Ты говоришь, а ветер стонет в деревьях,
И шар земной из-под ног уплывает.
Наверное, пройдёт какое-то время,
Прежде чем я всё осознаю.
Ты говоришь, а я стою, как послушный манекен,
С продырявленным сердцем.
Мгновение — и целый город разрушен,
Теперь мне некуда деться…
Flёur — …И солнце встаёт над руинами
— Ты… что сделал?
Серёже казалось, будто он слышит свой голос со стороны. Он повернулся и перевёл взгляд на Олега медленно, давая шанс взять слова обратно. Вот только тот этим не воспользовался.
— Документы забрал. Серый, послушай сначала…
— Нет, это ты меня послушай, — привычно отрезал Разумовский прежде, чем успел вообще собраться со словами. Покачал головой. — У тебя проблемы в универе? Думаешь, сессию не сдашь? Почему раньше не сказал, нашли бы репетиторов, я могу написать ребятам с потока…
Он затараторил, чтобы не оставить Олегу и доли секунды тишины. Молчи, не говори ничего. Я не готов к тому, что ты можешь сказать дальше.
— ...восстановишься, мы что-нибудь придум…
— Серый, — пробасил Олег, виновато опустив башку, и Серёжа замолк, не договорив. — Не в сессии дело.
Немое “А в чём?” повисло в воздухе, замерло дрожью Серёжиных приподнятых бровей.
— Просто я так решил.
Решил он. Решала нашёлся. Серёжа почувствовал, как потихоньку закипает, будто чайник на плите.
— Решил, что армия, — это слово Серёжа подчеркнул особенно ярко, — лучше, чем высшее? Это кто же навёл тебя на эту светлую мысль?
Олег вдруг набычился, сверкнул глазами как-то нехорошо.
— А ты, значит, считаешь, что своих мыслей у меня нет — только чужие? Хотя чего я удивляюсь: ты же столько лет работал над тем, чтобы я думал только то, что тебе удобно.
Разумовский замер, до побелевших костяшек вцепившись пальцами в край столешницы.
Всё это казалось дурным сном. Может, кто-то решил их рассорить? Какие-нибудь дружки из универа промыли Олегу мозги, узнав про них двоих? Серёжа боялся этого когда-то, едва осознав собственные чувства — что Олег их не примет, возненавидит его, прикроется каким-нибудь “не по-пацански”, чтобы отвалил. Но ведь этого не случилось тогда, и у них уже несколько лет всё было хорошо и стабильно — так почему вдруг сейчас?..
— Олеж, ты же это не всерьёз сейчас сказал, да? — выдохнул Серёжа нарочно мягко, чтобы не сорваться сразу на крик.
— А ты, конечно, лучше знаешь, когда я говорю всерьёз, а когда — нет. — Кажется, вскипать начал и Олег, хотя по нему это всегда было заметно меньше. — Я просто устал от этого, Серый. Имею я право жить так, как сам хочу?
Серёжа тупо моргнул, глядя перед собой — раз, другой. Кивнул и отчеканил:
— Кто я такой, чтобы тебе указывать. — Поднял голову и прямо посмотрел Олегу в глаза. — Никто, получается.
Волков вздохнул и закатил глаза, — ну не пиздец ли, глаза закатил, — прежде чем совсем потерять берега:
— Ну не начинай, как будто я тебя теперь меньше люблю…
— Ой, вот давай без этих дешёвых манипуляций! — вскинулся Серёжа, по-прежнему держась за стол, лишь бы не кинуться на собеседника с кулаками. — Я просто не понимаю, Олег, правда, с чего вдруг это всё? Мы же с тобой всегда со всем справлялись вместе…
— Вечно “мы”, “мы”, “мы”, — перебил его Олег, — может, наконец хоть раз это буду “я”?!
