Казино в Канкуне было не первым, которое они обчистили с помощью причуд Олеговой удачи. Хотя тогда ещё настолько не наглели, успевали вывести выигрыш и скрыться прежде, чем их могли заподозрить, или позволяли непродолжительной погоне пощекотать нервы, чтобы хоть немного развеять скуку.
Попытки потонуть в этом адреналиновом коктейле уже начали надоедать даже Олегу, но в них получалось хотя бы ненадолго забыться. Отвлечься от мрачных мыслей. От них — но не от Серого, когда его глаза блестели огоньками неутомимой жажды не наживы, но риска. Глаза были привычного небесного оттенка, и блеск их больше не походил на тот огонь безумия, которого Олег был бы счастлив больше никогда не видеть. И всё же оторвать взгляд не получалось.
Между ними накопилось слишком много недосказанности. Рано или поздно эта пороховая бочка должна была рвануть, и Олег почти не удивился, когда это наконец произошло.
Они переругивались в номере отеля — по какой-то фигне и, как Олегу сначала показалось, дежурно, не всерьёз. Постепенно Серый распалился не на шутку, так что и Волков уже почувствовал, как заводится в ответ. Но всё это было секунду назад, а сейчас…
Сейчас они целовались. Посреди своей пламенной речи Разумовский вдруг порывисто подскочил ближе и вместо очередного надуманного аргумента просто впился Олегу в губы — жадно, кусаче, со странной жаждой в каждом жесте. Кажется, это было впервые с Венеции, с того далёкого момента из прошлой жизни, когда в один из вечеров настоящему Серёже удалось пробыть главным в своей голове достаточно долго, чтобы напомнить себе об их с Олегом общем прошлом. Чтобы признать, что соскучился, и захотеть хотя бы ненадолго это прошлое вернуть. Голод и желание в родных глазах были такими же в тот вечер.
А на следующий день эти же глаза, но уже в золотом тумане безумия, бесстрастно наблюдали за тем, как пули прошивают его тело.
Прикосновения горячих пальцев к шрамам под рубашкой обожгли до дрожи. Волков протестующе промычал что-то в поцелуй, но руки его при этом помогли Разумовскому стянуть оставшуюся одежду. Шаг, второй, третий в этом хромом танго — и они упали на постель, так и не оторвавшись друг от друга ни на мгновение.
— Олег, пожалуйста, — вскипело между их губ в горячем вздохе. — Волч, я так соскучился…
Он никогда не умел отказывать Серому. Да и как бы нашёл в себе силы — сейчас, в такой обжигающей близости, едва успев вспомнить, насколько идеально изгибы этого тела ложатся ему в руки? Тощим или подтянутым, ослабленным или окрепшим — любым он был создан для Олеговых объятий, и они оба будто бы всегда знали об этом. Кожей к коже, теплом к теплу — как совпадающие части головоломки.
Олегу ведь тоже этого не хватало.
Он не сопротивлялся — ни долго, ни вообще как-либо. После такого долгого перерыва близость с Серым ощущалась будто возвращение в родной город, слегка изменившийся, но по-прежнему бесконечно нужный, объятия его были сродни облегчению от прохлады питерского дождя после долгих скитаний по пустыне. Олег по привычке мазнул пятернёй по Серёжиному загривку, чтобы запустить пальцы в рыжие пряди, но нащупал лишь нежную кожу шеи, которая тут же покрылась мурашками. Точно, он подстригся ведь, решил символично избавиться от огненных патлов, что отросли ниже лопаток. И такие вот мелочи напоминали, что всё уже не как прежде, не позволяли окончательно расслабиться — хотя с Разумовским в целом расслабляться не стоило, и Олега это вполне устраивало. С кем угодно другим ему стало бы смертельно скучно за час — Серый же за два с лишним десятка лет не надоел и даже не собирался. Его вздохи и шальная улыбка будоражили так же, как в самые первые разы, а сладкий запах взмокших волос до того кружил голову, что ещё немного — и Волков, того гляди, вспомнил бы, как признаваться в любви. А что ещё это могло быть, в конце-то концов? Сила, что одуряла, как этот родной запах, заставляла вытаскивать этого придурка из любых передряг. Отключала логику, так что оставалось только жаться ещё и ещё ближе к тому, от кого по-хорошему бежать бы со всех ног. Олег уже сбежал однажды — больше он такой ошибки не совершит.
Тонуть в небесной синеве этих бесстыжих глаз было так приятно — как когда-то в юности, будто и не было долгих лет разлуки и непонимания. Ты же мне жизнь поломал, вдруг захотел ласково прошептать Олег, глядя в эти глаза. Расколотил вдребезги, как старую чашку с золотой каёмкой — потёртую, с отбитым краешком, но неужели совсем не жалко…
Он осёкся и, как в море с головой, кинулся в глубокий жадный поцелуй, лишь бы не сболтнуть ничего такого. Сам хорош, и кто ещё из них двоих больше виноват… Да и кольнуло неприятное подозрение, что Серый в ответ может не взбрыкнуть и начать скандалить, а возьмёт и согласится. Примет вину на себя, как в то время после Сибири, о котором не хочется вспоминать. И что из этого хуже — неизвестно.
