а из-под ее драконьих когтей протянулись царапины, Гульвейг даже бровью не повела. Зато повернулась к Хагену:

— Твои спутники подкрепятся и отправятся в путь. Я бы хотела, чтобы ты остался с нами.

— Если ты не видишь, что я здесь сгнию, к чему просить? — пожал плечами Хаген.

— Я не всеведуща, — отрезала Гульвейг. — И не все предрешено, есть выборы, которые мы можем сделать, а можем пойти другой дорогой. Разве ты еще не понял? Мы лишь слуги рун. Сосуды.

— Прекрасно, — скривился Хаген. — Я не собираюсь служить. Не стану выполнять чужую волю, просто потому что от меня того требуют. Я найду выход, — бросил он, когда поднялся, со скрипом отодвинув свою часть лавки. Ученица вельвы, потянувшаяся к нему, отпрянула, как от огня. — А вы сидите, — неразборчиво сказал Хаген, мотнув головой. — Хотя бы кормят тут сносно.

***

Хижина, которую им отдали, стояла на краю деревни. Тихая, неприметная, слишком чистая. Дело не в том, что кто-то из учениц подмел полы, а в том, что вещей тут не было никаких, не было запаха человечьего жилья. Наверняка эту хижину отдавали гостям, которые появлялись на пороге вельв, чтобы узнать судьбу. Несмотря на то, что Хаген осмотрел каждый угол с пристрастием сторожевого пса и заключил, что жилье безопасно, Хильде внутри не оставалась. Гисла и Гавейн затопили печь, Хаген думал о чем-то своем, а Хильде выпорхнула наружу и так шаталась вокруг дома.

Поначалу Гвинет думала дать ей выплакать свое, успокоиться, потому что Хильде не умела долго горевать… но и поводов для такой печали у них раньше не было. Вздохнув, Гвинет открыла скрипнувшую дверь и увидела Хильде у ограды, к которой она тяжело привалилась. Шагнув ближе, Гвинет не почувствовала от нее прилива чародейской силы, которая вызывала покалывания в пальцах, так что… Хильде просто устала.

— Как ты, любовь моя?

— Не знаю, — губы дрожали, Хильде давилась криком, который так долго сдерживала. Только это было не рыдание испуганной девочки, а ярость, такая огненная, такая красивая, что Гвинет на мгновение захотелось отойти от нее и позволить Хильде бушевать. Пусть пламя, которое пожрет деревню вельв, пусть рев, пусть распахнутая драконья пасть… Но Гвинет подступила ближе, схватила ее за руку, чтобы удержать. — Если боги прокляли меня, надеяться не на что, — признала Хильде. — Не знаю я, что мне уготовано, но теперь кажется, что мне суждено обратиться чудовищем, змеем… Прости, — улыбнулась она. — Ты столько сделала, чтобы мне помочь, я… я бы вовек не расплатилась…

— Я и не из-за платы, — огрызнулась Гвинет.

— Но только теперь все решено, ты просто… ты оставь меня, — сжалась вся Хильде. — За прошедшие дни змей стал сильнее, до этого я просто горела в лихорадке, лежала целыми днями и злилась, а теперь хочу, чтобы все вокруг пылало! Ты не понимаешь, Нетта! — почти со злостью выкрикнула Хильде.

— Да, не понимаю, — согласилась Гвинет, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. На самом деле она догадывалась. Шепот пламени в ее голове никогда не утихал, и она знала, что пламя было ей самой — со всеми ее грехами. — Но я отступать не собираюсь. Значит, боги? Спросим и богов, чем твой род им не угодил.

Хильде уставилась на нее, как будто Гвинет заговорила на каком-то странном, неизвестном им обеим языке.

— Но… это ведь невозможно?

— Добраться до Асгарда? — переспросила Гвинет, вспомнив, как здесь зовется чертог богов. — Да, может быть трудновато. Но боги у нас, в Эйриу, часто сходят на землю, мой дед — божество, мои матери — тоже! С ними ты даже знакома, — подсказала Гвинет.

— Но королева Блодвин выбрала править своим народом. Наши боги не водятся с людьми, мы никогда не сможем привлечь их взоры! Мы не жрицы, а даже если упросим кого-то из валькирий обратиться к Одину, не значит, что он непременно ответит — я слышала, — понизив голос, сказала Хильде, — почти никогда не отвечает.