За стенкой раздался обеспокоенный грай: на шум отреагировала задремавшая было Марго. Серёжа притащил её с собой на выходные, не рискнув оставить под присмотром соседей в общаге. Ну вот, ещё и её ссорой растревожат, успокаивать потом.
— Значит, самостоятельный стал? — опасно ощерился Разумовский. — Волк-одиночка, да?
— Я хочу понять, на что я сам способен, — ответил Олег так холодно, что Серёже стало зябко: он даже неосознанно скрестил руки на груди, будто ёжась от мороза. — Не расходимся же мы насовсем.
Серёжа насмешливо фыркнул:
— Это тоже ты решил? Сам же сказал: нет больше никаких “нас”...
— Серый!
Упс. Кажется, попытка ужалить побольнее увенчалась успехом: во взгляде Волкова поселился явный страх. Не этого он хотел, начиная разговор — но что, Серёже теперь терпеть эти закидоны? Остановиться он уже не мог.
— Волч, я тебя десять лет знаю. Но, видимо, не так уж хорошо. — Разумовскому ещё удавалось сохранять видимое спокойствие, но на самом деле плотину терпения уже почти прорвало. — Зачем тебе это, правда?
Олег отвёл взгляд, замялся.
— Ты не поймёшь.
— Я не пойму? — не выдержав, взъярился Серёжа. — Тогда кто вообще поймёт? Или я тебе просто надоел и ты так соскочить пытаешься?
— Херни не неси! — рыкнул Олег, и Разумовского, кажется, впервые в его присутствии кольнуло страхом — недоверчивым, с ноткой удивления. Но эту реакцию пришлось отмести и собраться с силами.
— Не повышай. На меня. Голос.
Волков отмер и сделал шаг назад с того места, к которому, казалось, прирос с самого начала разговора. Как будто сам испугался того, что сделал… или мог бы сделать.
Нет, не мог. Он не стал бы. Только не Олег.
— Серый… Я просто хочу своё место найти. Быть там полезным, как ты, вот, нашёл…
— И, конечно, оно будет где угодно, только не рядом со мной! — О, а вот это уже истерика. Серёжу начало потряхивать: слишком живо представил, как Олег поднимает на него руку.
А если правда поднимет?
Жуткая мысль обожгла изнутри. Серёжа насупился и отшатнулся от Олега, шагнувшего было к нему.
— Убери руки!
Олег замер, примирительно поднял ладони. Боится, понял вдруг Серёжа, боится не меньше него. Чего боится-то? Разговора? Возможных последствий? Того, что может сделать? Тогда зачем вообще всё это начал?
Чтобы сделать нам больно.
Поле зрения будто обрамило едва заметной чёрной пеленой, карканье Марго зазвенело в голове жутким эхом.
Тогда сделаем ему ещё больнее.
— Хочешь попробовать быть один? — зашипел Серёжа. — Давай! Можешь начинать!
Дребезг осколков подвернувшейся под руку тарелки прозвучал оглушительно. Бабушкин сервиз, отстранённо осознал Разумовский, впившись взглядом в узор на осколках. Одна чашка из него уже приказала долго жить как-то раз при мытье посуды — Олег тогда ничего Серёже не сказал, но явно расстроился.
А что, только ему можно уничтожать то, что нам дорого?
— Надо было расстаться сразу после школы, — процедил Разумовский и бесстрашно оттёр оцепеневшего Олега плечом от выхода с кухни. Терять уже нечего. — Зачем были эти все игры в настоящие отношения…
Он заметался по единственной жилой комнате, сваливая в рюкзак свои немногочисленные вещи.
— Серый, — бесцветно позвал Олег из коридора, — ты-то куда собираешься?
— На вокзал, Олег, не тупи! Или думаешь, я после этого до утра останусь? Может, тебе ещё прощальный секс организовать?