Наверняка весь отель слышал, как они трахались — Олег не любил этого слова, зато прекрасно мог представить, как его произносит Серый. От этого почему-то коробило ещё сильнее. Трахаться можно с кем угодно, чтобы сбросить пар, скоротать время или безуспешно попытаться забыть прошлое. А с Серым хотелось — самому смешно — заниматься любовью, не меньше. Нелепо, наивно — да, но Олег давно смирился с тем, что со стороны его привязанность длиною почти во всю жизнь выглядит глупо. Показаться дураком он не боялся — после всего пережитого его пугало только одно, и сейчас он отчаянно прятался от этого страха в ловушке жарких объятий. С каждым поцелуем и надсадным стоном, что раздавался над ухом, и впрямь становилось легче — в кои-то веки. Серый здесь, весь его в своей жгучей открытости, такой нужный, такой родной… Наконец-то осознаёт всё чётко и ясно — и в этой ясности он сам выбрал Олега. Снова. Как же ныло сердце от этой мысли, и никакая Серёжина ругань незадолго до этого не могла перекрыть это ощущение. Ему это тоже было нужно, он тоже реагировал на касания и поцелуи слишком эмоционально, слишком лично, чтобы можно было сказать, что они просто случайные любовники. Слишком хорошо они оба знали, как доставить друг другу удовольствие — но хрен бы с ним, они знали и как сделать больно, и этот баланс всегда заводил Олега сильнее всего. Серого, кажется, тоже: пусть он равноценно наслаждался и телячьими нежностями, и грубостью в духе кинкового порно, последнее явно работало на нём лучше. Главное было знать меру, нащупать эту тонкую грань — и Олег не без гордости осознал, что до сих пор отлично с этим справляется. Что-что, а любить Серого так, как тому нравится, он не разучился. И всё-таки в этот вечер Олег то и дело срывался на такие ласки, что были ближе ему самому, выражали накопившееся желание и нежность. Оказывается, от неё и правда можно было задыхаться, как в старой песне из их юности.
Это была далеко не первая попытка Серого сблизиться физически — чтобы “отблагодарить” Олега за заботу, может, или доказать самому себе, что годится хоть на что-то. Он скрупулёзно собирал свою личность по частям все эти месяцы и годы после пережитого, и вот дошла очередь до фрагмента “Разумовский любит секс и хорош в постели”, только вот оправа для этой детали оказалась пока не готова, его психике было ой как далеко до стабильности — ну какой тут секс? Олег пресекал эти поползновения на корню, стоило заметить виноватый, забитый взгляд без капли искреннего желания. Чертыхался, стряхивал трясущиеся руки Серого со своей ширинки, тащил умываться или отпаивать чаем, долго стискивал в объятиях, до окончательно севшего голоса убеждая, что ничего такого от него не требует. Раз за разом пересматривал с врачами схему лечения — не вдаваясь в интимные подробности очередного срыва, конечно. Само по себе всё это было не страшно, уж точно не страшнее всего, через что они проходили раньше, только вот закрадывалась мысль: а что, если Серый в итоге решит, будто я вообще его теперь не захочу?
И тут же липкой дрожью догоняла вторая: а правда, захочу ли, или на самом деле давно уже тяну эту лямку исключительно из отжившей привязанности и чувства долга?
И только сейчас, увидев в васильковых глазах не виноватую покорность, а почти забытую уверенность в себе, он не нашёл сил его оттолкнуть. Серый наконец почувствовал себя вправе взять то, чего хочет, это было почти как раньше, до всего — и Олег с невероятным облегчением ощутил, как всем телом, всей душой откликается на это стремление.
Нет, он не забыл этих ощущений. Не разлюбил. Дождался возвращения именно его — не безвольного комка вины и не безумного маньяка с тягой подчинить и сломать, а просто своего Серого. Серёжу, которого любит уже и не вспомнить сколько лет. Который когда-то после запоздалого Олегова признания наорал на него за то, что так долго тупил. А Олег просто настолько привык выделять для него отдельное место в сердце, что даже не задумался, что это нужно как-то озвучить. У него и рефлексии на тему неположенных для пацана чувств почти не было, потому что не было вот этого щелчка, резкого перехода к осознанию. В момент, когда стало уже невозможно прятаться от изъезженных книжно-киношных Самых Важных Слов, Олег просто покрутил их туда-сюда в голове — и молча согласился, что, да, это то самое и есть. Повзвешивал их ещё с недельку — и выложил Серому как на духу, вроде бы волнуясь, но в глубине души зная: не оттолкнёт. Только не Серый. Потому что для него это было бы как ударить себя.
Это безграничное взаимное доверие, когда наконец-то можно снова не шарахаться друг от друга и отпустить все тормоза, оглушало сильнее оргазма и тогда, и теперь. Олег уже и не мог вспомнить, когда у них вообще такое в прошлый раз было. Ещё в универе, выходит. Он отмахнулся от мыслей о том, что произошло после и почему их нежная взаимная привязанность оказалась похерена на долгие годы, и охотно подставился под поцелуи — Серый как раз отдышался и оказался готов на ещё один заход. Или пытался сам себя в этом убедить. Ну, раз уж сам так хочет… Олег, уже не застигнутый врасплох, был готов взять второй раунд на себя.
Сожаление накрыло позже, когда они оба вымотались и едва нашли силы оторваться друг от друга, постанывая от ноющих с непривычки мышц. Олег тупо глядел в белёный потолок и гнал от себя мысль о том, насколько же они только что всё усложнили. Стоил ли сладкий отголосок их давно разрушенных отношений того, чтобы теперь обрекать себя на необходимость смотреть друг другу в глаза после такого?
Сейчас бы самое время спросить Серого, что это значит для него, для них обоих — но Олег представил, как получит в ответ кривую ухмылку и отговорку вроде: “А что бы ты хотел, чтобы это значило?”, — и промолчал. Сначала. Потом всё же решил, что совсем никак не прокомментировать произошедшее будет странновато. Закурил, коротко затянулся — и вместе с дымом сипло выдохнул первое, что пришло в голову:
— Хорошо, что мы снова… Ну… Мне этого не хватало.
Тут же поджал губы и мысленно выругался: ну что за херня, не мог ничего ещё более несвязного сказать?
— Не хватало чего? — тут же живо отреагировал Разумовский, ёрзая у него под боком. — Секса? Сомневаюсь, что для тебя это такая уж проблема…
Олег досадливо цыкнул и покачал головой, прекрасно осознавая, что влезает в заведомо проигрышный бой: Серый уже протрезвел от ностальгического дурмана старых чувств и вернулся в привычное амплуа язвительного засранца. По-прежнему нужного Олегу, но всё-таки.
— Да нет же, ну в смысле не только. Скорее, знаешь, не хватало этой… — он сделал круговой жест рукой, окуривая их обоих дымом, — близости.
