Зимы в Нью-Йорке были мягкие и тёплые, гораздо теплее Стерлинг-Харбора, где ветра с воды приносили снежные хлопья ещё в начале декабря. Ветер там пронизывал до костей, распахивал пальто и уносил шапки, а ещё – морозил щёки, до боли искалывая мелкими ледяными иглами. Нью-Йорк был другим, он был нежен ко всем, кого судьба заносила в его бесконечный водоворот, заботясь о пришельцах со всех сторон света, нашедших в нём своё убежище или надеющимся однажды это сделать.

Анжело полюбил Нью-Йорк, стоило оказаться в эпицентре его жизни. Когда он учился здесь, то нашёл много друзей, готовых провести его по широким улицам, где он не бывал раньше, познакомить с большими кафе и барами, не слишком дорогими, но пол в которых не был тошнотворно липким, а вокруг не кружили мухи. Такой Нью-Йорк был ему по душе, и к нему легко можно было привыкнуть.

На зиму ван Лиры, как и все обитатели загородных вилл, вернулись в свои тёплые дома в центре, и Анжело был рад присоединиться к ним ещё и потому, что ему предложили занять одну из комнат вместо того, чтобы снимать угол на окраине, и это казалось ему отличным вариантом, практически лишённым минусов. Жизнь семейства ван Лир сложно было назвать размеренной, и дом продолжал распахивать двери для гостей даже зимой, когда привычные соседи оказались разбросаны по разным районам, если не по разным городам. Зато появились соседи новые – то общество, которое не имело возможности общаться летом, а потому каждое Рождество знакомилось заново. Малознакомые люди приходили к ним играть в винт и пить вино, обсуждать благотворительные фонды, хвалиться планами на будущий год и сплетничать о личных жизнях тех, кто точно так же сплетничал уже о них в соседней зале. 

Знакомых лиц на этих обедах было немного: Анжело узнавал Гейлордов, Роберт даже здоровался с ним, иногда перебрасываясь несколькими фразами, и, конечно же, ещё двое из «четвёрки из Грамерси-парка», как их называли в городе, – мистер Вейл и Арманд де Гиз. И если первый заходил через раз, то второй практически жил у них, постоянно ведя какие-то беседы с Плацидией, заставляя её хохотать в голос, так что миссис ван Лир прибегала из столовой, чтобы одним своим видом напомнить о правилах приличия, до которых в этой комнате не было никакого дела. 

Сам Анжело с де Гизом пересекался не слишком часто. После своего обучения он больше не работал в зале, всё больше обитая на кухне и в столовой, и имел возможность выходить к гостям тогда, когда сам того хотел, и пользовался этой возможностью нечасто. Сам де Гиз тоже держался в стороне. Если они всё же встречались взглядами, он кивал или салютовал бокалом, а затем внимательно и не скрываясь следил за Анжело взглядом, ощущавшися даже спиной.

После того раза они больше не разговаривали. Как-то так вышло – говорил себе Анжело, убеждая себя, что не винит в этом де Гиза. Так вышло, что он больше к нему не приближался, так вышло, что ему больше не нужны были их встречи, так вышло, что он не передал ему ни слова ни через Плацидию, ни через мистера Вейла. Так вышло, что, проснувшись в одной с ним кровати, Арманд просто исчез, пока Анжело одевался, оставив только записку о том, что номер оплачен ещё на несколько часов. 

Мистер Вейл тогда пытался выяснить у Анжело, как всё прошло, но ответа так и не добился. Самому Анжело тоже хотелось задать Вадриэлю несколько вопросов – узнать, например, чем поделился с ним де Гиз, а он был уверен, что ему Арманд точно рассказал о своих впечатлениях во всех красках. В конце концов, с Вейлом они были друзьями – и это тоже оставалось для Анжело загадкой, как и то, как может Вадриэль всё ещё посещать приёмы ван Лиров, не чувствуя и толики неловкости. 

Под Рождество гостей в доме становилось меньше – все были заняты подготовкой к праздникам. В эти дни работы для Анжело было тоже немного, и он всё больше времени проводил в зале, то помогая прислуге, то просто присев где-то в углу недалеко от камина, позволяя себе отдохнуть, насколько это возможно было в суете званых обедов. В один из таких дней к нему на софу подсела Плацидия с двумя бокалами шампанского, второй тут же всунув ему в руку, не давая возможности отказаться. 