Разумовский остервенело упихивал в рюкзак одежду, пытался сосредоточиться на этом процессе, просто чтобы не думать о том, что их последний раз, получается, был сегодня утром. Этот говнюк уже обо всём знал, готовился всё уничтожить — и при этом посмел вести себя так же, как обычно. Теперь дико хотелось отмыться от его касаний, отскрести засосы с шеи и плеч, но это всё потом. Сейчас главное — поскорее уйти. Билет можно поменять, ночь придётся, скорее всего, провести на вокзале, но важнее всего сныкать Марго. Ничего, как-то же они сюда с ней доехали — обратно тоже получится…
— Куда ты в ночь, у тебя ж билет на завтра только…
— Заткнись! — рявкнул Серёжа и зашипел от боли в плече: на него приземлилась Марго, вцепилась когтями, взволнованно захлопала крыльями. — Не твоя забота, позаботился уже!
Сумку — в руку, пальто — на плечи, Марго — за пазуху, пусть успокоится в тепле и темноте. Не реагировать на Олега, не слушать его… и самое главное — не смотреть.
Если посмотреть, то можно будет заметить, как ему больно. Как он жалеет. Как сильно любит, наплевав на весь Серёжин яд, и что даже несмотря на это не изменит своего решения.
Когда Серёжа перестал его понимать? Как долго продолжал обманываться тем, что якобы хорошо знает своего… друга? Любовника? Не было в мире слова, чтобы однозначно обозначить, кто они друг другу. Семья. Самые близкие люди. Потерянные дети, которые нашли друг в друге то, чего им обоим не хватало.
А ему, получается, нас всё равно оказалось недостаточно. Вот пусть и ищет теперь замену! Никогда не найдёт!
Морозный воздух улицы резко остудил пламенеющее лицо. Серёжа поперхнулся и сморгнул слёзы — от холода, точно от холода. Поплотнее запахнул пальто, укутал завозившуюся было Марго в складки шарфа.
— Прости, маленькая, придётся потерпеть. Ты уже спать собиралась, я знаю.
Вот, и она теперь страдает по его вине. А ведь она, в отличие от него, нас никогда не бросит!
Билет удалось обменять без проблем, но ближайший поезд был только под утро. Серёжа заглянул было в зал ожидания и тут же брезгливо скривился. Нет, соседствовать с таким контингентом точно не вариант.
Но тогда остаётся только…
Торговался с собой он недолго. На хостел денег нет, в зале ожидания к нему точно прикопаются, да и при любом раскладе поспать ему до поезда не светит. Надо переждать там, где будет безопасно и не шумно для Марго.
Он немного потоптался перед входом в кафетерий недалеко от вокзала и всё-таки потянул на себя стеклянную дверь. Тепло, тихо, в этот час уже почти нет посетителей, можно забиться в угол, ещё и перекусить. Может, даже подремать, если единственный кассир не заморочится выгонять студентоту на мороз. Идеально.
Одна только проблема: это их кафешка, столик в углу — их столик, меню дешманской выпечки и кофе Серёжа знает наизусть, и даже плейлист, который тихо мурлычет из единственной колонки, кажется, знаком до последнего хита. Здесь слишком много их с Олегом. Их общих моментов, вернуть которые уже не получится.
Он сам виноват.
Стаканчик с кофе приятно согревал заледеневшие пальцы, под столик можно было вытянуть ноги и расслабиться. Серёжа задумчиво ковырял пирожок с мясом: начинку выщипывал и отправлял в клюв Марго, которая так и пригрелась в шарфе, а тесто медленно жевал сам.
В какой-то момент руке, поднёсшей кусок ко рту, стало мокро и солоно. Разумовский досадливо стряхнул солёные капли с пальцев.
— Блин, Марго, прости… Чуть не намочил тебя.
Он яростно шмыгнул носом. Горло сдавило спазмом, есть окончательно расхотелось. Не разнюниться бы прямо тут…
Это он пусть плачет.