— Близости? Ох, Олег, — Разумовский приподнял брови и вздохнул, словно объясняя прописную истину несмышлёному ребёнку, — ты же понимаешь, что мы с тобой уже никогда не будем так же близки, как в наши восемнадцать. Так к чему такие сложности? Это был хороший секс, только и всего.
Нарочитая небрежность этих слов, что явно не вязалась с задумчивым взглядом Разумовского, неприятно резанула по сердцу. А пресловутое “только и всего” после этого повторилось ещё несколько раз до их отбытия из Мексики, последний — прямо в туалете аэропорта. Разгорячённые погоней, они зажались в тесной кабинке, как пьяные подростки, чуть на самолёт из-за этого не опоздали. Сердце частило как безумное, воздуха между поцелуями не хватало — оно и к лучшему, подумал тогда Олег, задушив собственный стон так, чтобы остался лишь шумный выдох в Серёжину шею. Так ниже был шанс потерять контроль и сболтнуть лишнего, того, что Серый не хочет от него слышать.
Того, что он сам боялся произносить хотя бы у себя в голове — а ведь даже в первый раз, в юности, у него с этим проблем не возникло.
“...Passengers Aleksandr Voronov and Mark Beglov, please, proceed immediately to boarding at gate…”
— Да чтоб тебя… Олег, мы опаздываем! — нервно хихикал Серый, пытаясь застегнуть ширинку то себе, то ему.
У Олега тоже тряслись руки, ему тоже не хотелось, чтобы происходящее заканчивалось. Как будто впереди их ждал последний рубеж, после которого наступит пугающая неизвестность.
Хотя сколько таких рубежей уже осталось позади?
Питер встретил их неласковой погодой, шумным трафиком и неприятно привычными, даже по-своему ностальгическими сводками новостей.
— Видишь, в этом городе ничего не меняется, — процедил Разумовский, нервно листая ленту.
Действительно, есть нечто неизменное, подумал Волков, долгим взглядом изучая его профиль с нахмуренными бровями. И в этом городе оно ощущается особенно сильно, почти так же сильно, как когда их ещё не волновали вопросы жизни и смерти, свободы и справедливости. Когда всё было так легко: только они двое, бесконечный лабиринт питерских улиц — и больше ничего. Он бы многое отдал, чтобы вернуться в то беззаботное время, когда, как утверждал Серый, они были близки как никогда после. Когда Олег не боялся сознаваться сам себе в чувствах, которых теперь не мог себе позволить.
Серого, впрочем, тоже можно было понять: с Олегом у него до сих пор было подобие душевной близости, собранные из осколков остатки былого доверия, истово доказанная Олегом преданность — но всё это не обязывало его испытывать что-то подобное в ответ. В любом случае они всё ещё могли работать вместе и поддерживать друг друга. Даже спать, вот, могли, когда была необходимость — исключительно физиологического характера, разумеется.
Только и всего, значит. Ну, как знаешь, подумал Олег, с сожалением отводя взгляд от веснушчатого профиля, я согласен и на это.
И всё вроде бы побежало своим чередом, по продуманному Серым гениальному сценарию, но недосказанность, зависшая между ними серебристым дымом ещё там, в душном номере мексиканского отеля, так и легла на душу тяжёлым камнем. А всё их прошлое, все ошибки постепенно скопились в общую карму что ли, догнали и больно ударили, как раскачанный маятник.
Олег сначала подумал, что только по нему — снова, его уже достало быть грушей для битья. Но стоило увидеть лицо Серого, который добровольной добычей примчался на этот долбаный склад, прямиком в Драконовы лапы, ещё и Леру с собой притащил — ценнейший актив, любимую новенькую игрушку — и Олег задумался, а было ли верно хоть что-то из его рассуждений за последнее время.
Он окончательно перестал понимать, что чувствует и о чём думает Серый. Серый, взгляд которого при виде избитого, но живого Олега затопило такое облегчение, что в груди защемило. Серый, который во всей этой заварухе вошёл во вкус, — и только ли потому, что соскучился по кровавому месиву? Серый, который поддерживал его по пути к машине так бережно, каждый раз едва не отдёргивая руки, когда Олег вздрагивал от болезненности прикосновений, но тут же вцеплялся снова. Судорожно, всем своим видом и каждым жестом будто принося клятву: больше не отпущу.
Дожидаясь его в машине и кутаясь в его куртку — снова, как сразу после их возвращения, — Олег погрузился в усталое оцепенение, в котором не осталось сил на мысли — только на всполохи чувств.
Эти чувства к Разумовскому было не выкинуть из души: яркими чернилами они въелись глубоко под кожу, глубже, чем партак на спине. Тот, что теперь окончательно испорчен Вадимовыми стараниями. Вот же сука: хотел бы реально покалечить — покалечил бы, хотел бы убить… Ну, после всех своих злоключений Олег объективно ему не противник — так что убил бы. Но нет, выбрал мелочно нагадить, потешиться — и отпустить с вечным напоминанием. Предупреждением не переходить больше дорогу — причём лично ему: на планы дагбаевского пацана Ваду явно было насрать с высокой колокольни. Он вёл какую-то свою игру, и Разумовскому пришлось правила этой игры принять. А Олегу ли не знать, как он этого не любит.
Во всей этой ситуации Олега больше всего поражала Вадимова уверенность в том, что Серый явится как миленький. Сам он в этом далеко не был уверен, но Дракон ни секунды в этом не сомневался — и, надо же, в итоге оказался прав.
— После всего, что я наслушался в своё время о твоей рыжей бестии, Поварёшкин, если его не будет тут через пять минут, разрешаю тебе вот так же мою татуху попортить, — заявил Вад, пожёвывая зубочистку, и ухмыльнулся Олегу в окровавленную физиономию: — Но не задумывайся особо, как резать будешь. Прилетит твоя пташка, никуда не денется. Вы ж неразлучники долбаные.