Анжело ожидал, что она что-то скажет – зачем иначе она подсела к нему, оставив кого-то из гостей? Но она просто смотрела на него в упор, задумчиво разглядывая выражение его лица. 

– Что-то случилось, ми… – решил начать он, но резкий жест Плацидии не дал ему договорить.

– Он послал меня, – сказала она без предисловий. Анжело почти машинально сделал глоток шампанского и поморщился.

– Мистер де Гиз разучился ходить или говорить? – говоря по-правде, отвечать так хозяйке дома было не очень прилично и вообще не в его духе. Но когда дело касалось этого человека, он терял всякую способность держать себя в руках. 

Плацидия прыснула в свой бокал. Несмотря на то, что она всегда была понимающей и деликатной по отношению к нему, Анжело вдруг подумалось, не над ним ли они смеялись с Армандом – глупая и эгоистичная мысль, будто кроме него нет больше объектов для сплетен, но всё же скребующаяся изнутри черепной коробки, навязчиво и раздажающе. 

Миссис Вейл вздохнула с улыбкой. 

– Он думает, что ты не хочешь с ним говорить, раз избегаешь его каждый раз, как он приходит.

– Он думает? – Анжело поднял брови и еле успел сдержать очередное оскорбление. – Я работаю, а он…

«А он приходит, как к себе домой, чтобы выпить и поболтать со всеми подряд, кроме меня». 

Плацидия отклонилась на спинку софы и улыбнулась кому-то из гостей на другой стороне комнаты, а затем вновь посмотрела на Анжело, склонив голову. 

– Он не хочет давить на тебя и считает, что, устранившись, показывает тебе это.

– Спасибо, миссис Вейл, но для этого есть слова. 

Он встал и, кивнув Плацидии, вышел в соседнюю комнату, откуда доносился шум нескольких мужских голосов. Приблизившись к компании из четверых гостей, большинство из которых были ему мало знакомы, Анжело кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание. 

– Прошу прощения, – произнёс он, когда беседа прервалась, и мужчины обернулись на него, всё ещё сохраняя на лицах широкие улыбки. – Мистер де Гиз, вас просит подойти миссис ван Лир. 

Он устремил прямой взгляд прямо в глаза Арманду. Он не был уверен, смотрел ли когда-то на него так – в упор, не отводя глаз ни на мгновение. Кажется, что нет; даже в ту ночь он избегал этого, как только мог. Но теперь он мог себе это позволить – в нём больше не было ни страха перед де Гизом, ни ненависти к нему, ни отвращения. Иногда ему казалось, что единственное чувство, которое он испытывает теперь к Арманду – это презрение. Как ещё можно относиться к человеку, который сначала разыгрывает своё чудесное преображение, а потом игнорирует твоё существование, едва додумываясь спустя месяцы послать кого-то со словами в свою защиту. «В защиту ли?» – вдруг подумалось ему. Он ведь всё ещё не знает, что хотела сказать ему миссис Вейл.

Анжело кивнул гостям и вышел, надеясь, что де Гиз последует за ним. Через небольшой коридор он прошёл на лоджию, невостребованную в это время года. Там они могли поговорить без свидетелей и там же, если придётся, он мог бы – чисто гипотетически – залепить Арманду пощёчину за то, что так с ним обошёлся.

Ладно, возможно, какие-то чувства, помимо презрения, в нём всё же остались. А возможно, это плескалась в нём ненависть к самому себе за то, что ожидал чего-то другого.

Де Гиз не заставил себя ждать. Он действительно шёл по пятам, ни на секунду не обманувшись словами о том, что он зачем-то потребовался хозяйке. Арманд стоял у дверного проёма, когда Анжело обернулся и, выдохнув паром на холодном воздухе, окинул взглядом его фигуру. Де Гиз был выше него на целую голову, его массивное тело было заключено в немного вычурный костюм, рубашка плотно натянулась на груди, когда он опустил руки в карманы. Его фигура могла подавлять одним своим видом – и подавляла ещё не так давно, до того, как они оказались наедине во второй раз в их жизни и попытались всё исправить. И что-то действительно исправилось. Например, де Гиз не казался больше зловещим каменным великаном. Теперь он был просто человеком, который сам не знал, что из себя представляет.

– Слава Богу! – произнёс этот человек слишком громко для того, кто прятался с ним на лоджии, и прошёл в дверной проём, оказавшись рядом с Анжело. – Я думал, ты будешь убегать от меня до конца дней.

