Слова доносятся словно откуда-то со стороны, из темноты проулка за её спиной, но никак не из её собственных уст. Так кажется Чике. Но вот она принимает из рук Монтгомери второй шлем, подготовленный им лично для неё, забирается на сидение позади и овивает руками пояс, так робко, что это совсем не вяжется с её до безумия молниеносным решением.

Они мчатся по ночному городу. Чике не страшно. Прежде она не раз испытывала на себе рёв мотора, бешено вьющуюся ленту дороги и деревья с кустарниками, сливающиеся в одну зелёную полосу. Она выглядывает из-за плеча басиста и наблюдает за тем, как стремительно приближаются, проносятся мимо и остаются позади далёкие городские огни. Тёмное небо почти неподвижно. Ветер яростно бьёт в щиток шлема, норовит пробраться под одежду, покрывая кожу мурашками. Она крепче прижимается к Монти. Оба молчат, и только гул двигателя не даёт заснуть, пока не показывается эстакада с железной дорогой. Почти окраина, глухая и неприветливая. Но Чика вспоминает это место, которое видела лишь раз в жизни на фотографии. Именно здесь почти год назад обнаружили труп Бонни. Воспоминания воскресают в памяти ржавыми тисками, сдавливающими лёгкие до удушающей боли. Руки, лежащие на груди Монтгомери, начинают дрожать и тщетно пытаются собрать в кулаки, сжать гладкую кожу его куртки.

Его дом действительно близко, в какой-то сотне метров от моста. Невзрачная серая постройка в пять этажей. Обычно в таких ютятся бедные или неблагополучные семьи. Монти загоняет байк в небольшой гараж по соседству. Звенит ключами без лишних слов и отправляется к главной двери, убеждаясь, что спутница следует за ним.

Прямо на входе в своё жилище басист обо что-то спотыкается и ворчит. Потом, возможно, из каких-то только-только наметившихся у него соображений приличия подбирает с пола разбросанные мелкие вещи. В интерьере чёрный цвет мешается с зелёным, мелькают вкрапления чего-то кислотно-яркого. На стенах плакаты с уважаемыми группами, актёрами и актрисами из фильмов. На глаза Чике попадается удивительно много растений, пусть некоторым из них, как ей кажется, явно не хватает ухода. И где-то посреди этих тропиков в комнате примостился диван, на котором Монтгомери и предлагает устроиться своей гостье.

― А у тебя здесь круто! ― Оказавшись в этой зелёной берлоге, она словно забывает о том пробирающем до костей ужасе, что было навестил её по дороге сюда. ― Даже крокодилы есть. Вон на комоде статуэтки. Настоящие джунгли Амазонии! Такие огромные горшки с зеленью. Зачем тебе?

― Да это хозяев. Сбили цену из-за них. Типа я поливать должен и всё такое. ― Он плюхается рядом, раскинув руки на диванной спинке.

― Прикольно. Растения оживляют любое место.

― Но не так хорошо, как с этим справляешься ты.

― Ой, да что ты, ― картинно надувает губки Чика. ― Не успели подружиться, а он уже в комплиментах рассыпается.

― Не вижу смысла тратить время на игры, когда всё и так ясно. ― На краткий миг она чувствует на своём плече его тяжёлую ладонь. Впрочем, он её убирает. ― Так о чём ты хотела поговорить?

Чика немного отодвигается, пытаясь сохранить дистанцию.

― О тебе. ― Сейчас ей почему-то вспоминается вчерашняя агрессия Монти на проявленные к нему с её стороны личный интерес и жалость, поэтому она старается подбирать слова как можно аккуратнее. Теперь она на его территории. ― Мне интересно, как ты находишь в себе силы… держаться.

Монти сутулится, облокачивается на колени.

― Силы? Как я нахожу силы? ― Он хмыкает. ― А что мне, выпилиться? Странный вопрос. Просто живу, как жил. Делаю то, что мне нравится и приносит бабло. Ты сама не так, что ли?

