— Не понимаю, чего ради было разводить эту драму, — Кафка пожала плечами и наконец-то отправила в рот оливку, наколотую на вилку, которой размахивала, как дирижер, в течение всего своего рассказа, — все ее украшения вместе взятые стоили меньше, чем химчистка одного моего пальто. Кроме, конечно же, единственного подвеса, об особой ценности которого она даже не подозревала. Разумеется, полиция, услышав, что у нее была украдена только бижутерия, даже не приняла заявление.

Ресторан, где они обедали, был слишком уж посредственным. Не то, что обычно предпочитает Кафка, судя по тому, что Блэйд успел о ней выучить, но выбора у них особо не было: как ни странно, это лучшее, что предлагал торговый центр, который, кажется, был бесконечным. В десятках, если не сотнях развилок можно было легко потеряться, поэтому Кафка носила с собой буклет, разворачивающийся в громадную карту здания.

— Как тебе стейк? Не знаю, какие куски тебе нравятся, но надеюсь, что угадала.

Блэйд выразительно посмотрел на нее. Кафка расправилась со своей пастой, так что теперь могла позволить поесть и ему. Сам он не мог. Почти все его тело находилось в постоянном параличе, пока не начинало двигаться по велению Шепота духа. Кафка взяла его под контроль тремя неделями ранее, и с тех пор они стали неразлучны: она водила его с собой всюду, и он молчаливо ее сопровождал, выслушивая непрекращающиеся рассказы о всякой ерунде. На его собственную волю осталось всего ничего — только моргать, потому что Кафке не слишком хотелось задумываться еще об этом. Хватало его ходьбы, приемов пищи и прочих физиологических потребностей. А некоторое она оставила на непроизвольную деятельность: дыхание, пищеварение, сердцебиение… все, что могло работать автоматически.

Блэйд не по своей воле поднял вилку. Не по своей воле отрезал кусок от мяса, из которого тут же полился розоватый сок. Не по своей воле потянул его ко рту и прожевал. Не по своей воле проглотил и запил отличным красным вином.

— Стриплойн средней прожарки. Хороший кусок. Его называют мужским за выраженный мясной вкус. Каберне совиньон отлично сочетается с ним. Ты так не считаешь?

Блэйд не мог ответить. Голосовые связки он тоже не контролировал. Дыхание оставалось ровным.

Кусок и вправду был хорош. Только все наслаждение от обеда разбивалось об омерзительное чувство отсутствия контроля над своим телом. В первое время, конечно, было многим хуже, пока его еще раздирала изнутри кипящая ярость, а мысли бились об обратную сторону черепной коробки навязчивыми мухами. Ощущалось так, словно его нервы рассекли пополам где-то на полпути к конечностям и свободными концами подсоединили к стороннему источнику питания, из которого непрерывно бежал электрический ток под постоянным, навязчивым напряжением. Щекотно и раздражающе, вот как это ощущалось. Он уже давно прекратил попытки самостоятельно посылать мышцам импульсы, потому что когда те отказывались слушаться, отвечая немым бездействием, на него накатывало такое страшное исступление, что становилось трудно дышать. И, тем не менее, он не ненавидел Кафку, которая устроила ему такой поразительный в своей отвратительности аттракцион. Он злился, иногда злился очень, но в основном на себя.

К Охотникам за Стелларонами Блэйд присоединился не более трех месяцев назад. Кафка без преувеличений собственноручно вернула ему человеческий облик, а Элио даровал самое ценное, что мог: надежду и общество. Блэйд же не признавал необходимость ни того, ни другого, потому с решительным упрямством нырял в пучины отчаяния при каждом удобном случае. Лучше всего это, конечно же, получалось на поле боя. Как только Блэйд обнажал клинок, понятия «осторожность», «предусмотрительность» и «целесообразность» прекращали иметь для него какой-либо вес. Подобно бешеному псу, он бросался на все, что могло представлять какую-никакую опасность, чтобы забыться хотя бы на несколько минут неконтролируемой схватки.

Когда металл, скрежеща о металл, стонал, или свистел, рассекая плоть, можно было не думать. В те моменты не было ничего: ни всплывающего из-под густой толщи забытия прошлого, ни тянущихся за ним сожалений, ни тысячи вопросов, начинающихся с «Почему?» и не заканчивающихся никогда. Забвение страшно. Оно, крепкое и ядовитое, проникает внутрь до самых костей, и те ноют, как от лютого мороза. Однако ясный разум, обнаружил Блэйд, может быть куда более ужасающим, чем забвение, если не уметь вовремя остановить свои размышления. Блэйд не умел.