– Убегать? – практически прошипел Анжело, которому приходилось неудобно задирать голову, чтобы смотреть Арманду в глаза. – Это Вы, мистер де Гиз, сначала сбежали от меня, а потом делали вид, что меня не существует.

Глаза Арманда удивлённо округлились, и Анжело вспомнил слова Плацидии: «Он думает, что ты не хочешь с ним говорить, раз избегаешь его каждый раз, как он приходит». Кажется, «думать» действительно не было сильной стороной де Гиза. 

– Мистер де Гиз, – продолжил Анжело, намеренно игнорируя старую просьбу называть его по имени. – Приходите завтра в два часа дня к часовне на Визи. Если хотите, конечно. 

С этими словами он вышел, не дожидаясь ответа. Обед подходил к концу, и на кухне наверняка прибавилось работы. Гостям, включая де Гиза, пора было расходиться. Он успел только заметить, как раскраснелись за эту минуту на холоде щёки Арманда, и это почему-то показалось ему очень забавным. 

Визи-стрит находилась в Нижнем Манхэттене, и Анжело бывал там не слишком часто – за последний месяц чаще, чем за весь предыдущий год. Это место он нашёл, когда учился в Нью-Йорке – вернее, о нём рассказали ему его сотоварищи, тоже приехавшие в город со всех концов мира. В часовне святого Петра, выходившей фасадом на эту улицу, была небольшая, но очень крепкая община, состоявшая по большей части из иммигрантов. Обычно Анжело не был слишком религиозен, но в большом городе всегда приятно найти кого-то, с кем тебя связывает что-то большее, чем адрес или род занятий. В этой общине были прекрасные люди, которых он знал по именам, и привычные с детства традиции согревали и помогали справиться с одиночеством, неизменным спутником каждого, кто вынужден плыть сам по себе.

Он не был уверен, зачем пригласил де Гиза. Поговорить без свидетелей они могли в любом другом месте, и Анжело был уверен, что любое его предложение было бы встречено согласием, даже если бы он выбрал дом самого Арманда или попросил свидания «на нейтральной территории» вроде дома мистера Вейла. Вероятно, дело было в том, что он хотел привести Арманда на территорию, которую считал своей, и часовня очень удачно вспомнилась в это предрождественское время.

Сам он пришёл утром, на мессу. Ему нравились мессы, нравилось пение гимнов, особенно когда в конце года в них начинали звучать рождественские мотивы. Ему нравилось Рождество – не только потому что улицы украшались огнями, а воздух был пропитан предчувствием всеобщей радости. Его привлекало что-то в самой библейской истории, её вдохновение, надежда и в то же время трагическое предчувствие. Христос родился в мир, чтобы за руку вывести каждого грешника к свету, а тем, кто не готов следовать за Ним прямо сейчас – оставить дверь в Рай приоткрытой. На проповеди пастор Грэм говорил о значении этого дня в подготовке к Рождеству: наступал последний подготовительный этап, время примирения и прощения обид, чтобы в рождественскую ночь вчерашние враги смогли объединиться за праздичным столом.

Арманд де Гиз давно не был его врагом – это Анжело ощущал отчётливо, сидя на длинной деревянной скамье в третьем ряду, чувствуя, что слова пастора обращены к нему лично. Но ведь прощать нужно не только врагов, верно? Даже друзьям не мешало бы время от времени просить друг у друга прощения, чего уж говорить о тех, кто забегал в нашу жизнь проездом, как транзитный пассажир, и никак не хотел из неё исчезать. Если миссис Вейл говорила правду – а не верить ей было бы странно, – то исчезновение де Гиза не было злонамеренным. Может, он правда не хотел надоедать ему? Но это было попросту глупо – разве не нормально хотеть поговорить после всего, что между ними было? Той ночью Анжело по-настоящему поверил, что де Гиз стал другим человеком, чутким, нежным, совершенно не стремящимся к удовлетворению своих потребностей. Он был… хорошим. И ему ничего не стоило остаться на завтрак, провести с ним полчаса за каким-нибудь разговором, развеять невольно скопившееся между ними напряжение, которое не решить было совместной ночью – только разговором, только взаимными шагами друг другу навстречу. «Зачем ему это?» – одёрнул себя Анжело. С чего он взял, что Арманду было это интересно? Он пошёл навстречу, согласившись на переданную через Вейла, но его, Анжело, просьбу о встрече – и больше не был ему ничем обязан. Цель была достигнута, на смену одним воспоминаниям – тревожащим, мерзким и липким – пришли другие, страх пропал, кошмары исчезли. Он вновь мог находиться с де Гизом в одном помещении и не задыхаться от подступающей неконтролируемой паники. А что кошмары уступили место совершенно другим снам – так это не вина Арманда и не его проблема. Жаль только, что образ хорошего человека, наконец сложившийся в комнате отеля, рассыпался на следующий же день, когда стало понятно, что для де Гиза это была совершенно обычная ночь, отличающаяся от других лишь непривычной для него ролью покладистого любовника, которую ему пришлось исполить.