— Значит, надо как-то его внимание привлечь. Придумаем! — воскликнула Гвинет.

Даже себе она казалась самонадеянной, ведь не обязательно островные боги такие же, как знакомые ей, привычные, ее собственная семья. Да и мало просто дозваться до бога, надо еще добиться от него ответа, а лучше — чтобы с рода ярла Ингфрида сняли проклятие! Расхаживая по поляне, Гвинет ощущала, как мечутся ее мысли, как по пальцам пробегают искры. Надо найти нить, за которую можно уцепиться, потянуть… Угадать слабое место бога — легкое ли дело! Она усмехнулась. Боги не терпели обид. Конечно, Ингфрид мог и сам не знать, что оскорбил кого-то из них. А если они с Хильде тоже разозлят богов, привлекут их взгляды?.. Нет, навлечь на себя второе проклятие — не выход.

— Я не хочу видеть, как ты мучаешься, — сказала Гвинет. Хильде отступила, но потом позволила обнять, перебирать ее волосы, пахнущие дымом. — Если для этого придется обмануть богов, так и будет!

— Обмануть? — переспросила Хильде.

— Увы, любимая, — хмыкнула Гвинет, — с богами могут сражаться только боги. Мы — всего лишь люди. Даже я. Моего пламени не хватит, чтобы спалить Асгард, да и драконьего, я уверена, тоже. Но боги тоже когда-то были людьми, они сильны, но их можно обмануть, убедить, самих заставить во что-то поверить! Это будет наше оружие. Мы заставим их снять это проклятие, я обещаю!

— Поговори с дядей, — попросила Хильде, которую явно мучили сомнения. — Он что-то скрывает, да и… он, с его прозрением, куда ближе к богам. Может, знает, как обратиться к Одину.

— Он твой родич…

— Но мы с ним мало говорили. Раньше. Я даже не знала… про это! — Хильде взмахнула рукой. Деревня, вельвы, притаившийся в траве туман. Все тихое и нелюдское. Застывшее во времени. Гвинет бы на его месте тоже о таком не рассказывала.

— Болтуном Хагена не назовешь. Ладно, я у него спрошу, что нам теперь делать, — кивнула Гвинет. — Отдохни, пока есть возможность.

Расставшись с неохотой с Хильде, Гвинет отправилась на поиски. Ни Хагена, ни Гислы в хижине не было, только Гавейн, который чистил сапоги в узких сенях. Сказал, Гисле захотелось прогуляться, а Хаген любезно согласился ее проводить. Да уж, любезность из него так и прет! Гвинет ухмыльнулась, зная, что Гавейн подвох не заметит: он-то говорил искренне.

Пройдясь по деревне, Гвинет нашла Гислу в окружении ведьм, она что-то втолковывала им, но те молчали, как будто девушка разговаривала с вырезанными из дерева идолами. Ровные, безразличные лица. Что у них творилось?.. Чуя беду, Гвинет бросилась было к ним, но Хаген перехватил ее, вдруг выдвинувшись из тени. Сам скрывался под капюшоном плаща, словно не хотел лишний раз ведьмам лицо свое показывать. И все равно — странные одежды для вечерней прогулки.

— Она хочет, чтобы ее взяли в ученицы, — сказал Хаген, взглянув на Гислу… без злобы, без обиды, только с какой-то обреченной усталостью. И с толикой удивления: — Я всегда хотел избавиться от дара, а кто-то мечтает о нем так, что готов на коленях этих ледяных сук умолять, лишь бы ей дозволили. У Гислы нет умения, — покачал головой он, — если бы было, ее бы нашли в детстве. Она верит, этого не случилось, потому что ее продали в рабство, потому что она покинула дом так рано, но для вельв оковы — не помеха. Она хочет обманываться, убедила себя, что слышит руны.

— Я тоже слышу — как они звенят, как будто смеются: надо мной, над тобой, над нами всеми, — призналась Гвинет, — но, похоже, этого недостаточно, чтобы их научиться понимать, как ты. Ими нужно… жить. Я понимаю твою тяжесть, — сказала она; ему, в отличие от Хильде, Гвинет надо было сказать то, что Хаген хотел услышать, ему не нужна была правда, ему нужен хоть кто-то — кто поймет. Не как брат, заботившийся о нем, не как те, кто боятся его предсказаний и рун, а как та, кто тоже связана с чародейством. — Но у кого-то нет вовсе ничего, как у Гислы. Ни семьи, ни дома, ни дела. Уверена, она боится, что я уплыву в Эйриу, и тогда Гисла останется совсем одна…

— А ты не станешь брать ее с собой?

