последний август

посиди со мной, поговори со мной — спектакль окончен.

изломанная линия появляется на треснувших губах. улыбка больше похожа на кривой график, стремительно падающий вниз, чем на искренний свет изнутри. но этого никто не замечает. поля давит в себе непонятное чувство, граничащее с обидой, и растворяется в окружающем пространстве, полностью сливаясь с неживыми предметами, у которых, возможно, даже тени нет.

это не больно, но просто неприятно? поля честно старается так думать. люди вокруг него смеются, но глаза ищут в толпе только одного человека. от него исходит холод, ощутимый даже на расстоянии, — и это, блять, больно.

анастасий кузьмин не тот человек, который будет давать обещания, если не будет уверен в них на сто и один процент, и поля пытается понять, было ли хоть что-то искреннее в его словах или это были и не обещания вовсе. но просто присутствовать рядом, молчаливо поддерживать во время срывов, постоянно спрашивать про состояние здоровья и дела — это уже гораздо что-то большее, чем простое обещание.

просто забирать к себе, когда дома снова пиздец, носить лекарства и сладости во время болезни, выслушивать ночами сюжет очередного болезненного кошмара и успокаивать после него — это, конечно, не обещания. это — простое стечение обстоятельств, никак не говорящее о настоящих чувствах. это просто привязанность, говорит себе поля, какая бывает у бродячих собак, когда протянешь им руку, чтобы покормить или погладить. 

поля отдаляется от всей толпы, оставаясь где-то позади и надеясь, что в этот раз стасу не будет всё равно, что он заметит.

стас не предпринимает попыток сократить расстояния, удаляясь всё сильнее. поле совсем не больно — ну, разве что только чуть-чуть.

чуть-чуть — и пустота в груди увеличивается в геометрической прогрессии. но это не больно.

ипполит смотрит пустым взглядом вдаль, пытаясь убедить себя в том, что здесь нет ничего сверхъестественного — просто он сам виноват и его так наказывают. только — за что? наверное, нужно подольше поразмышлять.

когда поля отрывается от толпы и теряется в ней, он оказывается в незнакомом дворе. на улице достаточно холодно — скоро осень, солнце уже за горизонтом, а поля в одной лёгкой джинсовке. скрипучие качели встречают равнодушием и одиночеством, которое тоже выложено из металлических звеньев (не)одной цепи, переходящей от столба к столбу.

хочется сломать себе пальцы, которые набрали на экране всего семнадцать букв — семь левой рукой и десять правой — и один вопросительный знак.

мы м

ожем

п

ого

в

о

ри

ть

? (два касания — левый и правый палец)

мы можем поговорить?

одна галочка у сообщения заставляет обратить внимание на продрогшие руки. пальцы действительно сводит мелкими судорогами, и это — простое напоминание о том, что последует дальше. просто наказание за то, чего делать не следовало.

сейчас сильнее обычного хочется увидеть это лицо, ставшее уже таким родным: острые скулы, тёмные глаза, но светящиеся изнутри, короткие волосы, подчёркивающие остальные черты, — но поля не уверен, что имеет на это право. ему — больно, как кости ломают, как солью или стиральным порошком по свежей ране.

хочется услышать, что они с этим справятся, что это временно, что всё в порядке.

где-то в районе живота что-то завязывается в тугой узел, когда на экране появляется входящий вызов. поле хочется сбежать. исчезнуть. он паникует. 

— где ты? мне забрать тебя?

не знаю не знаю не знаю пожалуйста не спрашивай меня об этом я ничего уже не знаю и не понимаю я готов раствориться в своей тревоге и панике как в кислоте пожалуйста оставь меня в покое пожалуйста забери и скажи что всё нормально пожалуйста пожалуйста умоляю

— не думаю, — в итоге медленно начинает поля, судорожно вздохнув, — что сейчас это будет лучшее решение. боюсь, я не выдержу.

последние слова срываются сами по себе, и они настолько тихие, что поля надеется, молится всем богам, чтобы стас их не услышал. его дрожащий голос выдаёт его с головой.

бей-беги-замри. 

бей-беги-ударь.

холод скручивает конечности, и от этого физически больно и неприятно, когда приходится ворочать на языке каждое слово:

— между нами всё кончено, да? — поля замечает, как на его глазах непроизвольно появляются слёзы. он их не контролирует, как и свои эмоции. они — сильнее его.

в голове каруселью проносятся воспоминания, состоящие из кадров, где они были счастливы. где они — аксиома, уверенность в будущем и бесконечность. сейчас что-то изменилось, и поля не может ухватиться за эту тонкую ниточку, чтобы всё удержать — она становится всё дальше и дальше, она продолжает ускользать, скрываясь во тьме.

— ничего же уже не осталось от нас, я прав? тебе всё равно. уже давно всё равно.

пожалуйста, скажи, что это не так, что я ошибаюсь.

— поговори со мной, стась... пожалуйста...— выдыхает поля рвано и всхлипывает, напряжённо вслушиваясь в шорохи по ту сторону. — я так больше не могу.

холодный ветер бьёт по щекам, и это так же больно, как пощечина. ипполит никогда не чувствовал себя настолько маленьким и беззащитным.

поля уже давно проиграл.

— мне жаль, что так получилось, кис, — отвечает, в конце концов, стас. его голос искажён динамиком и от этого кажется ненастоящим. словно это где-то происходит всё во сне.

ипполит смотрит пустым взглядом себе под ноги, и внутри него всё рушится — стремительно и с огромной силой. урона не избежать. от травм не спастись.

— я не хочу, чтобы всё заканчивалось так, но мы переросли друг друга и нам нужно идти дальше, но уже порознь.

поля всегда любил и ненавидел одновременно эту честность и прямолинейность в стасе.

и это простое напоминание, что анастасий кузьмин не даёт обещаний.

— я знаю, что тебе сейчас больно, но это заживёт, как и любая другая открытая рана. ты неимоверно силён, чтобы пережить это, я знаю. и ты сможешь справиться с этим.

иди-ка ты на хуй, анастасий дмитриевич кузьмин, хочется закричать поле. слёзы перестают капать на грязные джинсы, и не остаётся ничего, кроме пустоты.

так будет лучше. 

поля этому не верит, но он закрывает глаза и кивает, зная, что стас этого никогда не увидит.

— спасибо за честность, — шепчет поля, подняв глаза к небу, чтобы было не так больно. это не помогает. конечно, стас знает, как ипполит ненавидит молчание.

— береги себя, пожалуйста, — тихое и искреннее, как начало конца света.

— и ты себя.

короткие гудки режут ухо так же, как внутри боль кромсает лёгкие и рёбра. это не настоящий август.