Зато он умел ранить себя так, чтобы вызвать Мару. Много ли требовалось: всего-то бурлящая от адреналина кровь и глубокие порезы, вспаханные по местам старых шрамов. И тогда забвение достигало своей высшей точки, своей абсолютной высоты. Это было похоже на глубокий, лихорадочный сон, тревожный и болезненный, но боль эта удовлетворяла странному мазохизму внутри, подобному тому, который возникает, когда срываешь с подсохшей ранки запекшуюся кровь, заново обнажая чувствительное мясо.

Неуязвимость развязывала Блэйду руки. Ему, в отличие от Кафки, не нужно было заботиться о своей безопасности, бросаясь в бой. Однако он быстро забывал о том, за чем следить было необходимо. Каждый его срыв, как ему потом вменял Элио, подрывал развитие сценария, и пару раз Блэйд оказался опасно близок к провалу миссии. Элио грозился вышвырнуть его прочь, Кафка устало терла переносицу, натягивая поводья Шепота духа, а Светлячок смиренно возвращала его, перемолотого в кровавый фарш, на корабль, но после не желала иметь с ним никакого дела. И это даже устраивало Блэйда, потому как он был уверен, что угрозы Элио не стоят и выеденного яйца, а мнение остальных его не волновало. Однако он недооценил, насколько утомил своими выходками Кафку.

В очередной раз, когда он очнулся после трудного восстановления в своей каюте, Кафка уже улыбалась ему, сидя на приставленном к постели стуле. Это была необычная улыбка, Блэйд ее раньше не видел, потому напрягся тут же, как осознал себя. Что-то тревожное пряталось в уголках ее слабо блестящих помадой губ. Блэйд не мог знать наверняка, но готов был биться об заклад, что за лиловыми линзами кроется нечто ужасающее, подобное инфернальному пламени или неизведанной океанической глубине. Блэйд заморгал, но не смог пошевелиться. Его облило холодной паникой.

— Все хорошо, Блэйди, — успокаивала его Кафка, покровительственно уложив ладонь ему на макушку, — ты в безопасности. Не бойся.

Блэйд растерянно моргал, пожирая Кафку немым взглядом. Он все никак не мог взять в толк, что же с ним не так. Неужели спинной мозг еще не зажил?

— С твоим телом все в порядке, — словно прочитав его мысли — а впрочем, возможно, действительно прочитав, — сказала Кафка, — Ты не можешь двигаться, потому что находишься под влиянием Шепота духа. Мы с Элио были очень огорчены твоим поведением, так что решили, что это будет справедливой мерой пресечения. На последней миссии из-за тебя мы едва не упустили Стелларон. Это недопустимо, и я хочу, чтобы ты понял это как следует.

Блэйд понял это, как только паника отпустила его. Вот незадача: сообщить об этом Кафке он никак не мог. На самом деле он посчитал это блефом: вот, сейчас Кафка потаскает его за собой денек, покажет наглядно, что бывает, когда рискуешь успехом операции, и отпустит думать над своим поведением. Как бы не так.

Кафка водила его с собой всюду, но больше всего любила разгуливать по торговым центрам, с каждым новым бутиком все более обвешивая Блэйда брендированными пакетами, как рождественскую елку. И при этом она почти ни на секунду не прекращала поток речи, а когда все же слова кончались, она принималась намурлыкивать какие-то отдаленно знакомые мотивы. Блэйду казалось, что он сопровождал радио. Это изумило его: перед тем, как надеть на него строгий ошейник, Кафка не была слишком словоохотлива с ним и ограничивалась вежливыми дежурными фразами. Теперь она говорила обо всем подряд: от того, как ей удалось прихватить с сорванного (ее же руками) аукциона редчайшую виниловую пластинку, до того, как трудно было отыскать идеальный оттенок помады к ее новому пальто. Блэйду ничего не оставалось, как слушать ее, и как-то раз он совершенно неожиданно обнаружил, что с течением времени темы ее болтовни несколько углубились. Теперь она упоминала былые миссии и известные ей планы Элио, порой рассуждала об Эонах и судьбе, которая, как оказалось, особенно ее занимала. Блэйд слушал все внимательнее.

