Едва выйдя из магазина, Хуа Чэн побежал, не замечая проливной дождь, который, казалось, становился только сильнее с каждой секундой. Добежав до машины, которая была припаркована в начале улицы, он быстро открыл дверцу и запрыгнул внутрь, не обращая внимания на упавший под ноги пакет. Он закрыл лицо руками, уткнулся в руль и издал протяжный приглушенный стон.
Это была она! Его Богиня! Спустя столько лет он наконец нашел ее! Живую, здоровую и, главное, совсем не изменившуюся! Годы действительно не властны над ней. Как будто только вчера он нес опьяневшую Се Лянь к ее дому, благодаря небеса за возможность побыть с ней хоть немного и за возможность снова ей помочь.
По щекам Хуа Чэна потекли слезы радости от того, что теперь она рядом с ним и в полной безопасности. Все эти восемь лет во сне и наяву его преследовал кошмар, в котором он либо находил свою Богиню в каком-нибудь нелегальном борделе, где она, под воздействием наркотиков, обслуживала двадцатого клиента за сегодняшнюю ночь, либо он обнаруживал ее бездыханное тело в какой-нибудь канаве или безымянной могиле.
Он проклинал ту ночь, когда оставил ее у порога дома. Ему казалось, что если бы он поддался тогда своему самому сильному искушению и принес ее к себе домой, все могло бы сложиться иначе. И ее родители были бы живы, и она никуда бы не исчезла.
Конечно, это были всего лишь мечты. Жизнь его богини уже тогда была разрушена. И вряд ли что-то в этом мире могло остановить ту лавину из грязи, которая обрушилась на ее голову. Во всяком случае, тогда Хуа Чэн был никем и ничем не мог ей помочь. Он просто путался бы у нее под ногами.
И все же, как же ему хотелось изменить прошлое! Как же хотелось сделать так, чтобы его богиня не пережила все это! Неважно, какую цену он заплатил бы за изменение прошлого. Но, увы, хотя враги и союзники прозвали его Князем демонов, настоящему Владыке Преисподней, похоже, совсем не нужна была его жалкая черная душонка, чтобы заключить сделку, так необходимую для Хуа Чэна.
Немного успокоившись и вытерев слезы, он откинулся на сиденье автомобиля и закрыл глаза. Как давно он не плакал? Наверное, с тех пор, как богиня спасла его, двенадцатилетнего мальчика, от смерти и одиночества.
Жизнь Хуа Чэна не задалась с самого начала. Он практически не помнил свою мать. Она умерла, когда ему было пять или меньше, из-за нищеты и запущенной болезни. Отец, если его можно было так назвать, предпочитал уделять внимание бутылке, а не своему единственному сыну. Когда Хуа Чэну было семь лет, отец привел в дом новую "жену", с которой они пили уже вместе. Эта женщина не была в восторге от того, что под ногами у нее путается ребенок, мешая ей пить и развлекаться с любовником, и поэтому быстро приучила маленького Чэна прятаться в своей комнате под кроватью, когда они вдвоем приходили домой. Если малыш вел себя тихо, ему могли даже дать еды.
В тот злополучный день он настолько сильно оголодал, что осмелел и вылез из своего укрытия, чтобы попросить поесть. К несчастью, пьяный папаша с любовницей не были настроены благодушно из-за того, что их отвлекают от столь весёлого времяпрепровождения, как распитие спиртных напитков. Поэтому Хуа Чэна был отправлен в полёт одним ударом отцовского кулака. При падении он упал головой на угол тумбочки, но, к счастью, падение пришлось по касательной, так что он лишь рассёк себе правый висок, да ещё глаз полностью налился кровью, сделав его белок красным и ослепнув практически полностью.
Когда маленький Чэн пришёл в себя, отца с любовницей в гостиной уже не было. Судя по стонам и крикам, доносящимся из спальни, им было не до ребёнка, оставленного без сознания в луже крови. Чэн тогда не особо соображал в том, что происходит вокруг, и на одних инстинктах медленно выполз прочь из квартиры. Ему повезло, что, хотя на улице и был вечер, но это был вечер пятницы, так что вокруг было полно праздно шатающихся людей, которые быстро заметили лежащего на дороге окровавленного ребёнка и вызвали скорую. Оттуда истощенного и искалеченного ребёнка органы опеки забрали уже в приют.
Хуа Чэну хотелось бы сказать, что в приюте ему стало легче, что там он обрёл покой и семью, но тогда он солгал бы самому себе. Жизнь в приюте оказалась не лучше, чем дома. Истощённый, болезненный, выглядящий гораздо младше своего возраста маленький Чэн сразу стал мишенью для издёвок со стороны более старших и крепких ребят. Полученные же шрамы и красный глаз только усилили эффект неприязни, что испытывали окружающие к нему. Воспитатели старались не подходить к нему лишний раз, а мальчишки считали своим долгом доставать его при каждом удобном случае. В итоге тихий и забитый дома, в приюте Хуа Чэн быстро стал диким зверёнышем, который бешено кидался на обидчиков и обеими руками цеплялся за еду, готовясь защищать её от посторонних до последнего вздоха. Это привело к тому, что работники приюта предпочитали закрывать глаза на издёвки над ним, наказывали за малейшие проступки и часто запирали в кладовой «на подумать». А мальчишки хоть и стали опасаться приближаться к нему по одиночке, но нападать всей толпой полюбили за милую душу.