Воспоминания об обрывках этого разговора растворились в болезненной дрёме, в которую Олег впал, стоило машине тронуться с места. Он смутно ощущал движение, слышал сквозь пелену, как Серый выгружал из машины Леру, чтобы оттащить её в травмпункт. Как они добрались до дома, Олег вообще не запомнил — пришёл в себя наутро, в своей постели, в которую уже не думал вернуться.
На удивление, боль была не такой оглушающей, как он ожидал — под какой же он конской дозой обезбола? Разлепить веки удалось с трудом, один глаз окончательно заплыл, в башке гудело, спина саднила — и всё-таки он был жив. Опять, вопреки всему… и благодаря Разумовскому.
Последний, кстати, обнаружился тут же, под боком: дремал, рухнув поверх одеяла. Олег с трудом повернул голову, чтобы посмотреть на него. В неверном утреннем свете на осунувшемся лице поблёскивала рыжиной свежая щетина и стали явственно видны мелкие морщинки: у глаз, на лбу, между бровей, и даже от носа к углам губ пролегли пока что едва заметные складки. Мимика у Серого всегда была яркая, и это в сочетании со временем наложило свой отпечаток, но почему-то Олег осознал это только сейчас. Сколько же они всего пережили, через столькое прошли — и вместе, и порознь. Олег помнил всё и не расстался бы ни с единым воспоминанием, даже с теми тяжёлыми, что скопились за мучительно долгие последние несколько лет. Тот липкий холодный ужас от мысли, что потерял его, не уберёг — от него же самого в первую очередь. Выматывающая усталость от ожидания, когда наконец в эту опустевшую оболочку с неосмысленным взглядом вернётся он, его Серый — если вернётся вообще. Неописуемое облегчение, когда взгляд голубых глаз наконец стал осознанным.
Зачем-то же Олег остался с ним, зачарованный тем, как его жизнь хрупкой чашкой крутилась в изящных пальцах. Ведь если не так, разве смог бы он существовать как-то ещё? А уж на каких правах — дело десятое. Будь он поэтичнее, завернул бы что-нибудь про то, что согласен греться в лучах солнца, даже если оно светит не ему одному, вот это всё. Всё равно ведь, сколько ни искал, всюду чувствовал себя лишним — кроме как возле него. Ни хрена не романтично, даже пугает, если задуматься — а Олег смирился и привык.
Рыжие ресницы задрожали, Серёжа завозился и поднялся с постели, морщась от затёкших мышц. Окинул комнату сонным взглядом и тут же взбодрился. Даром, что обычно мог тут же отрубиться ещё на пару-тройку часов — сейчас сбросил с себя сонливость сразу же, обеспокоенно склонился над Олегом. Тот не стал долго разыгрывать из себя спящего, пожалел Серого: подал признаки жизни, коснулся руки.
— Живой я, живой… и почти здоровый.
Серёжа выдохнул. Взволнованно затараторил, засыпал Олега вопросами: где болит, как спал, не принести ли чего… Сам ведь прекрасно знал ответы, но ему не это нужно было. В этом был весь Серый: наплести словесного кружева, подразумевая в реальности совсем другое.
Олег задумался об этом под успокаивающий, домашний шум с кухни, где Серёжа рылся в аптечке и параллельно пытался сообразить завтрак. Да, он всегда был таким — значит, тот разговор тоже не исключение?
Об отстранённости и независимости Разумовского говорили только его слова — ещё те, давние, что звенели у Олега в ушах со злосчастной ночи в отеле. Всё остальное кричало об обратном: его доверие, его забота, реакция его тела, когда они с завидной регулярностью занимались сексом. Всё это путало и сбивало с толку. Или всё-таки Олег принимал желаемое за действительное, а Серёжа на самом деле просто был благодарен за преданность и не умел трахаться без полного погружения в процесс? Не умел быть тихим, не льнуть к горячим рукам так жадно, не превращать даже быстрый перепихон у кухонной стойки в занятие любовью.
Каждый раз Олег покрывал его шею поцелуями и ощущал, как тонет: в его личном запахе, который, оказывается, помнил все эти годы, в требовательных объятиях, в красноречивом лазоревом взгляде. Тут никакие слова были не нужны — так почему он вдруг снова за них цеплялся, позволял уводить себя по ложному пути?
Что в Разумовском было более искренним: слова, которыми он жонглировал с изяществом иллюзиониста, или его безмолвные взгляды и прикосновения, что не требовали пояснений? Его безумные поступки, в конце концов?
Не так уж мы и близки — но ты сломя голову примчался мне на помощь, когда я сам в это не верил. Прилетел только так, на потеху Вадику, чтоб его. Ведь ради любого не-так-уж-и-близкого человека станешь в одночасье рисковать всем, что с таким трудом уберёг и восстановил, а?
Тяжёлого разговора, в ходе которого Олег потребовал Разумовского определиться, кем он его видит возле себя, как будто всё равно не хватило, причём им обоим. Тем же вечером Серый, явно накопив невысказанного, наконец не выдержал.
— Так о чём вы спорили с этим… дагбаевским прихвостнем?
Олегу стоило огромных усилий сохранить постное лицо.
— Делать мне нечего — с ним спорить. С чего ты взял?
Разумовский выглядел на удивление серьёзным, и это напрягало. Ещё и молчал весь вечер с тех пор, как вернулся с лекарствами — Олег сразу заподозрил, что не к добру.
— Давай пропустим эти игрища, я просто знаю, и всё. Так о чём?
Волков дёрнул плечом и тут же зашипел от боли. Процедил:
— Не знаю, что он тебе там наплёл, и…
— Волч, ты правда думал, что я тебя там брошу?
Ладно, это оказалось больно. Серёжа уставился ему в глаза, и Олег не нашёл в себе сил выдержать этот взгляд. Прикинулся, что жмурится от боли, буркнул куда-то в сторону:
— Что вы с Валерой припрётесь прямо через парадный вход, я и правда не ожидал.
— Олег, — голос Серёжи стал каким-то невесомо-прозрачным, будто белый шум, — я и без неё всё равно оказался бы в то же время в том же месте. Без плана, без поддержки — да насрать вообще. — Голубые глаза влажно сверкнули, он не то чтобы распалился, как обычно, а будто из последних сил сдерживал подступающую истерику. — Они на тебя руку подняли — как ещё мне было реагировать?