Однажды Кафка привела его в бар. Бар был почти пустым, но они все равно заняли столик в углу, отгороженный от остального зала книжным стеллажом. Кафка села к стене, чтобы ее было едва-едва видно, но ее взору был доступен весь бар.

— Ты любишь виски? — зачем-то спросила она, наискосок проглядывая винную карту, — я закажу тебе виски. Мне кажется, оно тебе очень идет.

Блэйд ненавидел виски.

Она — к удивлению Блэйда — заказала чистый джин. Он сверкал, как голубой топаз, когда официант подал выпивку. Кафка, не утруждая себя даже самым коротким тостом, немедленно осушила рюмку и заставила выпить Блэйда. Крепкая горечь обожгла корень языка, а он даже не мог поморщиться от омерзения. Кафка, казалось, ничего не заметила.

Сегодня она долго молчала, с задумчивой улыбкой водя взглядом по залу. Периодически она принималась что-то мычать себе под нос, только Блэйд едва-едва улавливал ее голос. А затем она вдруг сказала:

— Знаешь, ведь до меня и Светлячка были и другие Охотники. Я рассказывала?

Блэйд изумленно моргнул. Она не рассказывала.

— Нам не удалось познакомиться, — буднично продолжила она, и Блэйд угадал в ее голосе слабую, почти растаявшую досаду, — они умерли прежде, чем я присоединилась к Охотникам.

Рюмка в ее руках ловила прохладный свет бара и пускала его течь по своим ровным граням. Блэйд на нее не смотрел. Он напряженно вглядывался в лицо Кафки, на которое вдруг упала тень не то сожаления, не то ностальгии.

— Честно говоря, это я их убила. Такова была часть сценария Элио. Они должны были умереть, чтобы мы заключили сделку. Игры, которые он ведет, иногда по-настоящему поражают.

Вот уж правда, подумал Блэйд, уставившись на Кафку. А Кафка изредка заглядывала ему в глаза, очень внимательно, так, словно силилась там что-то выискать.

— Хорошо, что ты согласился. Прежде мне было… — она поджала губы, подыскивая слово, — скучновато. Со Светлячком мы слишком разные: она отчаянно хочет жить, а я…

Откинувшись на обитый кожей диван, она пожала плечами.

— Не вижу в жизни никакой ценности. Иногда мне кажется, что есть что-то коренным образом неверное в моем существовании. Как и в твоем, Блэйди.

Блэйд подозревал Кафку в лукавстве. Он был убежден, что для ее «скуки» есть более точное понятие, но предпочитал об этом не слишком задумываться, тем более, что к Кафке почти не возвращались приступы ее задумчивой откровенности. Время от времени, правда, она вскользь упоминала свою родную планету, бедствие Стелларона, потрясшее ее цивилизацию, иногда упоминала некое подразделение особо искусных солдатов, обученных бороться с последствием бедствия, и как-то призналась, что сама была частью этого подразделения. Блэйд чувствовал, будто занимался добычей золота, просеивая влажный речной песок, как просеивал разговоры об одежде и музыке, чтобы на мелкой решетке оставались по-настоящему важные крупицы знания, блестящие в свете его внимания драгоценным металлом. Его интерес разжигался с каждым днем, и вскоре он обнаружил, что до болезненного внимательно вслушивается в речь Кафки, лишь бы не упустить нечто по-настоящему стоящее. Насколько бы все было проще, если бы он мог спросить Кафку лично.

Порой между ними происходило нечто странное. И тогда Блэйд был готов отдать все ради хотя бы одного вопроса.

Они были в бутике, и Блэйд дожидался возле кабинки примерочной, когда Кафка снова покажется, сменив очередное платье. Она одергивала шторку, крутилась перед зеркалом, с лисьим прищуром поглядывала на Блэйда, порою бросала что-то вроде: «Этот крой не очень-то мне идет, правда?» или: «Да, я тоже думаю, что предыдущее было лучше,» и снова скрывалась за кулисами своего маленького представления.

В очередной раз показавшись перед ним, Кафка сказала:

— Помоги-ка мне, Блэйди, будь любезен.