― Монти, твои руки. Я видела тебя… когда…

Он затыкает её резким поцелуем, схватив за тонкие белые запястья. Она чувствует его обветренные горячие губы с привкусом сигарет. Странное ощущение, в которое, однако, она мгновенно ныряет с головой, на несколько секунд забывая, где она и зачем она здесь вообще. Его грубые пальцы, крепкие ладони, не позволяющие её рукам шелохнуться. Порывисто, жадно, так, будто она доживает свой последний день и хочет надышаться перед смертью, Чика ему отвечает. Её дыхание срывается. Но она сохраняет, пока ещё сохраняет здравый рассудок. Отстраняется.

― Не уходи от разговора, ― просит она. ― Мне казалось, ты одинок, и тебе нужна поддержка.

― Но теперь-то со мной ты.

― То, что я тебе сопереживаю, ещё ничего не значит. Отпусти меня. ― Чика слабо дёргает предплечья к себе, впрочем, будучи в надёжной хватке Монтгомери, они не сдвигаются ни на миллиметр.

Чику захлёстывает лёгкая паника, и она удивлённо улыбается, пытаясь это скрыть. Монти, недолго поразмыслив, выпускает её запястья.

― Да не нервничай ты. Считаешь меня насильником? Остынь, детка. ― Встаёт и прохаживается по комнате. ― Ты же не шлюха, в конце концов. Мы вместе выступаем, это другое. Я уважаю тебя.

― Хотелось бы верить, ― кивает девушка. ― Я так устала. У тебя не найдётся ничего выпить? Желательно безалкогольное.

― Сорри, пью только спиртное, ― пытается сострить Монтгомери, но, встретившись со скучающим взглядом красивых глаз, решает не перегибать. ― Да шучу я. Конечно, сейчас подгоню нам чего-нибудь. Не против, если я всё же пивка баночку, а?

Чика пожимает плечами и принимает расслабленную позу ожидания, а Монти уходит на кухню. Позже он возвращается с банкой и стаканом, протягивает стеклянный сосуд своей новой подруге. Она его благодарит. В стакане газировка, ароматная, шипучая и зелёная. Чика пробует напиток, и сладкий вкус её устраивает. Она выпивает до дна.

― Может, кино посмотрим? ― Он выуживает откуда-то пульт. Чика давно заметила телевизор напротив. ― Или ты хотела бы ещё немного поговорить о моём бедственном положении в коллективе?

― Давай фильм. Приятное совместное времяпровождение – тоже своего рода шаг к сближению. Там и с остальными, может, через меня подружишься.

― Ага, скорешимся, как же.

Монтгомери нажимает на красную кнопку. Плазма загорается. Он переключает каналы, как раз попадая на начало какого-то фильма – на экране проплывает заставка известной кинокомпании. По напряжённой вступительной сцене они сразу догадываются, что перед ними криминальная драма.

― Я его смотрел, похоже, года три назад. Но оно того стоит. ― Парень откидывается на спинку дивана, кладя ногу на ногу уголком.

Чика тоже усиживается удобнее без слов. Периодически она на несколько мгновений отвлекается от разворачивающихся на экране захватывающих сцен и поглядывает на Монти. Тот, как ей кажется, смотрит с увлечением, но разок выдаёт себя, повстречавшись с озорным блеском её глаз. Иногда что-то комментирует, отпускает шутки. Ей, безусловно, интересно, каких масштабов завяжется перестрелка, когда пафосные тайные агенты ворвутся в логово преступной группировки, но гораздо волнительнее – присутствие рядом этого странного человека, дающего концерты с ней на одной сцене вот уже которую неделю по счёту, но всё ещё такого неразгаданного. В некоторые мгновения он кажется ей совсем поехавшим, а временами вызывает сочувствие. Почему так? Почему он не желает открываться, уворачиваясь от любых попыток заглянуть в душу, даже сейчас, когда подпустил её настолько близко?