Видимо, оттягивать дальше уже невозможно. Олег собрался с мыслями, насколько смог в своём нынешнем состоянии, и выдохнул, как будто ухнул с головой в ледяную воду:
— Это ты мне скажи, как мне было реагировать на твоё заявление, что мы с тобой друг другу почти что никто — не считая того, что трахаемся. Что после такого думать-то?
Серёжа захлопал ресницами, поджав губы. Не любит, когда его тыкают, как нашкодившего котёнка — но Олег был уже не способен остановиться.
— Это ты про…
— Да про то самое, Серый! — От напряжения голос Олега окончательно сорвался на хрип, и ему понадобилось время, чтобы прочистить горло и отдышаться. Затем он продолжил тише и медленнее, с паузами: — Мы не будем близки, как раньше. Это я и так понял. Но совсем уж дурака не делай из меня.
Думаешь, я когда-нибудь забуду твой взгляд над дулом пистолета?
— Всё, что я для тебя сделал… было не для того, чтоб требовать что-то взамен. И тем более, — Олег вздохнул, — не чтобы вернуть то, что осталось в прошлом. Я просто не смог бы жить, зная, что не сделал всё возможное…
— А ты у нас благотворитель, — процедил Разумовский, — прямо-таки меценат.
Олег скривился:
— Ты же понял, о чём я. Когда было нужно, я помог. А теперь скажешь уйти — я уйду, остаться — останусь, только…
— Да куда ты вечно собираешься! — рявкнул вдруг Серый, всплеснув руками. — Ушёл уже один раз! Мало тебе было?!
Его пробила дрожь, глаза сверкали так, что под этим взглядом Олег не рискнул продолжать.
— Ты думаешь, мне легче было? — Серёжа покачал головой, будто отвечая сам себе. — Ты за мной вернулся — а я даже не знал, реально это или я окончательно ёбнулся. И вся твоя тогдашняя забота… с пистолетом под подушкой. Я ещё подумал тогда, что так же сделал бы. А следом подумал знаешь что? — Он порывисто шагнул ближе к кровати и тут же сам себя остановил. — Какой пистолет, какая подушка? С чего я взял, что пришёл бы за тобой так же, как ты — за мной?
Взгляд Серого стал стеклянным. В голове его сейчас явно проносились не самые приятные воспоминания.
— Я каждый день себя спрашивал, почему ты ещё здесь. Почему не сдаёшь меня, ничего не требуешь, не угрожаешь. Смотришь, правда, так, что лучше б убил. — Он нервно хихикнул. — Если бы я в итоге снова посадил тебя на привязь громкими признаниями, это стало бы венцом моего мудачества.
— Ты меня с неё и не спускал, — фыркнул Олег.
Серёжа ожёг его возмущённым взглядом.
— Уж извини, что такой уникальный сорт отбитости, с которого тебя так торкает, больше нигде не водится. — Он поник и утомлённо присел на край постели. — Я решил, что будет совсем подло продолжать пользоваться тем, что между нами происходит по старой памяти.
— Я же всё равно полетел с тобой сюда, — качнул головой Олег. — Зачем было дальше эту драму ломать? Меня ты так не оттолкнёшь.
От последней фразы Серый трагически изломил брови. Буркнул:
— И правда, чего я ожидал. Я же лучше всех тебя знаю.
Повисла тишина, в которой Олег впервые задумался, что Серый тогда, в отеле, был не так уж и неправ в своей жёсткой формулировке. Их отношения уже действительно не будут такими же, как тогда, в далёкой юности — они в любом случае будут другими. Но никуда не денутся. Да, первые чувства были ярче, а первый секс — более страстным, но тогда у них не было того, что есть сейчас. Долгого восстановления некогда преданного доверия, зализывания ран, залатывания прорех в их судьбах. Вот что сделало их ближе вопреки всему. Никакого безусловного прощения — но попытки перешагнуть через прошлое и двигаться дальше. Вместе. Не потому, что не смогут порознь, а потому, что существование друг без друга теряло краски и всякий смысл.
Если прежде Олег думал, что готов был бы обменять настоящее на прошлое, вернуться в бесшабашную юность, то теперь с уверенностью мог сказать: ему это не нужно. Ему нужен Серый таким, какой он есть сейчас, со всеми его заморочками, потому что их обоих всё равно больше никто не выдержит, кроме друг друга.
Едва ли Волков смог бы оформить это всё в слова, но, к счастью, Разумовский, как и всегда, решил разбавить тишину самостоятельно:
— Так, — он вскинул голову, — сейчас будет минутка непоколебимых фактов, чтобы развеять атмосферу сомнений. Земля круглая. Небо голубое, я тоже. Питер не меняется… и, наверное, даже я так и не смогу его изменить, но пытаться не перестану.
Олег хмыкнул. Оба они со своим сдвигом по фазе, Вадик был прав.
Меж тем Серый продолжал:
— Лера прямо сейчас нас ненавидит, но то, как она поступила там, на складах — я её зауважал, честно!
— И что ей теперь с твоим уважением делать — к синякам прикладывать? — буркнул Олег.
— Вот давай не будем! — взвился Серёжа и помотал головой. — Оклемается, будет осторожнее. И я… мы с тобой — тоже.
Двадцать раз, ага. Нет, Валеру надо всё-таки беречь, ей, видимо, ещё и не такие передряги предстоят, судя по искрам в глазах Серого.
— Что там ещё из фактов… Если тебе нужно лично от меня это услышать: я с тобой не из удобства или чего ты там себе надумал. И ты мне не просто напарник или друг. Я без тебя не смогу, Волч.
Вот так вот просто. Он всегда с такой лёгкостью разбрасывался словами — но сейчас действительно выглядел серьёзным и в кои-то веки как будто впрямь вкладывал в них всю свою искренность.
