«Колдовство просачивается в маловерующих капля за каплей: оно таится в рисунках и строках, приноравливается к свету, льнёт к человеческой тени, лежит скрытым в гневе, зависти и обманчивой речи, проникает в ноздри с запахами, прячется за пеленой тумана — и затемняет все подступы к рассудку.
Особо же уязвимы к колдовству женщины, ибо те как в добре, так и во зле не в силах придерживаться золотой середины»
— двадцать седьмая энциклика Ордена Красного Солнца
_______________
К Источнику Откровений вёл просторный туннель — если спускаться под гору не по лестнице, уходящей в лабиринт жилых и хозяйственных покоев, куда прежде отвели Лилию с Нэйвом, а двигаться от главных ворот напрямик, по пологому спуску, никуда не сворачивая.
Главная святыня располагалась в гигантской естественной пещере. Провал в толще скал переполнялся журчанием текущей воды и рассыпчатым эхом, дробно отдающимся под усеянными шипастыми сталактитами сводами, — где-то там, в глубине, до которой не доставал свет пылающих жаровен, низвергался невидимый водопад.
По левую руку от Лилии ступенчато громоздились вверх, к потолку, десятки неровных, источающих пар каменных чаш, размером от тазов для умывания до широких ванн. Знаменитый Источник находился по соседству с ними, на небольшом возвышении, где с шелестом выбегал из горной темноты и впадал в запруду мелкий ручей.
По правую руку — дорога продолжала уходить под уклоном вниз прямой полосой, пока не обрывалась стеной с грандиозной выгнутой аркой, высотой в три-четыре человеческих роста. Сквозь эту арку могли бы свободно провести горного тролля. Или же там свободно разъехались бы две повозки, даже бортами бы не притёрлись.
Лилия не думала о том, для чего неведомые строители проложили под гору дорогу для гипотетических повозок. При каждом взгляде на арку она молча ругалась в своей голове. Спасибо тесному общению с языкастым Локке — ругательства получались заковыристыми и выразительными.
Врата оказались запечатанными.
И совсем не на запоры, засовы или замки, для которых пришлось бы долго и утомительно выискивать по всей крепости подходящие ключи или переводить отмычки.
Даже если бы вышло избавиться от охранников (десяток человек, рассредоточенных по освещённой части пещеры), отвлечь их или прокрасться мимо них незамеченными… К запечатыванию монахи подошли основательно.
Да, её маскарад более чем удался, и в крепость они с Нэйвом проникли без сучка и без задоринки… но как, скажите на милость, вскрыть непроницаемую стену из скрупулёзно подогнанных гранитных глыб, поверх которых переливалось выложенное синевато-зелёной мозаикой священное Солнце?! Тут бы и десяток горных троллей не справился — окажись те каким-то чудом поблизости и не пожелай отгрызть всем присутствующим руки и ноги.
Вот почему этот путь, при всей простоте, не рассматривался изначально! Не в охранниках было дело…
«Придётся вернуться несолоно хлебавши, — уныло размышляла она. — И Локке, если только его не засыпало где-нибудь в шахтах, сочинит об этом целую хохму. И заявит, что был прав: плохая была идея — разделиться. Вот как у него так выходит: вечно он оказывается прав, ну, кроме совсем уж ребяческих глупостей… Я сторожилась его неудачи, а вляпалась в свою же собственную, на фоне этого провала и ему может повезти больше…» — Лилия закусила щёку от досады: её упрямая вера в собственную правоту опять всех подвела.
Не хотелось оборачиваться и глядеть на Нэйва: снова видеть его снисходительный прищур… О, он примет любое её решение, которое не граничит с самоубийством. Но про себя от души посмеётся.
Она лихорадочно прикидывала: Ключ начнёт распадаться через семь дней, вернее, уже через шесть — в дорогу им выдали стандартный, небольшой. Если богатые гильдии могли позволить себе Ключи любого размера, то нищим мерсенариям вроде них выбирать не приходилось, брали, что дают. Вычесть ещё день на возвращение в лагерь, день на предполагаемые розыски Локке в шахтах...
«А вдруг его и вправду засыпало?..»
Преподобный Эссер, сопровождавший Лилию всю дорогу, между тем суетился подле неё, водил от одного старинного барельефа к другому, указывал на особую прозрачность воды в бурлящих чашах, предлагал взойти на высокие ступени и, преклонив колени, погрузить персты в чудесную купель. Лилия бездумно следовала за ним, изредка бросая отрывистое, ничего не значащее «да-да».
Заложенная гранитом арка притягивала её, будто была куском железа, которое особым образом умели зачаровывать гномы, а сама Лилия — потерявшейся шпилькой или подковой.