Анжело погрузился в свои мысли так глубоко, что очнулся только тогда, когда его тронула за плечо Луселия, девушка из общины, которую он знал довольно хорошо. Почти все уже разошлись, несколько групп людей остались в часовне, чтобы поздороваться и обсудить планы на Рождество, кто-то разговаривал с пастором. Люси широко улыбнулась:

– Идёшь сегодня в трапезную? 

Анжело закивал, убеждая её, что точно не пропустил бы этот день. Трапезная была устроена в цоколе под часовней – члены общины готовили небольшое чаепитие каждое воскресенье, а в этом месяце оно сопровождалось ещё и обрядом встречи Адвента. В общем-то, именно туда Анжело и пригласил де Гиза, и только теперь задумался, что, наверное, ему стоит встретить того у входа – он ведь не объяснил, куда именно нужно будет прийти. Он кивнул Люси и пообещал, что присоединится ко всем через десять минут – время всё равно ещё оставалось, кто-то, как и де Гиз, подходил только к чаю, и их тоже следовало дождаться.

Арманд действительно обнаружился у входа в часовню – гуляя вдоль коллонады, он рассматривал скудную лепнину фасада. Анжело хотел было кашлянуть, привлекая внимание, но вместо этого окликнул де Гиза прямо от массивных деревянных дверей.

– О верные Богу, радостно ликуйте? – произнёс тот вместо приветствия, и его лицо тут же оказалось окутано морозным паром. 

– Рано ещё для рождественских гимнов, мистер де Гиз, – несмотря на упрёк, Анжело не мог сдержать улыбку. Дух Рождества поистине творил чудеса. – Вы всё-таки пришли.

Он не собирался произносить последнюю фразу, она вырвалась будто сама по себе, против его воли. Де Гиз на это поднял бровь:

– Почему я не должен был приходить? – в его голосе звучало столько непонимания, что Анжело действительно на секунду стало стыдно за его сомнения, хотя быть уверенным в де Гизе у него, в общем-то, не было никаких оснований, как и у кого бы то ни было ещё. Арманд добавил после паузы: – Ты правда не понимаешь, как это для меня важно?

Он, в общем-то, правда не понимал. 

– Вы не были слишком конкретны, – не смог сдержать он колкость и, увидев, как де Гиз оживился, готовый возразить, тут же добавил: – Пойдёмте, скоро начнётся.

И развернулся, направляясь к незаметной дверце за колоннами, ведущей в небольшую трапезную, спускаться в которую нужно было по крутой, но короткой каменной лесенке. Не оборачиваясь, он подумал, как забавно, наверное, де Гизу приходится сгибаться, чтобы не задеть макушкой низкий потолок. 

Когда они оказались в трапезной, почти все уже собрались. На их глазах из другого входа, попасть к которому можно было прямо из часовни над ними, вышел пастор в сопровождении Алана и Карлоса – мужчин, служивших сегодня министрантами. С ними Анжело ещё не виделся лично, поэтому, встретившись взглядами, кивнул им с вежливой улыбкой. Оба мужчины были значительно страше его, по крайней мере, таковыми выглядели и смотрели на всех младших членов общины немного снисходительно-покровительственно – пусть и по-доброму, но ему это не очень в них нравилось. Пастор был совсем иным, с первых минут общения располагая к себе любого, особенно если он, как Анжело, чувствовал себя в городе чужаком. 