— Я хотела у нее спросить, хочет ли…

— Только у нее и выбора не было никогда, — подхватил Хаген. Помолчал. — Иногда от такой силы только больше бед. А ты о чем хотела поговорить? — отвлекся он.

— О богах, — пожала плечами Гвинет. — Мы не вернемся в Уппсалу, не раньше, чем снимем проклятие, иначе кто-то из сынков ярлов и конунгов увидит, как прекрасная дева превращается в змея, да и зарубит ее, пока она уязвима. И я еще свой путь не закончила, а ты — как знаешь. Можешь возвратиться и успокоить брата, рассказать ему все, поведать про вельв. Перед богами ярл над ярлами смирится, — сказала Гвинет, зная, что перед богами смиряются все. — Ты и без того многое для нас сделал. Правда, я… — Гвинет вздохнула. — Мне жаль, что тебе пришлось это все вновь вспоминать. Тащиться сюда.

— Плевать, — отмахнулся Хаген. — Я давно вырос.

Гвинет знала, что он лжет.

Притворяется, замалчивает. Делает все, чтобы слова не зазвенели снова, как просыпанные монеты, чтобы не завыли вместе с рунами, чтобы не закричать самому из последних сил, как за столом Гульвейг. Глядя на безжизненные лица вельв, Гвинет готова была спорить, что этому — быть скрытным, быть тихим, быть никем — Хагена научили в обители горных ведьм. Они были лишь сосудами, которые заполняли руны, их сила, как из источника истины, проливалась в вельв. Они даже от имен отказывались — их старшая носила имя древней чародейки, до людей и до богов Асгарда. Но Хаген был слишком упрям и зол, чтобы стать никем… зато он молчал — и внутри зрели боль и обиды.

— Хотела попросить Гислу рассказать мне сказочку на ночь, но ты наверняка тоже знаешь, — усмехнулась Гвинет, надеясь новой загадкой подбодрить Хагена. — Чего хочет Один?

— Хочет?..

— Ну, на что он обменял бы свободу Хильде, — подсказала Гвинет. — Его желания, мечты… Он ценит преданность и силу, он благоволит валькириям, но наверняка есть нечто более… осязаемое?

— Он хочет знаний, — поколебавшись, сказал Хаген, и Гвинет кивнула, уверенная, что ей вновь расскажут извечную историю о том, как Один прибил себя к великому древу и принес самого себя в жертву ради того, чтобы обрести могущество бога и знания колдовства. Но Хаген вдруг заявил: — Он узнал сейд из своей жажды изведать весь мир.

Руны на его руках звякнули, словно бы соглашаясь.

— Но он ведь мужчина, — сказала Гвинет, вдруг спохватившись. — Как и ты.

— А твой дедушка, говорят, обращается огромным псом, — закатил глаза Хаген. — Один ведь бог, притом верховный, и ему позволено больше, чем обычному человеку. Он искал знаний и постиг все виды колдовства, какие есть на Островах, только… только мед мудрости великанов он не добыл.

Хаген говорил медленно, как будто вспоминал что-то — старую сказку. Гвинет сталкивалась с этим: многие растут, зная, что боги вечны (хоть это не совсем так) и могущественны, и никому в голову не придет посмотреть на них так же, как на своих близких или, того хуже, соседей. Но уверенность Гвинет, похоже, сумела заразить и Хагена.

— Мед богов? — переспросила Гвинет.

— Нет, не совсем. Великаны были до ванов, были до асов, они древнейшие обитатели Островов, которых мы знаем, — рассказывал Хаген. — Говорят, уж они-то изведали мудрость, у них был источник, колодец, который охранял умнейший из них, и из колодца только богам дозволялось отпить. Но великанов это не спасло…

— Потому что оборот должен закончиться, потому что даже боги не могут быть вечны, — согласилась Гвинет. Она знала, как гибель богов называют на Островах — Рагнарек, Сумерки Богов. — Так значит, если это источник, то с великанами он мог не иссякнуть?