В какой-то момент сухие старческие ладони деликатно, но твёрдо надавили на её плечи, действительно вынуждая встать на колени. Лилия чересчур погрузилась в свои мысли и потому даже не прикрикнула на отца-настоятеля. Вместо этого уставилась на оказавшуюся перед ней запруду: ровная, почти недвижимая гладь непривычно голубого оттенка. Пар над водой не поднимался, и когда Лилия, отчасти заинтригованная, стянула перчатку и прикоснулась к поверхности кончиками пальцев, то сразу поняла почему: этот источник, в отличие от прочих, не был горячим, а отдавал ей в руку студёным холодом.
Она опустила в воду ладонь целиком — и тут на неё резко, как по щелчку пальцев, накатила глухота.
Вернее, звуки остались, но Лилия разом перестала распознавать человеческую речь, окружающие заговорили причудливо и каркающе. А стоящий подле неё отец Эссер каркал громче всех.
Неужели на неё нашло неведомое «откровение»?.. Нет-нет, чушь!
Отдёрнув руку, Лилия приняла протянутое ей мальчиком-служкой полотенце и вытерла о него мокрые пальцы. Едва сдерживалась, хотя в панике хотелось поскорее стереть с себя проклятую воду. Спустя несколько мгновений понимание чужих слов вернулось. Стараясь не выдать нервозности, она поднялась и медленно, пытаясь сохранять надменное величие, отошла от голубоватой запруды подальше.
Келенит! И как только сразу не догадалась? В этих горах явно встречались его жилы. Крохотные частички вымывались из них капля за каплей текучей водой — и собирались, оседая, в каменной чаше. Из-за соприкосновения с ними сила спрятанного под платьем амулета временно приглушилась, и на Лилию перестала действовать магия.
«Неудивительно, что источник считается святым и целебным — он рассеивает любые следы порчи или зачарования, достаточно прикоснуться».
Она отдала мальчику полотенце и, утомлённая навязчивой болтовнёй Эссера, в конце концов повелела оставить её наедине со своими молитвами. Преподобный с достоинством проглотил оскорбление и удалился вместе со своей свитой. Однако стражники никуда не делись. Вдобавок Лилия продолжала ощущать на себе неотступный, буравящий взгляд со стороны.
Инквизитор последовал за ними из Гостевого зала и всё это время обретался поодаль, сдерживаемый присутствием хозяина крепости — похоже, ветви Ордена, к которым они оба принадлежали, не сильно ладили между собой. А сейчас, как назло, коренастая фигура в серой рясе застыла прямо перед гранитной кладкой, куда утыкался обрубок дороги и больше всего стремились помыслы Лилии: подойти и изучить — быть может, не всё потеряно, быть может, где-то там скрывалась невидимая издали потайная дверь? Не ради же одной подкрашенной келенитом воды сотни лет назад воздвигли целую крепость.
Но этот жилистый, резковатый и непредсказуемый в словах и поступках человек настораживал её. С другой стороны, инквизитор был один на всю обитель — и явно не в статусе почётного гостя… Лилия наконец сдалась и приблизилась.
Ещё на подходе провокационно сдвинула с лица душную вуаль — с жадностью глотнула прохладного, пахнущего солью воздуха пещеры.
Инквизитор ожидаемо впился взглядом в её безмятежное лицо: бледное, чуть удлинённое, с тонкими чёрными очерками бровей и ресниц и нежным мазком губ цвета первой земляники… Вместе с тем что-то в его блекло-серых глазах настораживало: реакция была несколько иной, чем ожидала Лилия, он как будто вздохнул с облегчением. Впрочем, она бы не поручилась за свои наблюдения: её до сих пор удивляли и ставили в тупик людские повадки.
— Вы очень красивы, — сухо отметил он.
— Мне многие это говорят.
Воспользовавшись тем, что собеседник отвлёкся, Лилия небрежно, словно в задумчивости, провела ладонью по гладким гранитным плитам — тайком ощупывала мельчайшие трещинки, щербинки и выбоинки.
За исключением видимых стыков стена под подушечками пальцев была отвратительно цельной.
— Как, говорите, вас зовут, брат? Возможно, вы упоминали раньше, но мне плохо даются чужие имена.
— Брат… Арсемнин, — имя он произнёс с нажимом и странной улыбкой. — Нет, не называл — вы бы обязательно запомнили.
— Ясно, — равнодушно отвернулась от него Лилия, и не подумав представиться в ответ — услышанным от других именем. Окинула взглядом стену, от пола до границы арки, заложенной каменными глыбами; материал проёма отличался, это был благородный серый мрамор. — Впервые слышу. Вероятно, вы хорошо известны среди своих, но меня никогда не занимали дела Ордена.