На ней было облегающее черное платье, которое трогательно обнажало ее узкие плечи. Платье она придерживала на груди, потому что молния на спине была расстегнута. Просить было незачем: Блэйд все равно по ее велению потянулся к ней, чтобы помочь.

А затем его ладонь последовала за ниточкой ее сознания дальше, коснувшись нагой кожи, чуть прохладной, но очень мягкой и гладкой. Блэйд провел рукой от лопатки к ее плечу, оглаживая его с бережным нажимом. Он, кажется, впервые касался ее так. Вскинув изумленный взгляд за ее плечо, он встретился с отражением глаз Кафки: хотя выражение ее лица было скучающим и почти безразличным, сохраняя только тень улыбки, в глазах ее было что-то непостижимое и невыразимо далекое. Пока его рука мягко сжимала ее плечо, Блэйд неотрывно смотрел ей в глаза, и Кафка спокойно отвечала тем же. А затем все закончилось. Она заставила его сделать шаг назад, задернула шторку, и какое-то время Блэйд ничего не слышал: ни перестука каблуков, ни шорохов ткани, ни тихого звона крючков вешалок. Он и сам полностью замер: даже, кажется, не дышал. Время для него вновь начало свой бег, только когда Кафка очевидно продолжила примерку.

Тем же вечером она усадила его в своей каюте, заново примеряя приобретенные наряды. Кафка кружила по комнате, то шурша пакетами, то скрываясь в ванной, — переодеться, то подлетая к фонографу — сменить пластинку, то склоняясь к кофейному столику — отпить вина. К зеркалу она почти не подходила, красуясь только перед Блэйдом, и Блэйд смотрел. Отрицать, что Кафка выглядела потрясающе, было трудно. И дело было совсем не в платьях, хотя каждое из них изумительно подчеркивало лучшие ее черты; сама Кафка обладала неотразимой привлекательностью, которую Блэйд отчего-то прежде упорно игнорировал.

Вдруг она подошла к нему и нагнулась, оперевшись рукой о его колено и сжав его. Блэйду казалось, что воздух сейчас начнет искрить, так он был напряжен, когда посмотрел на Кафку. Он встретился с ее взглядом, очень похожим на тот, что видел тогда, в примерочной. В нем было что-то потустороннее, что-то напоминающее ту зияющую пустоту, которая образовывается во взгляде человека, решившегося на убийство. Свободной рукой Кафка обхватила его запястье и потянула к себе, чтобы уложить ладонь на талию. Блэйд ощутил, как шелк платья заскользил под подушечками пальцев, когда она повела его ладонь ниже, крепче прижимая к своему телу. Ее грудь мерно, высоко вздымалась, пока она с пыточной медлительностью огладила его рукой свое бедро. Блэйд горел. Он снова, почти не моргая, смотрел только в лиловые глаза, неуловимо потемневшие от того, как зрачки за линзами расширились, и если бы Кафка сейчас с ним заговорила, он бы не услышал ни слова, потому что собственный гулкий пульс так гремел в висках, что заглушал пение винилового проигрывателя.

Кафка не заговорила. Она сбросила с себя наваждение и отпустила руку Блэйда, а затем выпрямилась и бессмысленно посмотрела в сторону так, словно его здесь не было. Неспешно подойдя к кофейному столику, она долго тянула вино из бокала, пока Блэйд непрерывно жег взглядом плавный изгиб ее спины. Потом она ушла, не сказав ни слова, и оставила его одного на весь вечер.

В это время Блэйд задавал себе тысячу вопросов, но ни на один не мог отыскать ответа. Только не сам.

Сегодня, перед выходом, Блэйд ожидал, когда Кафка закончит с макияжем. Он смирно сидел на ее постели и смотрел, как она, склонившись к зеркалу, сосредоточенно повторяла контур своих губ бордовой помадой. Закрыв тюбик, она поймала его взгляд и обернулась, растягивая блестящие от помады губы в приветливой улыбке. Ее взгляд мягко светился очень странной смесью чувств: задумчивостью и игривостью. Она пристально рассматривала Блэйда, а затем, сощурившись, заговорила:

— Все думаю, что же поменялось в тебе с тех пор, как мы стали проводить все время вместе.

Блэйд молчал. Не только потому, что у него не было выбора, но и потому, что он понятия не имел, что она имела в виду. Глупо моргнув, он уставился на нее.