— Спасибо, что сказал, — выдохнул Олег, и Серёжа продолжил:
— Но вообще как тебе в голову пришло всерьёз воспринять те мои слова? И это после Вегаса!
Тут уже вскинулся Олег:
— Там же всё было по пьяни. Да и твои приколы, откуда мне знать… И вообще, что было в Вегасе, остаётся в Вегасе.
— Даже женитьба с лучшим другом? — сощурился Серый. Затем смягчился, погладил по руке. — Как полегчает, слетаем куда-нибудь нормальную церемонию провести.
Торт и салюты, блин. Ну, если Серый захочет — сколько угодно, но Олегу оказалось достаточно и простого “Я без тебя не смогу”. В груди разлилось приятное тепло, разговаривать окончательно расхотелось: самое важное он услышал, так что теперь будет достаточно обнять Серого и, уткнувшись носом ему в макушку, наслаждаться тем, что они просто рядом.
— В общем, Волч, я…
— Завались, Серый, — буркнул Олег, с шипением сквозь боль пригребая его к себе. — Хватит, наговорил уже.
Разумовский поворчал для виду, забубнил куда-то в подмышку: аккуратнее, да у тебя плечо, разбередишь, обезбол ещё действует? говори, если что принести, я тут посплю сегодня тоже, буди меня сразу, если плохо станет…
Уже позже, когда он наконец угомонился и уснул, Олег, лёжа рядом в полудрёме, пока не подействовал укол, задумчиво пялился в рыжину макушки перед собой. До чего же тяжело иногда бывает просто поговорить. Когда-то он бы всё отдал за то, чтобы Серый был жив, пришёл в себя, снова стал бодрым и говорливым. Оказалось, что и этого недостаточно. Недосказанность копилась между ними слишком долго.
Они видели друг друга в свои худшие времена, но самая болезненная правда крылась в том, что в эти времена как раз друг друга им и не хватало. Если бы Олег тогда не взбрыкнул и не ушёл служить. Если бы Серёжа поговорил с ним по душам в Венеции. Если бы они раньше нашли друг для друга слова после событий в Сибири…
Всё было бы по-другому, но и они были бы другими. Может, им и надо было пройти этот путь, чтобы обретёнными шероховатостями и сколами сцепиться ещё сильнее, чем прежде?
Путь, который начался очень давно. Точно, беззвучно хмыкнул Олег себе под нос, у них ведь в этом году, можно сказать, юбилей. Двадцать, мать их, пять лет с того пасмурного сентябрьского дня, когда их жизни свернули в общую колею — да так в ней и остались.
Они оба не помнили точной даты, конечно, но это было вскоре после того, как Олег попал в детдом, где-то между первой линейкой и Днём Учителя. К тому моменту для Олега прошло достаточно времени, чтобы слегка освоиться и дать всем понять, что не даст себя в обиду. Но недостаточно, чтобы успеть с кем-то подружиться.
Он шёл с занятий, пиная камушки в свежие лужи, в которых отражалось серое небо и оттого казалось ещё серее. И вдруг за очередным “плюх” камня в лужу услышал крики и звуки возни за углом.
Звуки ударов.
Дальше всё завертелось очень быстро, и в себя он пришёл, уже когда оттаскивал в сторону последнего из троих задир — молча, но с такой упрямой силой и безмолвной угрозой во взгляде, что противников это, видно, впечатлило. Это — и то, что Олег был довольно высоким для своего возраста. Он не любил драк, но тогда кинулся под чужие кулаки не задумываясь — потому, наверное, и вышел победителем. Да ещё и судьба подкинула подарок, о котором он пока не догадывался.
— И больше чтоб не лезли! — гаркнул он вслед улепётывающим мальчишкам. Проводил их хмурым взглядом до угла здания и только тогда повернулся, чтобы протянуть руку и помочь подняться их жертве, поваленной на землю.
Рыжий мальчишка — вблизи стало точно понятно, что не девчонка, как Олег сначала решил из-за длинных, до плеч, волос, — лишь сильнее отшатнулся и не спешил принимать помощь. Наверное, Олег двигался слишком резко, шумно сопел после драки, ёжик тёмных волос встал дыбом на макушке — ни дать ни взять бүре баласы*, кого угодно напугает. Воспоминания о бабушкином голосе, ещё свежие, кольнули будто иглой. Отругала бы за то, что кулаками размахался — но это ж по делу, чтобы вступиться! Олег представил её тёплый, полный гордости взгляд, сморгнул набежавшую колючую влагу и снова наклонился к спасённому рыжику — уже медленнее, мягче.
— Руку давай, не рассиживайся в луже.
Мальчишка наконец отмер и вцепился в подставленную ладонь, перед этим отряхнув свою от грязи с асфальта — помогло не особо. Нетвёрдо поднялся на ноги и насупился, отчего стал похож на встрёпанного птенца. Круглющие васильковые глаза глядели настороженно. Это же из его класса пацан, вдруг запоздало понял Олег.
— Я пока не у всех имена запомнил… Ты вроде Саша?
— Серёжа, — буркнул рыжий и шмыгнул носом. — Разумовский.
— Серый, значит, — кивнул Олег. — А я…
— Волков Олег. Ты недавно у нас.
Наблюдательный, однако.
— За что они тебя? — Олег кивнул в сторону, где скрылись Серёжины обидчики.
Тот отвёл взгляд и пожал плечами. Да много ли надо, чтобы детдомовцы друг в друга вцепились? Они же тут все бешеные. Серёжа, правда, таким не выглядел — может, потому и выбрали его как слабое звено. Непросто ему будет, если не найдётся кто-то побешенее, чтобы его собой закрыть.
Серёжа вдруг будто что-то вспомнил и принялся шарить по карманам своей курточки, мало-помалу выудил оттуда целую гору сокровищ: камушки, каштаны, помятые вкладыши от Love is, пёрышки и стеклянные шарики… Последними на свет показались несколько фишек. Бережно сдув с них невидимые пылинки, Серёжа протянул пёстрые картонные кругляши Олегу на раскрытой ладони.