Его улыбка расширилась, теперь он рассматривал шитый золотом герб на её плече.
— Воистину, счастье — в неведении… Вижу, вас заинтересовали Врата? Нет, не отрицайте, пока вы здесь находились, вы постоянно поворачивали сюда голову. Даже Источник впечатлил вас меньше: недавно на словах вы так стремились к святыне, но почти возле неё не задержались.
Брат Арсемнин выпростал руку и тоже провёл пальцами по стене — в отличие от Лилии он повторял мозаичные контуры священного символа.
— Они называют это место Вратами Источника Откровений, — продолжил он. — Но правильнее было бы назвать их Вратами близ Источника Откровений. Некоторые из тех, кого мне доводилось… допрашивать, утверждали, что сам Источник — ничто, по сравнению с тем, что таится там, в глубинах. Что это лишь преддверие того, к чему стремились наши предки.
— У вас любопытные и весьма вольные трактовки. — Лилия была раздосадована его наблюдательностью, но постаралась это скрыть. — Простолюдинов хватали и за меньшее.
Губы Арсемнина вновь преломились в улыбке.
— Чем ближе к святости — тем больше пространства для трактовок. Чем ближе к короне — тем больше снисходительности к проступкам. Мне ли вам говорить?.. — Он подался вперёд, желтоватый свет ближайшей жаровни вырисовал резкие тени на его лице и очертания широких плеч воина под складками монашеской рясы. — А вы… Хотелось бы вам совершить проступок — под эгидой святости?
— На что вы намекаете?
— Не вы первая и не вы последняя, кто стремится бросить вызов устоям и ступить за грань запретного. И я единственный здесь, кто может вам в этом помочь. За исключением, пожалуй, почтенного Эссера — но тот откажет в подобной просьбе не только вам, но и самому королю. И уж он-то точно донесёт.
Лилия вздёрнула подбородок, пронзая его ледяным взглядом. Возможно, стоило обругать наглеца, ударить его по щеке снятой перчаткой — скорее всего, так бы и поступила настоящая хозяйка платья. Он неприкрыто её провоцировал. И одновременно искушал.
Ударить его — значило бы спугнуть нечто, промелькнувшее отблеском шанса.
— Помочь? — она попыталась изобразить недоумение. — Чем же это?
— Ключ и карта, — коротко сказал он, и у Лилии предательски дрогнуло сердце.
— Для чего? Я не понимаю…
— Не отпирайтесь, я ясно вижу: вы приехали сюда не ради Источника, вы желаете пройти за Врата.
Уронив это, Арсемнин отступил на шаг назад, изучая выражение её лица. Лилия молчала, поражённая его проницательностью, и он весьма миролюбиво продолжил:
— Я прожил достаточно лет, госпожа, чтобы понять: таких, как вы, юных и считающих себя всемогущими, надо защищать от самих себя. Ваш недавний интерес к пленным колдунам это только подтверждает. Нет ничего дурного в том, что молодёжь время от времени нарушает правила. Главное, чтобы поблизости нашёлся кто-то, в чьём присутствии вы безопасно удовлетворите своё любопытство и убедитесь в бессмысленности вашего порыва. Лучше оступиться один раз, несильно, под бдительным присмотром, и раскаяться в этом, чем ринуться слепо вперёд в одиночку и навеки сойти с верного пути… Я предлагаю карту и ключ, — веско повторил он. — У вас нет ни того, ни другого. Карта у меня уже есть, а ключ я раздобуду.
Всё-таки информатор не обманул, у Братьев действительно имелись карты! Но она же видела собственными глазами: буря проморозила целое поле — как мог уцелеть злополучный сундук? Сам хвастун Локке выбрался лишь благодаря сделке с той подозрительной девчонкой! Снежные щупальца разошлись тогда с удивительной силой, разили в полную мощь, а ведь в прочитанной книге утверждалось, что эти земли скудны магией…
Или карты изначально были у предводителя отряда при себе? Но где в куцей рясе можно спрятать ворох свитков?
Лилия испытала нестерпимое желание облизнуть пересохшие губы, но сдержалась. В его словах явно таилась какая-то ловушка, подвох. Тем не менее он был прав: просто так им с Нэйвом не пройти. Келенитовое солнце напоминало об этом, издевательски мерцая зелёным и синим на поверхности несокрушимого гранита.