– Все собрались? – старческий голос пастора имел необычную для его лет силу и заполнил всё пространство трапезной. Разбившиеся на группки люди встрепенулись, огляделись по сторонам, примечая знакомые лица, и подошли к скудно убранному длинному столу, составленному из нескольких столиков поменьше и накрытому белой скатерью. Уставлен он был блюдцами с разнообразным печеньем, самодельными кексами и чашками с чаем. С краю, с той стороны, где стоял отец Грэм, был установлен большой рождественский венок с основанием из пышных еловых веток, перевязанных красными атласными лентами. На венке были установлены толстые свечи, три из которых уже горели – Белла, женщина, приносящая кексы, зажгла их, как зажигала все предыдущие воскресные дни. 

– Что ж… – произнёс пастор, и в толпе тут же установилась тишина. Анжело бросил взгляд на стоящего рядом де Гиза, на лице которого отражалось настолько явное непонимание, что его было даже немного жалко. 

– Мы собрались с вами в четвёртый раз в этом году, – продолжил Грэм. – И сегодня день Рождества близок к нам, как никогда прежде. Свеча, которую зажжём мы сегодня, носит имя «Свечи Ангела». Сегодня на массе мы все, – он обвёл собравшихся взглядом и остановился на пару секунд на де Гизе, – благодарили Господа за то, что вскоре Он, родясь на земле, принесёт мир в человеческие сердца. Это свеча мира, покоя и прощения, – вновь повторил он слова, сказанные на проповеди. – Да подаст нам Господь сил простить врагов наших и молиться об их прощении, как Он молил Отца Своего: «Прости им, ибо не ведают, что творят». Да благословит Господь этот день, приближающий нас к светлому Его Рождеству. 

Пастор взял из рук Алана спичечный коробок, чиркнул по его поверхности и поджёг короткий фитиль фиолетовой свечки. Маленький огонёк всё никак не хотел приниматься, склонялся вбок, словно под порывом ветра, но в конце концов всё же выровнялся, встал в полный рост и сровнялся с другими язычками, пляшущими над первыми тремя свечами. Венок горел всеми огнями, отражающимися в атласе ленты. 

Анжело переполнил такой восторг, что хотелось прыгать и хлопать в ладоши, как в детстве, хотелось, чтобы радость от свершившегося обряда, от окончившегося периода ожидания чуда, вывалась, разлетелась по округе. Он чуть не схватился рукой за ладонь стоявшего рядом де Гиза, но сумел сдержаться и только бросил на него ещё один взгляд. Морщинка на лбу его гостя почти разгладилась, он, кажется, начал понимать, что вообще происходит, но всё ещё испытывал сложность с вопросом о том, что тут делает он.

После молитвы и того, как пастор благословил стол, все принялись за печенья. Кроме де Гиза, за столом было ещё несколько незнакомцев, которые, правда, остались ещё с мессы. Они рассказывали о себе, знакомились с остальными, и Арманд даже в какой-то момент сумел расслабиться и завладеть вниманием общества, как на любом званом обеде, участником которого ему приходилось быть. Он значительно выделялся из местной публики, и это было очень заметно – не только его статус в обществе, который был виден по одним только ботинкам, не говоря уж обо всём остальном, но и то, что он давно не бывал в церквях и в целом был далёк от любой религии, даже от протестантской, не то что уж от католичества. Анжело видел, каких усилий ему стоит подбор выражений и тем для беседы, и это доставляло ему эгоистичное удовольствие. 

Но главное было то, что люди за этим столом делали то, чего ему больше всего не хватало в общении с де Гизом – они разговаривали. И именно это холодным зимним днём в огромном чужом городе делало их семьёй. 

Когда пришло время расходиться, Арманд остановил Анжело у колоннады. Мимо проходили члены общины, кивая им обоим и поздравляя с наступающим Рождеством. Прежде чем де Гиз успел что-то спросить, Анжело сам попытался ответить на его вопрос, насколько это было возможно, когда он сам не понимал собственных поступков:

– Мне показалось, Вам было бы интересно посмотреть, как другие встречают Рождество, – это было ложью. Ни о чём подобном он не думал. – А ещё хотелось посмотреть, что с Вами будет под сводами церкви. 

Де Гиз громко рассмеялся, и Анжело присоединился к нему – шутка сработала, и можно было не отвечать на вопрос серьёзно. 

– Как видишь, я не исчез при звуках имени Божиего! 

Сказав это, он вдруг сделался серьёзным, очевидно, припомнив, в чём его обвиняли до этого – именно в исчезновении. 