— Только Один не мог его найти — или не мог одолеть стража, что охраняет мед, — как-то неопределенно сказал Хаген; да уж, гадать по сказкам — дело нелегкое, а когда от этого зависит будущее твоей любимой…

— Значит, мы найдем, — сказала Гвинет, позабавленная тем, как Хаген вскинул брови. Он не играл, а правда был поражен ее замыслами. — Найти бога любой дурак сможет. Пойди да покричи в храме. А вот предложить ему что-то заманчивое, чтобы он явился… Может, для начала спросим совета у вельв, где искать мед?

— Поди и спроси, — сказал Хаген. — Не хочу я больше с ней говорить. Мы можем спросить у рун, — сдался он. — У источника — он здесь, за деревней, надо спуститься под землю.

Его глаза загорелись. Гвинет уже слышала про источник, но толком не понимала, что это такое. Нечто ценное, что может дать все ответы. На ее родине многие деревенские колдуньи гадали, перебирая камушки и другие якобы колдовские вещицы. Но руны… руны, в отличие даже от старшей вельвы, не могли лгать.

— И нас туда пропустят?

— А ты станешь спрашивать разрешения?

Гвинет хмыкнула.

***

Они дождались наступления темноты и прокрались наружу. Шаги были тихими, потому что Хаген чертил руны, когда они шли. Он сказал, когда-то боги украли звук шагов кошек, чтобы сковать цепь, которая удержит великого волка Фенрира, и Гвинет понравилась эта сказка. С ними был и Гавейн. Не хотелось идти только вдвоем, но брать Хильде Гвинет побоялась: не знала, как откликнется дракон в ее груди, если подвести ее к источнику сейда. Гисла осталась присматривать за Хильде, вот и получалось, что с ними шагал Гавейн.

Было еще кое-что: Гвинет не хотела оставаться с Хагеном наедине там, где царят руны. Кто знает, что он увидит внизу, не сведет ли его это с ума — по словам Хагена, только старшим вельвам разрешалось спускаться в пещеру. С Гавейном и Гвинет чувствовала себя свободнее и спокойнее. Конечно, некрасиво было использовать друга детства, названого брата, как оружие, но Гавейн сам приносил клятвы и рвался вслед за ней в любой бой, поэтому Гвинет решила не мучиться совестью.

Стражу вельвы не выставляли, и это показалось Гвинет подозрительным. Впрочем, и спуск, небольшую щель в скале, можно было угадать, только если знаешь, где искать. Хаген шагал уверенно, подвел их к нужному месту. Вздохнул — и пошел первым. Пришлось протискиваться. Гвинет слышала, что многие боятся замкнутых пространств, сжимающих стен, и Хаген, похоже, был как раз из таких, но не издал ни звука. Они оказались в каменном рукаве, который спускался вниз, ход был низкий, скорее под женский рост, и высокому Хагену пришлось пригнуться, чтобы не сбивать каменные наросты лбом.

— Я его чувствую, — сказал он. — Источник дальше. Нет, не надо зажигать огонь! — шикнул он, когда Гавейн вытащил припасенную деревяшку, обмотанную промасленной тряпкой.

Света серебряных рун, загоревшихся на руках Хагена, оказалось достаточно. Гвинет шла между колдуном и рыцарем, поигрывала искрами на пальцах. Она тоже чувствовала нечто странное в воздухе, в его движениях. Было влажно, даже сыро, и она не сомневалась, что найдет внизу источник — обычный исток горной реки, быть может. Но дыхание колдовства, каждая искра, каждый звон от рун Хагена — все это не могло быть обманом.

— Гульвейг сказала, что Один украл руны из источника, — припомнила Гвинет. — Как ему это удалось? Ты же сказал, чужаков сюда не пускают.

— Это было слишком давно, — пожал плечами Хаген. — Он притворился одной из них, боги могут менять облик. Один — странник, он может явиться и мужчиной, и женщиной, и даже ребенком.

— Странно, что ведьмы ничего не заподозрили, — проворчал Гавейн. — Если только он не сговорился с кем-то из них, чтобы его пропустили и помогли забраться сюда.

— Все возможно, — кивнул Хаген. — Он испил из источника и услышал голос рун. И уже никогда не смог от них избавиться. Говорят, он хотел убедиться, что Рагнарек неизбежен, что Сумерки Богов в любом случае наступят — так предрешено. Когда-то вельва рассказала ему о гибели Асгарда, и он желал убедиться, что она не издевалась над ним и не выдумала историю.

— Старые боги должны уходить, — пожала плечами Гвинет. — Так великанов сменили ваны, а ванов — асы, и неужели Один верил, что сможет остановить вращение колеса?