— На.
Олег замер. Свою коллекцию фишек он собрал, ещё когда рубился с пацанами со своего двора, и здесь, в детдоме, ныкал её, как бесценный клад. Рука у него была удачливая, фишки в неё так и плыли, но он старался здесь этим умением не светить, да и в игру его пока брали нечасто: новенький же.
По правде сказать, своих фишек ему вполне хватало, но с Серёжиной ладони на него смотрела ярко-красная, глянцевая, с Чармандером. Такой ему раньше не попадалось.
Олег облизнул пересохшие губы и нахмурился:
— Ты чё? Это ж твои.
— Бери, — ткнул ему ладонь под нос Серёжа, такой серьёзный, будто проворачивал сделку, совсем как взрослый. — Меня всё равно играть не зовут, да я и не умею особо.
Ещё пару секунд Олег недоверчиво сверлил взглядом Серёжину насупленную мордашку, а потом подцепил с грязной ладошки один картонный кругляш.
— Этого возьму. — Он подкинул Чармандера в воздух и ловко поймал. — На тебя похож.
Серёжа захлопал глазами — и правда, такими же большими и синими, как у покемона на фишке, — и не смог удержаться от недоверчивой улыбки.
Уже позже, вспоминая этот эпизод, Олег понял: это было его первое столкновение с детдомовскими порядками, к которым Серый уже успел привыкнуть. Он тогда не придумал ничего лучше, чем откупиться от Олега как от более сильного. Они все так жили в общем-то: либо ты достаточно силён, чтобы тебя боялись, либо тебе есть что предложить потенциальному обидчику. И хорошо, что Олег с Серым встретились и успели сдружиться ещё совсем мелкими, пока потасовки были несерьёзными, а плата за слабость не поднялась до чего-то похуже фишек и тумаков.
Жутче всего было однажды после Сибири заглянуть в лицо Серому, когда он совсем не отдуплялся, и увидеть его же, но двадцатилетней давности. Загнанный в угол собственным разумом, он сжался в комок, скулил и умолял отпустить его, бессвязно обещал заплатить. И не было в нём тогда ничего ни от гения-вундеркинда, ни от эксцентричного миллиардера, ни от леденящего кровь il diavolo russo — только перепуганный восьмилетний мальчишка, который судорожно рыщет по дырявым карманам, надеясь, что найдёт, чем откупиться на этот раз.
В тот момент Олег окончательно понял, что круг замкнулся и прошлое, от которого он так долго бежал, настигло его безжалостно и бесповоротно. Что он снова не найдёт в себе сил замахнуться на беззащитного всклокоченного рыжика — протянет ему руку, как и тогда. И уже неважно, выберут его в ответ или нет — иного он просто не сможет себе простить.
Но теперь, когда их непонимание разрешилось, Олег оказался не готов снова увидеть Серого беспомощным и напуганным. И признание его, Олеговой, правоты в таких обстоятельствах, после происшествия в музее, совсем его не обрадовало. Олег, сам ещё пошатываясь от слабости, придерживал Серёжу под руки — живого, главное, что живого — и как наяву видел детдомовца-младшеклассника, которому досталось в потасовке. За которого нельзя не вступиться.
Вот только они оба уже давно не восьмилетки, на которых всё заживает, как на собаках, и придётся восстановиться, прежде чем лезть в ответку с кулаками.
Перебинтованный и обколотый обезболом, Серый стал до ужаса покладист и ласков — сердце Олега от этого щемило ещё сильнее. Чуть не потерял его опять — ни за что бы себе не простил.
Глубокой ночью они оба не могли уснуть, сидели перед ноутом, привалившись друг к другу. Олег искал, что бы включить на фон, чтобы Серый перестал наконец скроллить новости, когда тот вдруг отложил телефон и придвинулся ближе, устало устроил перебинтованную голову на его плече.
— Волч, знаешь, когда я понял, что ты создан для меня? — проворковал Серёжа. Не дожидаясь вопросительного взгляда, он продолжил: — Помнишь, мы классе в восьмом слиняли с уроков и убежали в кино… Ты потащил меня на какой-то ужастик, но то ли билетов не хватило, то ли нам не продали.
Вспоминалось смутно. Интересно даже, что Серый запомнил это лучше.
— …И в итоге мы пошли на “Питер FM”, хотя ты ворчал, что это муть.
Это Олег вспомнил уже яснее. Муть и “мыло” для сладких парочек — как-то так он тогда и сказал. Но достаточно было одного Серёжиного: “А я хочу посмотреть”, — чтобы он тут же согласился.
Да, теперь он припоминал и сам сеанс. Практически пустой зал — в будний-то день и под конец проката, — только пресловутые парочки на дальних рядах. Зато Олег с Серёжей вольготно устроились поближе к экрану, прямо в центре зала. Смех и воркование с мест для поцелуев слегка подбешивали, и Олег тогда так и не понял почему. Уже потом осознал и сопоставил: спевшиеся неразлучники особенно раздражали его в тот период уже не из детского отвращения к любому проявлению чувств, а, наоборот, из банальной зависти. Хотелось так же: гулять за руку до утра и зажиматься в тёмном кинозале под слащавый фильм. Но до того, чтобы понять, на кого именно направлено это желание, прошло ещё какое-то время.
А в тот день Олег просто изнывал от жажды порадовать Серого хоть чем-то, добиться его улыбки, и пусть не вышло с походом на нормальное, пацанское кино, так хоть тут. Поэтому ближе к концу сеанса, окончательно заскучав, он выпалил…
— …Ты тогда сказал, что, если бы тебе вот так же в руки попал новенький мобильник, ты бы не стал вызванивать никакую Машу, а отдал бы его мне, — захихикал Серёжа.
— …Потому что тебе нужнее, — закончил за него Олег и фыркнул. — Ты, кстати, не оценил!
Серый тогда вскинулся и окатил его до того возмущённым взглядом, что Олег прикусил язык. За этим последовала бурная лекция о честности и совести — сейчас даже вспоминать смешно.