– Что я сделал не так? – спросил он уже совершенно без весёлых ноток в голосе, и Анжело вздохнул, наклонив голову. Неужели у них настолько разные системы координат, что в его мире всё, что он делал, было правильно?

– Смотря какую цель Вы преследовали? – не нашёлся Анжело с другим ответом. Если он хотел продолжать общение, о чём говорило его поведение там, в отеле, если он был готов попытаться стать друзьями, попытаться исправить всё по-настоящему, то как этому могли помочь побег и игнорирование, избегание любых разговоров?

– Цель? – де Гиз задумался, почёсывая подбородок. – Не знаю, не быть монстром? Быть с тобой – как бонус, если бы тебе этого хотелось, но тебе не хотелось, так что…

– Чего мне не хотелось? – перебил Анжело, непонимающе тряхнув головой. – Это мистер Вейл Вам сказал? 

– Ничего он мне не говорил, Боже правый! – Арманд практически закричал, так что резко замолк и огляделся по сторонам, помахав кому-то из проходящих мимо новых знакомых. – Ты же сам не подходил ко мне ближе, чем на сотню ярдов! 

– А должен был? – Анжело шикнул вместо того, чтобы тоже повысить голос. – Вы ясно показали, что вся Ваша… – он сделал неопределённый жест рукой, не желая произносить ничего вслух, – всё это было наигранным, и я Вам благодарен за эту роль, было отлично, но она мне нравится гораздо больше, чем исполнитель, уж простите. 

– Но я-то думал, тебе нужно время! – де Гиз непонимающе развёл руками. – И немного пространства! Чтобы ты сам решил, когда захочешь ко мне приблизиться! 

– И поэтому Вы самоустранились, не сказав ни слова? – всё же прикрикнул Анжело, а потом вдруг осёкся, задумавшись над собственной фразой. Выходит, и миссис Вейл была права, и де Гиз действительно не имел в виду ничего плохого, искренне веря, что поступает как лучше. Как лучше ему, Анжело.

Арманд стоял, задумчиво глядя перед собой, у бровей его вновь залегла глубокая морщина. По лицу его можно было сказать, что он тоже только теперь задумался о том, что где-то сильно просчитался. 

– Ты не хотел бы, чтобы я давал тебе пространство? – наконец произнёс он неуверенно.

– Я хотел бы, – твёрдо повторил Анжело, – чтобы мы хоть раз поговорили.

В этом была огромная разница между ними, которая вскрылась только теперь – для де Гиза слова имели мало значения, а действия, которыми он стремился показать свои благие намерения, выглядели двусмысленно и без слов имели совершенно обратный эффект. Но стоило направить его, стоило погрузить в свою парадигму – и он улавливал новые нюансы, учился, прямо как теперь, прийдя к часовне по приглашению Анжело, оставшись на обед, с которого мог уйти в любой момент – были те, кто уходил, в этом не было ничего дурного. Но он сумел понять, что это важно – и остался. 

– Анжело делла Фиоре, – произнёс де Гиз, и слышать своё имя от него ощущалось странным. Странным, но не неприятным. Анжело угукнул, отзываясь. – Чаем нас уже угостили эти прекрасные люди, как насчёт бокала вина у меня дома?

– Сейчас разгар дня, не рано для вина?

– Если ты не против второй части предложения, то над первой можно поработать.

Анжело сам перестал понимать, против он или за, и чего ему вообще хочется. В общении с де Гизом у него больше не было ни малейшей необходимости, и даже грызущий его вопрос о том, что же всё-таки между ними произошло, оказался решён, и ответом стало банальное недопонимание. Если он попрощается и вернётся в дом ван Лиров, всё разрешится наилучшим образом.

Но разве для этого он доносил до де Гиза важность слов, чтобы теперь даже не выслушать его точку зрения? Недоговорённость ощущалась хуже недопонимания самого по себе. 

– Если Вы сами объясните моё отсутствие миссис ван Лир, – ответил он наконец. – Выходной у меня завтра, а сегодня я отпросился только на несколько часов.

Де Гиз рассмеялся, поднимая руку, чтобы закинуть её юноше на плечо, но тут же опуская, передумав. Анжело пришла в голову мысль о ещё одной недоговоренности.

– По дороге можете рассказать, зачем подсылали ко мне миссис Вейл. Раз уж мы теперь разговариваем.

– С удовольствием.

– И извиниться. Для начала.