Из динамиков до слуха доносятся выстрелы. Они вдруг кажутся Чике такими звучными, громкими, словно она погружается туда, внутрь этого хорошего кино, целиком. Рыжая девушка в чёрном костюме с пистолетом в руках сползает по стене, прячась от преследователей, пытается отдышаться и в немой мольбе возводит взор к небу.

― Вот в этой роли она просто бомба, согласись? ― раздаётся звоном как будто из-за пределов сознания.

― Да, невероятно! ― даже слишком восторженно отзывается гитаристка.

В ней пробуждается такое неожиданное по силе сочувствие к героям, что это даже пугает, и она не может разобраться в причине того, почему внезапно захотелось податься вперёд со сжатыми кулаками, нет, вскочить и прокричать слова поддержки, влететь в их мир через экран и во что бы то ни стало помочь. И сердце бьётся до ужаса быстро, отдаваясь в висках, а дыхание захватывает, как на аттракционах. Хочется вдохнуть поглубже, чтобы что-то в груди перестало рьяно проситься наружу и подскакивать. Рассыпаться стаей золотистых бабочек, как в детстве в канун Рождества, когда сверкающее огнями чудо поджидало в каждом заснеженном уголке. Неужели фильм в самом деле настолько хорош, что смог так её взволновать? Пухлые губы девушки трогает улыбка.

Однако в следующую минуту происходящее на экране становится уже не таким важным. Цвета приобретают яркий оттенок, и от этого кружится голова. Чувствуя дискомфорт, Чика берётся за живот и ложится, сворачивается в комок. Монти замечает её состояние.

― Тебе плохо? Тошнит? ― Пытается растормошить её за плечо.

― Да… ― Она привстаёт, опираясь на локоть, пытается сымитировать рвотный позыв, но без толку. ― То есть нет… Я не понимаю. Хочу пить.

― В первый раз бывает, ― с напускной невинностью усмехается басист и отправляется на кухню.

Чика раскидывается на диване под клишированные реплики из телевизора, выключать который, похоже, никто не собирается. Её посещают глупые и приятные до чёртиков мысли. «Неужели… – думает она. – Всё это из-за поцелуя? Мы поцеловались в первый раз. Так офигенно». Мрачные сцены с кровью на его разбитых костяшках и бетонной стене, с развороченной гримёркой и разбитой в щепки дверью блекнут в её воспоминаниях, так, точно эти вещи происходили во сне или не при ней. Остаются лишь уверенные движения его пальцев и открытая мускулистая грудь, обжигающие прикосновения и волна безумных ощущений от слияния губ, ненасытности в действиях и зверских желаний.

Монтгомери пытается напоить её водой, но, сделав пару глотков, Чика отбрасывает стакан, он падает, расплёскивая жидкость, чудом не разбивается и с рокотом катится по полу.

― Мне уже лучше, ― шепчет она с придыханием. ― Так хорошо. Я всё думаю о нашем поцелуе.

― Тебе понравилось, я знаю.

Он берёт её за тонкую руку. Она поднимается, шатко переступает с ноги на ногу, выгибается в спине. Потом вырывается и пробует добежать до телевизора, растягиваясь на полу рядом со стаканом. Монти выключает телевизор, и Чика обращает внимание на пропажу фонового звука, а потом – и на исчезновение картинки. 

― Зачем ты выключил? Я же смотрела! ― хнычет она, впрочем, получается вяло и неубедительно.

Подходит к нему и садится рядом, прижимаясь к плечу.

― Там был алкоголь, да? В том стакане. Подмешанный, ― надувает губы девушка.

Монтгомери ей не отвечает. Только обнимает свободной рукой.

― Ты несносный. Такой паршивец.