— Я тогда весь фильм мечтал, как бы тебя поцеловать, а ты выдал вот это, — проговорил Разумовский вполголоса, и Олег поднял удивлённый взгляд.
— Серьёзно? Уже тогда?
Голос Серого, хоть и слабый, тут же взвился до привычной высоты:
— А ты думал, я в одночасье по тебе с ума сошёл?
Надо же. Он, дурак, ёрзал со скуки в пропахшем попкорном зале и даже не догадывался, что сидящему рядом другу не нужен ни этот фильм, ни попкорн, ни мобильник — лишь бы его чувства заметили и разделили.
Ну, зато потом они поменялись местами и уже Олег сомневался, важны ли его чувства или всё осталось в прошлом.
Наверное, нормального человека все эти американские горки и бесконечные сюрпризы давно бы утомили. Нормальный человек точно не остался бы с тем, кто столько раз его отталкивал, пытался убить, отталкивал снова, будто бы заботясь, но на деле — кто знает…
К счастью или к сожалению, назвать их обоих нормальными точно было нельзя. Видимо, из-за этой ненормальности — уникальной отбитости, как выразился Серый, — их и тянуло друг к другу годами. Они воссоединялись снова и снова, как будто не было всей той причинённой друг другу боли. Или она скрепляла их ещё сильнее, как клейстер, прилаживала друг к другу, шрам к шраму, как идеально пригнанные детали. Не разделять, работают только вместе.
Ещё в ранней юности, обдумывая, как назвать ту дрожь под рёбрами, которую в него вселяет серьёзный взгляд васильковых глаз, Олег рассуждал сам с собой, не сразу решившись озвучить самое очевидное. В книжках и кино любовь выглядела иначе. Она была вся про поцелуи под луной и рыцарские подвиги ради прекрасной дамы. Уже позже Олег понял, что она может быть иной. Его любовь была про сбитые в кровь костяшки и стыренные в магазине жвачки, про списанную домашку и нарисованных волков с воронами в уголках страниц, про билеты в кино, которое не особо-то и хотел смотреть, а в итоге запомнил на всю жизнь. Про затёртую старую фишку с Чармандером и точно так же пронесённую сквозь года улыбку — несмелую, как самая первая, в день их встречи. Про рассказы о звёздном небе в пустыне, а не о крови сотоварищей на песке.
Про эхо выстрелов — и эхо слов, которые ранили не меньше.
И, чего душой кривить, про поцелуи тоже: Олег в них до сих пор иногда вздрагивал от неожиданности и не мог сдержать хриплого стона. Слишком чувствительные губы, смущённо шептал он Серёже в их общее дыхание. Тот хитро щурился и лишь активнее пускал в ход язык. Он целовал его так с самого начала — обнаружил нежное местечко изнутри губы случайно и запомнил Олегову реакцию. И с тех пор не переставал этим пользоваться. И когда у них всё было хорошо, и когда не очень: в нервирующее затишье между участившимися ссорами Серый целовался особенно отчаянно, будто про запас. И даже в злополучной Венеции тот, второй нет-нет да отпускал контроль, позволяя Серёже ласкаться так, как он привык. Да и в Мексике Олег окончательно капитулировал именно после этого поцелуя. Как будто последнего доказательства: он вернулся, и всё наконец-то снова хорошо.
Тем больнее оказалось услышать те слова сразу после.
Серёжа завозился, снова притираясь к его плечу, и Олег вынырнул из воспоминаний.
— Серый, может, всё-таки спать?
Разумовский едва не помотал головой по привычке, но, едва её наклонив, схватился за неё рукой и поморщился. Надулся и устроился у Олега под боком, завернувшись в плед:
— Ты же не идёшь.
Ладно, может, хоть тут уснёт. У Олега эти несколько лет со сном проблемы, да и Серый привык полуночничать — ничего, рано или поздно отрубится.
Вон, уже поплыл, утопая в подушках, которые Олег перетащил с его обожаемой фиолетовой кровати. Может, под утро согласится переползти туда — жаль, отнести его Олег сейчас не в состоянии.
Он устроился рядом, и Серый тут же нырнул ему под руку, позволяя себя приобнять. Олег мягко чмокнул его в изогнутые в слабой улыбке губы, потёрся своим носом о его, добирая остатки нежности.
— Спи давай.
— Нет… Я досмотрю… — пробубнил Разумовский, уже не в силах держать глаза открытыми, и почти сразу же засопел под мурлыканье ноутбука на минимальной громкости.
На экране пресловутая Маша снова выронила олдскульный мобильник посреди перехода — как и тогда, в первый просмотр. Картинка теперь казалась зернистой, монтаж — мельтешащим, даже формат экрана уже давно стал значительно шире. А Олег всё равно смотрел не отрываясь, прижимал Серого одной рукой к себе, лениво ерошил вскурчавленные на кончиках волосы, торчащие из-под повязки.
Им, наверное, суждено в итоге всё равно сходиться, вот как героине фильма — терять телефон и находить любовь. И неважно уже, как в их случае это чувство называется, здоровое оно или болезненное, вышедшее из детства, когда расстаться означало погибнуть. Оно просто есть — и жить без него уже не получится. Даже Серому, который иногда изображал независимость настолько убедительно, что Олег начинал сомневаться: а способен ли он вообще любить кого-то помимо себя самого?
А потом что-то случалось, как сегодня, и полные немого облегчения глаза смотрели на него, залитые кровью с расшибленного лба, и звучало душераздирающее: “Я не готов снова тебя терять”, — Олег после такого с новой силой начинал презирать себя за те сомнения. Вот же он, рядом, жмётся ближе сквозь сон так, что Волков готов весь мир в крови утопить ради одного рыжего волоска с этой расшибленной макушки.
Но такое в прошлый раз закончилось плохо. Нужно учиться жить по-новому, им обоим. Любить не обжигаясь, не скрывать важного, уравновешивать безумные порывы друг друга. Признавать свои слабости — и не бояться опять быть близкими, пусть и по-новому.
Только и всего.
* волчонок (тат.)