Кафка поднялась с места и неспешно подошла к нему. Прихватив его подбородок, она заставила его задрать голову и посмотреть на себя. Ее пальцы осторожно, но настойчиво поворачивали его лицо, пока Кафка с внимательным прищуром разглядывала его так, словно он был занимательной статуэткой, которую ей разрешили покрутить в руках. Вдруг ее взгляд озарился ясной, короткой вспышкой, и она щелкнула пальцами.

— Ну конечно! Ты же раньше подводил глаза, да? Я совсем об этом забыла, — она с досадой покачала головой. Можно было решить, что ей в самом деле жаль, — Извини, Блэйди. Давай-ка я тебе помогу. У меня где-то должен был заваляться красный карандаш для глаз.

Кафка развернулась и немедленно прошагала к туалетному столику. Порывшись в паре ящичков, она с гордостью подняла находку и, легко подхватив стул, вернулась к Блэйду. Стул был чуть выше кровати, так что теперь, когда она села, их глаза находились на одном уровне. Блэйд растерянно смотрел на нее. Отчего-то волнение проснулось в нем, неумолимо поднявшись от низа живота к груди.

— Посмотрим… — Кафка сняла с карандаша колпачок и критично осмотрела заостренный кончик. Видимо, она им почти не пользовалась. По велению Шепота духа Блэйд чуть подался вперед, и Кафка вновь взяла его за подбородок, крепко, но осторожно, — Постарайся не моргать.

Первое же прикосновение прохладного карандаша заставило его замереть. Он перестал не только моргать, но и дышать. Не будь он скован, пришлось бы бороться с рефлексами, требующими отстраниться, но сейчас Кафка зря держала его — он даже вздрогнуть не мог. Карандаш кропотливо вел по мягкой коже нижнего века, чуть задевая ресницы. Блэйд неотрывно глядел на Кафку. От сосредоточенности меж ее бровей пролегла тонкая морщинка, а губы были плотно сомкнуты, почти поджаты. Расстояние между ними было такое короткое, что Блэйд мог различить в ее глазах, сокрытых линзами, собственное отражение, и было даже видно, какой у него изумленный и взволнованный взгляд. Ему стало неловко, и он моргнул, а Кафка неуловимо нахмурилась больше, но заметно расслабилась, когда закончила с первым глазом. Ненадолго она отстранилась, оценивая свою работу, и довольно улыбнулась Блэйду, прежде чем снова податься вперед и продолжить. Из-за задумчивости улыбка застыла на ее губах бледной тенью, и это придавало ей по-девичьи мечтательный вид. Больше Блэйд не моргал.

— Готово, — она вернула колпачок на место и поднялась со стула, — я нечасто кого-то крашу, но, кажется, вышло вполне недурно. Пойдем, посмотришь.

Кафка потянула его за предплечье и повела к высокому зеркалу в полный рост. Блэйд увидел результат ее работы; она сделала стрелки чуть подлиннее, чем делал он сам, но выглядело это неплохо. Что-то укололо в грудь, но не больно, а чуть щекотно. Ему нравилось.

— Замечательно. Хорошо вышло, — мурлыкнула она, глядя на него в отражении. Он чувствовал — и видел в зеркале, — как ее мягкая грудь прижалась к его плечу, невысоко вздымаясь от мерного, спокойного дыхания. Кафка улыбалась, но вдруг тон ее стал неожиданно серьезен, даже строг, а взгляд — более рассеянным, словно она забыла что-то, но и вспомнить не могла, что же именно, — Ты красивый, Блэйд. Очень.

И она потрепала его по плечу, как будто старалась утешить и заставить забыть какое-то легкое, смутное горе, а затем отстранилась и продолжила собираться, мыча мелодию с одной из своих пластинок.

Острая головная боль нанизывала на себя каждую из сотней мыслей тупым, длинным шилом. Красивый, крутилось у Блэйда в голове, пока он по велению Кафки усаживался в кресло. Красивый — странное это слово. Далекое, давно забытое, настолько, что теперь его вкус ощущался странно, как сок какого-то экзотического фрукта. Красивый. Блэйд никак не мог взять в толк, как такое вообще возможно, что кто-то — в особенности Кафка — может взглянуть на него и сказать красивый. Как-то Кафка сказала, что красота идет рука об руку с хрупкостью, ибо как все самые красивые вещи всегда хрупки и недолговечны. Разве он, проклятая на бессмертие тварь Изобилия, мог похвастаться хрупкостью? И уж тем более недолговечностью?.. Он шумно выдохнул. Это просто смешно.