— Когда ты верховный бог, начинаешь сам верить в невозможное.

Гвинет покачала головой, представив, какое разочарование ждало Одина в этой мрачной пещере. Они вышли на ровную поверхность, путь перестал по-змеиному изгибаться и извиваться у них под ногами, и Гвинет пошла быстрее, уже не боясь споткнуться о какую-нибудь выбоину и полететь вперед кувырком. Проход расширился, теперь они шагали бок о бок. Не способная угадать, насколько глубоко они забрались, Гвинет приложила руку к каменной стене, ей почудился гул, казалось, она услышала далекую капель… Похоже, вода и правда была рядом.

Они оказались на берегу подземного озера, совсем небольшого, тихого. Руны, посыпавшиеся с простертых над водой рук Хагена, бились о натянутую поверхность воды, и звон заполнял уши. Гвинет пошатнулась, и Гавейн помог ей устоять, несмотря на то, что сам казался бледным и испуганным. На стенах сами собой зажглись вырезанные кем-то руны — а может, это были природные трещины, которые сами складывались в заклятие. Мертвенный, неестественный свет заполнил пещеру. Хаген гибко склонился в воде, ища что-то в отражении.

— Надеюсь, ты не собрался из него пить? — поежилась Гвинет, пытаясь неуместной шуткой отвлечь Хагена.

— О, нет, я еще не настолько обезумел, — улыбнулся он, и Гвинет стало немного легче на сердце. — Но и в отражении можно кое-что рассмотреть. Отблеск истины.

— Можем мы тоже заглянуть? — спросил Гавейн.

— Почему бы и нет. Только держи его, ваше высочество, чтобы не свалился в воду.

Хаген издевался, но Гвинет почувствовала, что Гавейна тянет вперед какая-то неудержимая сила. Вряд ли дело в колдовстве, он был совершенно глух к шепоту рун, в этом Гвинет успела убедиться за время пути. Но всем юным рыцарям хочется узнать, что они добьются славы, иначе гадалки просто умерли бы с голоду. Гавейн тоже однажды просил Гаррета погадать — брат в то время пытался изучать предсказания по одной книжке, но они ничего не добились, только закоптили комнатку прислуги, в которой укрылись, свечами.

— Вейн, уверен? — шепнула Гвинет.

— Разве ты не хочешь знать, что нас ждет?

Втайне Гвинет боялась, что увидит нечто ужасное — особенно то, что касалось Хильде. Она смеялась над опасностью, обещала достать даже до богов, но это пока Гвинет не видела того ужаса, которым все это могло завершиться. А она знала, что ужас был. Пламя, кровь и сталь. Чуяла дым, сожженные деревни, обугленные тела. Не нужно слышать руны, чтобы знать, что такие проклятия сводят с ума и обрекают на мучения.

Но она не хотела видеть, как все повернется. Потому что тогда неизбежность этого станет будто бы… столь очевидной. Пока Гвинет не знала, что ее ждет, она могла спорить с судьбой и поддевать смирение вардаари, но сама страшилась заглянуть дальше.

Хаген всматривался в воду, смотрел и Гавейн, поэтому они не заметили, как из тени соткалась фигура Гульвейг, которая шагнула им навстречу. Гвинет в испуге вздернула меч, а левую руку объяло пламя… слишком слабое, не бушующее с грозным ревом, будто здесь, во владениях сейда, ему что-то мешало, препятствовало. Но хотя бы вышло зрелищно. Гульвейг не выглядела испуганной, но замерла на месте.

Повернулся к ней Хаген — руны плясали в его зрачках. Острые линии, кривые углы. На самом дне глаз.

— Это… возможно? — спросил он.

— Найти мед великанов и предложить Одину испить его? — Гульвейг запросто вскрыла их замыслы. — Это твоя судьба — ты и скажи.

— Хватит этой лжи! — рявкнул Хаген. — Ты знаешь все. Ты всегда знала! Знала, что меня отдали, чтобы собственная семья не повесила меня, когда устанет от предсказаний. Знала, что я несчастен тут, не хочу служить — для этого даже не нужно обладать даром, достаточно гребаных глаз! Знала, что я сбегу и буду бродить по лесу, что Труд приютит меня и что Амельрих попытается взять меня силой и сожрать, — чеканил он ужасные вещи, — и ты могла бы сказать мне об этом, когда я выбирался ночью через окно, думая, что обманул судьбу! Но ты позволила мне уйти в лес.