К двенадцати годам Хуа Чэн достиг такой степени отчаяния от беспросветности жизни, что он крепко решил умереть. Нужно было только выгадать нужный момент. Ему страшно хотелось насолить воспитателям хотя бы своей смертью. Всё-таки самоубийство приютского ребёнка, особенно при большом скоплении народа, могло наделать много шуму. Начались бы проверки, может, кого-нибудь даже уволили или наказали.
Ему не пришлось долго ждать. Вскоре он узнал, что их приют собирается навестить один из постоянных спонсоров. Какой-то богатенький меценат по фамилии Се, который в перерывах между бессмысленной тратой миллионов на роскошь иногда отсыпал от щедрот своих пару-тройку тысяч "на благотворительность", дабы упиваться тем, как ему кланяются в ножки всем приютом, благодарят и величают "благодетелем". Он видел его до этого несколько раз со стороны. Ничего особенного, обычный человек. Правда, в этот раз он решил заявиться вместе со своей семьёй. Видимо, похвастаться перед ними хочет, с усмешкой думал Хуа Чэн. Жена, небось, размалёванная фифа в вечернем платье, которая ни дня не работала и только гоняет слуг по дому. Что за ребёнок у этого мецената, Хуа Чэн не знал. Но почему-то думал, что это мальчишка. Наследник всех папашиных миллионов и мамочкина гордость. Он упорно представлял себе этого мальчика низкорослым и обязательно жирным. Наверное, целыми днями трескает дорогущий шоколад за обе щёки, унижает слуг и издевается над детьми помладше.
Хуа Чэн с удовольствием представлял, как испортит этой семейке праздник самолюбования. Только-только воспитатели им по очереди взахлёб рассказывали, что на выделенные деньги детишки все как один спят на пуховых перинах и едят каждый день мясо, а тут — бац! — и такое происшествие! Если при богатеньком Се ещё и репортёры будут, то это вообще окажется самый счастливый день в жизни у Хуа Чэна, даже если он в этот момент технически уже будет мёртв.
Торжественный приезд мецената с семьёй он, к сожалению, пропустил, поскольку с утра был наказан и закрыт в кладовой. А жаль, было бы неплохо сделать это, стоило бы только меценату переступить входные ворота приюта. Поэтому Хуа Чэн сразу пошёл на крышу. Сама крыша была давно облюбована воспитателями как личное место отдыха. Там была курилка, стояло несколько горшков с цветами и пара шезлонгов. Работники приюта любили отдохнуть там в хорошую погоду. Детям, разумеется, на крышу хода не было.
Хуа Чэн перелез невысокое ограждение крыши и посмотрел вниз. Хоть всего и пять этажей, но для него этого хватит сполна. Ему однозначно не выжить. Он судорожно вздохнул и закрыл глаза. Было страшно. Но жить вот так, без смысла и надежды, было ещё страшнее. Он сможет. Достаточно только отпустить ограждение и шагнуть вперёд. И тогда всё закончится. Может, ему в кои-то веки повезёт, и он попадёт на Небеса и там встретится с мамой. А может, его пинком отправят в ад, где он будет поджидать своего папашу и его подружку. Или отправится на очередной круг перерождения, где ему придётся заново проживать эту сраную жизнь. Оставалось лишь надеяться, что за свои страдания он теперь хотя бы попадёт в нормальную семью.
Он уже занес над бездной ногу, когда кто-то с отчаянным криком схватил его за шиворот, одним рывком перетащил через ограду и, упав вместе с ним на пол, прижал его к своему телу.
Хуа Чэн замер. Уже много лет его никто так не обнимал. Не прижимал к себе вот так крепко и не поглаживал по голове, чтобы успокоить. Он молча лежал на ком-то очень мягком и тёплом. Этот кто-то шептал ему на ухо слова утешения, хотя краем сознания маленький Чэн и улавливал в голосе спасителя истеричные нотки.
— Что же ты делаешь... Зачем?.. Дурашка, зачем?..
Он и сам не понимал, зачем. Почему его остановили? Разве его смерть не была лучшим исходом для всех вокруг и для него в первую очередь? Он внезапно осознал, что в последний раз его вот так обнимала и утешала лишь мама. Из-за этих практически забытых воспоминаний о её объятиях, тепле и ласковом голосе Хуа Чэн почувствовал, что слёзы наворачиваются на глаза. Он прижался покрепче к неизвестному спасителю и зарыдал.
Через некоторое время он успокоился, но отлипать от своего спасителя не собирался. Хуа Чэн догадывался, что его спаситель — это женщина. Он ощущал мягкость её груди, в которую уткнулся лицом. Чувствовал немного сладковатый цветочный аромат её духов, смешанный с естественным запахом её тела. А сам голос, что продолжал нашептывать ему слова успокоения, был похож на нежную трель колокольчиков.
И всё же, взяв себя в руки и набравшись смелости, он решительно поднял голову, чтобы посмотреть на ту, что спасла его.
Однако, увидев её лицо, Хуа Чэн вновь замер. Спасительница, чьё лицо он мог теперь отчётливо разглядеть, оказалась самой красивой девушкой на свете. Он и не представлял, что в жизни вообще могут быть такие красавицы. Конечно, он видел много красивых женщин по телевизору. Там вообще через одну все красотки. Но та, кого он видел перед собой, легко затмила бы всех. Перед ним была не обычная смертная, нет. Это Небесная фея, Богиня!