Она слабо ударяет его в то же плечо. Надёжное, крепкое. Потом вдруг обвивает шею руками и усаживается к нему на колени, расставив ноги по обе стороны от них. Про себя басист отмечает, какая она лёгкая и гибкая. Так сердито, с оттенком какой-то надменности смотрит ему в глаза. Учащённо дышит. В какой-то момент её тело, бёдра, руки на его плечах начинают дрожать.

― Я, кажется, влюблена в тебя, ― вырывается у неё, ― Это так круто и страшно. Мне хочется дотронуться, прижаться к тебе. Хочется… А ты, Монти… Я люблю тебя. А ты меня любишь? Не ответишь на мои чувства? ― она опускает голову, и её губы трясутся, тоже.

Он обхватывает её талию, привлекает ближе к себе. Чика крепче сжимает его ногами и чувствует объёмную готовность сквозь ткань тонких джинсов.

― Ты мне нравишься, ― хрипло в ответ.

― Прошу, поцелуй меня снова. Я так несчастна, ― просит она.

И он ловит её губы, а она, кажется, совсем задыхается, не в силах оторваться, и с таким трогательным отчаянием ласкает его тело от плеч до лопаток, что Монтгомери, подаваясь всё ниже вперёд, к ней, кладёт её на спину. Чика смотрит на него широко распахнутыми глазами. В её взгляде цыплячья наивность сливается с лавандовой нежностью. Твёрдые горячие плечи басиста, точно железные, непоколебимы под тщетным усилием её миниатюрных белоснежных рук, и она с удовольствием сдаётся, совершенно беспомощная. Пальцы расслабляются, превращаясь в прикосновения невесомых перьев.

― Касайся меня, ― выдыхает Чика, ― Мне сложно терпеть, ― изнывает она, пробираясь под его футболку и шире раздвигая ноги. ― Я всегда смотрела, как ты играешь. Твои движения, мужественные руки. Такие большие, и так уверенно, бережно. Хочу почувствовать, каково это – быть в них без сил.

― Твою ж… Чика, ― рычит Монти. ― Кто ж знал, что моя новая ебучая смесь вытворяет такое.

Тем не менее, он сдирает с себя футболку, чем ещё больше сводит с ума без того невменяемую девушку. С её губ слетает нетерпеливый стон. Она крутится, пытаясь стащить одежду уже со своего тела. Оголяет небольшую грудь.

― Жарко, жарко. Помоги мне! ― Она едва не срывается на визг.

― Пиздец. ― Его пальцы замирают на краю её кофты и приподнятого бюстгальтера. ― Но мне вообще-то… всегда хотелось узнать, что у тебя под твоим ёбаным розовым боди, в котором ты вечно выступаешь.

― А мне хотелось показать тебе это, ― улыбается Чика.

― К чёрту. ― Монтгомери продолжает начатое дело, высвобождая гитаристку из обтягивающих шмоток. ― Из тебя бы получилась отличная групи, чтоб ты знала.

Но она уже почти не придаёт значения его словам, окончательно погрузившаяся в какой-то свой чудесный мир. Только соблазнительно облизывается и просит:

― Возьми меня. Не могу больше ждать. Хочу тебя… в себе.

Она говорит: «Я умру, если ты не сделаешь мне хорошо», когда он расстёгивает свой ремень из крокодиловой кожи. Она сладко стонет и дрожит всем телом, когда с небольшим усилием в ней оказывается его напряжённый орган. Пищит его имя, когда он мажет губами по блестящему лбу, хватает её за влажные от пота короткие волосы. Обезумевшая и бессильная, вдавленная в диван весом мускулистого мужского тела. Впивается в него, оставляя красные следы, когда он начинает грубо двигаться, так, что листья некоторых растений вокруг них начинают трястись. Он не произносит ни слова, полностью ослеплённый своим срывающим крышу влечением, и только рычит от невыносимого, почти болезненного удовольствия, которое вдруг стало до жути острым, как наконечник хорошо заточенного копья. С трудом удерживается от того, чтобы съесть её живьём, разорвать, как добычу, угодившую в реку. Уничтожить её, чтобы после не осталось и следа. За то, что такая хорошая, успешная, нежная и слабая, такая эмпатичная, не такая, как он. А она кричит, что любит его.