Гульвейг молчала в ответ на обвинения, которые заставляли рунные узоры вспыхивать на стенах и на руках Хагена. Гвинет чуяла волнами исходящую от него ярость, способную разорвать ведьму пополам, но почему-то еще не сделавшую это. То ли Хаген слишком уважал наставницу до сих пор, то ли просто боялся, понимал: если он это сделает, им не дадут уйти живыми.

— Ты должен был пройти свой путь.

— Ты могла меня хотя бы предупредить!

Но Гульвейг только рассмеялась — как будто он ничего не понимал.

— Что за наставница я бы была, если бы не позволила своим ученицам… и ученикам совершать ошибки! Ты должен был понять, что мир никогда не примет тебя, не встанет на твоей стороне — твое место здесь, ты принадлежишь рунам.

— О, нет, — проронил Хаген. — Если мир не хочет меня принимать, значит, я его изменю. Так, как мне больше нравится.

В это долгое мгновение Гвинет подумала, что Хаген и впрямь способен стать ярлом над ярлами, что-то поменять, показать людям, что он некто больший, чем предсказатель с дурными вестями. Эта уверенность, эта твердость — она бы понравилась вардаари. Если бы его кто-то видел.

— Ты все еще не вырос, — с сожалением сказала Гульвейг. — И что за дружину ты себе выбрал, чтобы менять мир? Дочь чужих богов, обманщицу, и мальчишку, ослепленного рассказами о доблести?

— Пламя и сталь — почему бы и нет?

Хаген рассмеялся, но в голосе была только злость. Он шагнул прочь, не обращая внимания на поджатые в тонкую нитку губы Гульвейг, и Гвинет поспешила за ним, чтобы не оставаться наедине с вельвой. Гавейн тоже ушел, но отшатнулся от источника с трудом, будто отклеился.

— Да куда ты… Хаген, постой! — вскрикнула Гвинет, когда тот, не дожидаясь их, быстрым шагом пошел к деревне, плащ снова развевался крыльями, фигура сгорбленная, болезненная.

— Да, подождите! — вторил ей Гавейн.

Хаген резко обернулся, крутанулся на каблуках сапог, и Гвинет увидела лихорадочный блеск его глаз. Руны замолкли, но от него все еще разило холодом источника, выморозившим что-то… живое, человеческое. Худое лицо, кожа, натянутая на скулах. Он был словно оживший мертвец. Висельник, снятый с дерева.

— Не надо, — предостерег Хаген. — Не вздумай меня жалеть.

Гвинет вспомнила дом карлика Амельриха, грязь, плесень, мерзотное ощущение, от которого хотелось отмыться прямо там, в реке. Вспомнила, как Хаген уверенно взмахнул клинком, ни на удар сердца не задумавшись, что карлик, может, не заслуживает смерти. Он давно хотел его убить. Хаген ненавидел быть слабым.

Гвинет знала, что есть вещи, о которых не стоит расспрашивать.

— Что ты видел? — спросила она вместо этого. — Знаешь, где искать мед великанов? Или наша маленькая вылазка была зазря?

Медленно покачав головой, Хаген уставился на нее, он словно позабыл, зачем они вообще спустились к источнику и попытали счастья с сейдом. Гвинет усмехнулась, показывая: в душу лезть не станет, если захочет — сам расскажет. Она готова была спорить, что не захочет, если ему клинок к горлу не приставить, но теперь… теперь, пожалуй, Гвинет многое было яснее. Даже его расположение к бедняжке Гисле.

— Видел… Мимир, мудрейший из великанов, все еще жив, — сказал Хаген. — Он охраняет колодец. Только как искать его — этого руны не сказали.

— Но великаны вымерли? — удивился Гавейн. — Я слышал песни в доме ярла над ярлами…

— Как видно, не все. До некоторых людям не удалось добраться.

— Это уже кое-что, — обнадежила Гвинет. — Мы его найдем, из-под земли достанем. Спасибо, Хаген, — вздохнула она, и он… на мгновение как будто вздрогнул, когда она коснулась его плеча — так, как трепала брата. — Надо рассказать Хильде хорошие вести!

Уже подходя к дому, Гвинет спохватилась: она так и не спросила, что же в источнике, в коварном блеске воды и серебряных рун, увидел Гавейн.