Кафка накинула свой вельветовый кейп, взмахнув руками так, словно без труда могла вспорхнуть и улететь. Абсолютно каждое ее действие, как давно успел заметить Блэйд, дышит чистейшим, но при этом поразительно естественным изяществом, и это не была натянутая красота — это была ее природа, плавная и обманчиво податливая. Кафка была красива. Не он. Так почему…

— Блэйди? — Кафка щелкнула перед ним пальцами, — ты слушаешь меня?

Блэйд посмотрел прямо ей в глаза, сбрасывая тяжелый покров задумчивости. Оказывается, он допил вино и совсем этого не заметил.

— Хорошо, — кивнула Кафка, наконец-то добившаяся от него внимания, — нам пора.

Жестом она попросила счет и расплатилась, не поскупившись на приличные чаевые. Официант немедленно подхватил пустую посуду и скрылся. Кафка развернула буклет с картой торгового центра и положила его перед Блэйдом, а ее тон стал ровным, быстрым и сдержанным, хотя выглядела она расслабленно и беззаботно, чтобы не вызывать подозрений у окружающих.

— Сейчас мы здесь, — она указала на первый крестик, отмеченный поверх прямоугольника, который обозначал ресторан, а затем ткнула во второй, — а здесь находится охранный пост, где через четверть часа будет пересменка. Тебе нужно использовать этот путь, — она проследила ноготком начерченную в лабиринте бутиков и кафе ломаную линию, — и уйти этим. Вот здесь, — внимание прикипело к третьему кресту, — я тебя встречу.

Кафка с мягкой, покровительственной серьезностью посмотрела на него. Голос вдруг зазвучал вкрадчивее и тише; Блэйду приходилось прислушиваться.

— Я не смогу быть рядом и поддерживать Шепот духа, поэтому я отпущу тебя. Ты будешь действовать сам. Придерживайся сценария и не подведи нас. Будь осторожен, Блэйди.

Кафка улыбнулась ему, и Блэйд ощутил, как все титаническое напряжение в его теле мигом спало, оставляя после себя пьянящую легкость. С непривычки он едва не свалился набок, но быстро вспомнил, как следует сидеть. Теперь о каждом из действий приходилось задумываться. Несмотря на это, его захлестнула экстатическая радость, но только на пару мгновений — пока он не вспомнил, что теперь может говорить.

— У тебя тринадцать минут сорок семь секунд. Поспеши.

— Кафка, — Блэйд взволнованно взглянул на нее; голос его хрипел. Кафка прервала его.

— Сорок шесть. Сорок пять.

На то, чтобы взять себя в руки, потребовалось полсекунды. Блэйд коротко и серьезно кивнул ей, встал и неторопливо вышел из заведения. Если поторопиться, до охранного поста можно дойти примерно за пять минут. Однако привлекать внимание нервной устремленностью вперед было рискованно, так что Блэйд отправился к охранному посту прогулочным шагом, крутя головой и разглядывая кричащие витрины для убедительности, время от времени замедляясь или чуть ускоряясь. Он шел, а мысленно пытался ухватиться хотя бы за пару вопросов, шумно роящихся у него в уме. Как-то Кафка сказала ему, что он слишком громко думает. Кажется, Блэйд начал понимать, о чем она.

Блэйд незаметно нырнул в запасной выход, используемый персоналом, прямо рядом с охранным постом. Почему она рассказывала ему о себе вещи, которые иные сочли бы неприглядными? Он огляделся, не внимая ничему из обстановки; пустынная улица нисколько не занимала его. Почему она хотела, чтобы он смотрел на нее? Цели приближались, и Блэйд неожиданно взмахнул мечом. Кровь блестящим потоком хлынула из рассеченных глоток. Почему она хотела, чтобы он касался ее? Подоспели другие охранники, те, которых должны были сменить, и бросились на него, а кто-то открыл огонь, и Блэйд резким взмахом снизу вверх отразил мечом пули так, что ни одна из них не достигла своей цели. Почему она сама тянулась к нему, с трудом сдерживая свои порывы? Пистолет с грохотом отлетел прочь, скрежеща об асфальт, и еще пара охранников повалилась к ногам Блэйда, хватаясь за горло. От трупов поспешно растекались лужи густой, темной крови, и Блэйд увидел в красной влаге собственное отражение. Почему она считала его красивым вопреки своим же собственным понятиям о красоте?