Марго требовательно цапнула за палец — пришлось сунуть ей ещё еды. Прижав птицу к груди, чтобы не напугать движением, Серёжа заёрзал и выудил из кармана телефон. За временем следить.
Себе-то не пизди.
Уведомлений не было. Ни звонков, ни смс-ок. Он уже часа два как ушёл — неужели не будет вообще никакой реакции? Может, его за это время отпинали в подворотне? Может, он под машину попал? Может, билетов нет и он до завтрашнего вечера бомжует на вокзале? А, Волков, неужели никакого сочувствия? Разве так поступают с теми, кого любят?
Разумовский оттолкнул телефон дальше по столику. Погладил сонную Марго, которая дёрнулась от резкого движения, принялся едва слышно ворковать ей:
— Тише, тише. Сами справимся, да, моя хорошая? Справимся. Сможем и без него.
Точно сможем.
***
Так странно: кафе почти не изменилось. Разве только яркие постеры над столиками повесили и в меню теперь совсем другие цены — а всё остальное то же. Как будто на пятнадцать лет назад перенёсся.
Разумовский задумчиво обвёл взглядом знакомо-незнакомый интерьер и замер при виде дальнего столика в самом углу. Череду приятных воспоминаний омрачило одно тяжёлое.
Он как наяву увидел восемнадцатилетнего себя: насупленного, душащего злые слёзы, изо всех сил изображающего, что прямо сейчас вовсе не происходит его личный конец света. Он же сильный. Он справится. У него на свете только и осталось, что ручная ворона — он прижимал её к себе так, будто на ней одной и держались остатки его самообладания. И как ни хотелось потянуться к нему сквозь годы, тот Серёжа не принял бы сочувствия. Как и извинений, которых в ту ночь так и не дождался.
Какие же они оба были гордые. Он так долго не видел в своём послушном, преданном Олеге того, каким он был на самом деле. Ему тоже хотелось стать значимым. Добиться успеха, стать достойным самого Сергея Разумовского. Наверное, не взбрыкни он тогда — и последующее осознание того, насколько они разные, стало бы куда болезненнее. Но тогда они оба не были готовы это признать.
Они ещё помирятся после того эпизода. Олег вернётся после армии, потом уйдёт на контракт, будет появляться всё реже и реже, они до последнего будут избегать откровенного разговора, чтобы не повторить всё как тогда — и сделают этим лишь хуже. Расстояние сделает своё дело, непонимание накопится снежным комом, и новая ссора окончательно пустит всё под откос.
Но этот юный Серёжа за угловым столиком пока не знает об этом, для него всё это так больно и страшно, как бывает только в первый раз с тем, кому безоговорочно доверял. А ведь как могла поменяться бы его судьба, если бы в тот вечер…
Хлопнула дверь, холодок пробежал по ногам и тут же растворился в тепле помещения. Разумовский дождался, пока знакомый звук шагов приблизится, и поднял взгляд.
— Когда ты позвонил, я подумал, что-то случилось.
От одного только вида Олега — вблизи, наяву, невредимого — у Серёжи будто камень с души скатился. Он кивнул на место напротив себя и украдкой бросил взгляд в угол.
Никакого призрака давно минувшей боли там, конечно, не было — и тянущаяся следом за юным Серёжей чернокрылая тень тоже примерещилась.
Это всё Огнепоклонник. Шарится по его памяти, переворачивает всё вверх дном, судорожно выискивает то, что можно использовать. Боится. И этот страх неизвестности, это ощущение зияющей впереди бездны Серёже очень знакомо.
Вот только теперь ему есть на кого опереться. Олег здесь, сидит напротив — надёжный, самый близкий, любимый и любящий. Он больше его не оставит. Даже сейчас, будучи в опасности, будь его воля, не ушёл бы. А с ним не так страшно — как в детстве, когда он заслонял Серёжу собой и уверенно вёл за руку по тёмному коридору.
Никакая тень не посмеет на них напасть, когда они вместе.