Кто-то из них случайно задевает горшок с цветком, и он с грохотом разбивается. Но даже это их не останавливает. Монти едва не спускает внутрь, успевая вынуть в самые последние мгновения. Попадает на её худой живот. Он смотрит на Чику сквозь проходящий туман. Гитаристка лежит перед ним, всё ещё с широко разведёнными ногами, так что вполне заметны результаты всех его стараний, как и влажные прозрачные дорожки её жажды и удовлетворения на мягких бёдрах. Устремив глаза к потолку и остаточно постанывая, она восстанавливает дыхание и счастливо улыбается. На полу разметавшаяся земля и осколки.

― Знаешь, что я думаю? Пицца-а… Давай теперь закажем пиццу, ― бредит она как бы в полусне, окончательно обессилев.

― Да ты настоящая курица, хотя красишься, как кошка, ― вздыхает Монтгомери.

Отдохнув, первым делом он почему-то сгребает уничтоженное растение вместе с его раздолбанным горшком и почвой в мусорное ведро. Потом решает вынести всё это дело из дома с концами. Накидывает куртку на голое тело и, просто прикрыв входную дверь, сбегает по лестнице в промозглую ночь. Асфальт за это время успел спрыснуться небольшим дождём. Монти с размаху исторгает пострадавшее имущество в вонючий бак, и земля струится по отходам, с коротким шипением частично рассыпается на асфальт и его ботинки. Даже на плечах оседает немного. Басист резко подёргивает ими, отряхиваясь. Вынимает из кармана зажигалку и припасённую сигарету. Закуривает.

Когда возвращается, застаёт Чику всё в том же положении. Голая и истерзанная, с бесстыдно раздвинутыми ногами, перепачканная в биологических следах былого удовольствия. Она отрубилась, не поволновавшись даже о том, чтобы принять более приличную позу. Устало уперев лоб в ладонь и взъерошив красные волосы, Монти решает всё-таки привести свою новую подругу в порядок. От тычков в плечо она, как и ожидалось, не просыпается. Он берёт её в охапку, относит в ванную, ополаскивает, одевает кое-как и укладывает на разложенный диван. Сам пристраивается рядом и тоже проваливается в пьяное забытье. А потом просыпается, когда на часах горит три, и больше ему этой ночью не спится.

Утром перед с трудом разлепленными глазами у Чики всё расплывается. Потом она видит чужую комнату и с ужасом понимает, что совершенно не помнит, как здесь оказалась. А особенно – что вчера произошло. Или же… Она ощупывает свою одежду, и та напялена наизнанку. Оглядывается и замечает Монтгомери, прильнувшего к дверному косяку, с сигаретой в зубах.

― Монти, что, чёрт возьми… ― хрипит она и судорожно прочищает горло.

― Ну, переспали мы с тобой, ― отвечает он буднично.

― Да я бы никогда… Не так быстро! Что ты мне там подмешал? ― Чика подбирает вещи и спешно поднимается с дивана.

― Да я те клянусь, не знал я, что оно так подействует, ― пожимает плечами Монти.

― А ты без моего согласия всё, что хотел, делал! ― Она переходит на крик. ― Воспользовался ситуацией! Подонок…

― Не так всё было. Ты буквально сама меня изнасиловала.

Чика влепила ему звонкую пощёчину.

― Думай, о чём говоришь, недоумок. То-то у тебя глаза красные. Вечно уделанный, значит, ходишь.

Она выбежала из комнаты. Монти схватил её за руку, но Чика грубо вырвалась.

― Куда ты?

― Не маленькая, сама доберусь. Транспорт везде ходит. Бывай.

Словно всегда здесь и жила, она по-свойски отпёрла замок и хлопнула за собой дверью.