Все кончилось быстро. Быстрее, чем Блэйд это осознал, так что еще с пару секунд он растерянно озирался, словно совершенно не представлял, кто устроил у торгового центра эту кровавую бойню. Так же изумленно он взглянул на меч, которым сегодня себя ни разу не ранил, и вытер лезвие о пиджак одного из мертвецов. Больше задерживаться было нельзя.

Путь до места встречи занял не более трех минут. Как бы он ни пытался замедлять шаг, цепляться взглядом за безразличные ему бутики и играть праздную прогулку, выходило неубедительно, так что он бросил эту затею и рванул вперед. Кафка встретила его с улыбкой, бледно светящейся от довольного прищура ее глаз.

— Рада видеть тебя невредимым, Блэйди, — промурлыкала она, шагнув навстречу.

— Кафка… — резкий выдох сам сорвался с его губ, хотя Блэйд даже не успел выбрать, какой вопрос задать первым. Каждый из них был тяжеловесным, тугим, сжатым, словно пружина, так что даже озвучивать их было той еще задачей. Однако Кафка освободила его от этой ноши.

— Тш-ш, — шикнула она, прислонив палец к его губам. Блэйд повиновался, — потом. Светлячок идет.

Кафка повернулась к нему спиной, и он обнаружил, что к ним, вертя в руках громадную карту, действительно идет Светлячок. За буклетом ей было никак не увидеть их, и Кафка, следя за ней, потерянной почти до слепого отчаяния, тихо рассмеялась. Светлячок услышала это, опустила карту и, округлив глаза, немедленно ускорила шаг.

— Миссия провалена?! — обеспокоенно выпалила она, пожирая их взглядом; в особенности Блэйда.

— Нет, с чего бы? — изумленно протянула Кафка.

Светлячок поджала губы, уставившись на Блэйда. Кафка заметила это и тоже обернулась, а затем, все поняв, засмеялась снова.

— Удивлена, что сегодня Блэйди может передвигаться без твоей помощи?

Она, не найдя слов, кивнула. Отчего-то Блэйду стало неловко, и он молча отвел взгляд, набросив на себя исключительно скучающий вид.

— А я нисколько не сомневалась, — хмыкнула Кафка, улыбнувшись Блэйду. Что-то странное было в ее взгляде. Неужто гордость?.. — ты молодец, Блэйди.

Ну, это уже ни в какие ворота. С недовольством обнаружив, как в нем поднимается жар смущения, он потер лицо. Щеки стали едва заметно теплее, и это значило, что эту игру он проиграл.

— Пойдемте домой, — мрачно буркнул он, и Кафка, смеясь, взяла его под руку.

Они медленно двинулись прочь, лавируя между шумных покупателей, и Светлячок, искренне увлеченная светом витрин, немного вырвалась вперед. Когда она отошла достаточно далеко, чтобы не слышать их, Кафка заговорила вполголоса:

— Кажется, у тебя были ко мне вопросы.

Блэйд вздохнул. Он чувствовал, как его рука согрелась от близости чужого тела, и до него доносился пряный аромат ее парфюма. Отчего-то все мучившие его вопросы перестали быть важными, потеряли в весе и унеслись вслед за ветром, как легкий весенний пух.

— Нет, — просто ответил он, опустив взгляд к Кафке.

Она помолчала какое-то время, глядя вперед, а затем с очень убедительным, но все еще напускным безразличием спросила, усмехнувшись:

— После трех недель такого досуга тебе, наверное, не захочется выпить со мной вина вечером?

— Почему не захочется? Я люблю вино.

Кафка вскинула голову и посмотрела на него. Блэйд скосил взгляд, чтобы обнаружить, что выглядит она удивленной, но удивленной приятно, потому как широко распахнутые глаза вдруг радостно сощурились, а губы спрятали в своих уголках невесомую улыбку. Это продлилось всего миг, потому что немедленно Кафка взяла себя в руки и удовлетворенно промычала, но ему было этого достаточно.

— Добро пожаловать в Охотники за Стелларонами, Блэйди.