— Вы забываетесь… Слишком привыкли во всём выискивать скверну и замахнулись чересчур высоко, — наконец произнесла Лилия, почему-то шёпотом. Её обуревало недоверие пополам с частичкой надежды, и она не знала, что ему отвечать, как реагировать на это неожиданное щедрое предложение. — Мне непременно стоит доложить о ваших опасных речах отцу Эссеру!
Брат Арсемнин покачал головой, будто перед ним стояло непослушное дитя:
— У вас впереди целая ночь. Выспитесь — или проведите её в молитве. Уверен, и то и другое в равной степени прояснит ваш разум, и вы придёте к правильному решению. Вернётесь обратно в столицу под крыло семьи и позабудете эту беседу и свои фантазии, как зыбкий сон. Или же… утром я буду ждать вас здесь, на этом же самом месте. Стану вашим проводником, и мы поищем скверну и колдовство вместе.
Он оторвался от стены и не спеша направился к проёму, ведущему в жилые покои. Лилия обернулась на безучастного Нэйва, маячившего в тени, — нет, без амулета тот всё равно что глух и нем, ни словечка не разобрал! — потом снова к инквизитору.
— Нечего там искать! Никакого колдовства не существует!.. — спохватившись, запоздало бросила Лилия в его удаляющуюся спину. Кажется, он не расслышал.
***
…Она смеётся и танцует на предрассветном лугу в такт музыке, звучащей в её мыслях. Приподнимает юбки, обнажая босые щиколотки — и выше, до самых колен… Белые ноги — все мокрые от росы, с налипшими на них травинками. Безмятежная невинность, не ведающая о пороке.
По старым поверьям, из весенних трав ворожеи варят одурманивающие мужчин зелья. Но она сама — чистый дурман. Пьянит его, словно мёд, лукавыми улыбками и свившимися во влажные кольца прядями волос над тонко выгнутой, беззащитной шеей.
«Колдовства не существует, Арсемнин…»
…Серая ряса из грубой шерсти щекотала голые локти. Для него Эссер, чувствуя себя полноправным хозяином, поскупился на дорогую ткань, да и сам Арсемнин привык за годы разъездов по пустошам носить под рясой, поверх плотной рубахи, металл и сыромятную кожу.
Он миновал один за другим несколько низких, высеченных в толще камня коридоров, помедлил на очередной развилке, припоминая план крепости. Затем уверенно двинулся направо. Здесь потолки вытянулись, количество стягов увеличилось, к ним добавились фривольного вида гобелены с девами и единорогами или же картинами охоты — вызвав усмешку на узких, резко очерченных губах: высшему клиру всегда дозволялось гораздо больше, нежели простой братии.
Память у Арсемнина была отличная, он нигде не заплутал — хватило пару раз просмотреть старые пожелтевшие карты.
Рука провидения и вправду сберегла сундук со всем его содержимым. Хотя, когда Арсемнин вернулся к рассвету, после проведённой в пустошах ночи, всё в радиусе трёх миль было покрыто рыхлой снежной коркой, ближе к эпицентру переходящей в ледяную изморозь. В некоторых возвышавшихся над землёй заснеженных холмиках до сих пор угадывались застывшие очертания людей и предметов. Но священный металл в сети, оплетавшей сундук, отвёл буйство стихии.
Кроме сундука, Арсемнин ни к чему не притронулся. Обошёл по широкой дуге остатки клетки, чьи прутья треснули и причудливо изогнулись, перекрещиваясь ломкими закопчёнными сосульками. Днище провалилось, снег вокруг почернел, будто вокруг клетки разводили костёр — вероятно, кто-то из отряда всё-таки уцелел и решил напоследок очистить это место огнём.
Сколько Арсемнин ни вглядывался, так и не смог различить в бело-чёрном хаосе очертания тел колдунов. Их либо выморозило, как и прочих, и погребло под обломками и снегом, либо ветер уже давно разметал их прах по пепелищу.
От клетки по снегу шла цепочка следов, чуть запачканных гарью: выполнив своё дело, неизвестный отправился восвояси. Инквизитор проехался вдоль них верхом до конца мёрзлого поля: следы были чёткие, глубоко вдавленные в снег — шедший оказался весьма грузен. На память сразу пришли пара Братьев подходящей комплекции, но все они отличались высоким ростом, и оттого сапоги у них явно были крупнее. На границе мерзлоты след терялся в жёсткой траве, но поблизости, на земле и на снегу, обнаружились несколько отпечатков лошадиных копыт — подозвал лошадь, сумевшую убежать от ярившейся бури?..
Вопросов было больше, чем ответов. Да и буря сама по себе выдалась странная и страшная.
За четверть века, что Арсемнин провёл в рядах дознавателей, ему не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Хитрый фокус с факелом, продемонстрированный накануне пленным мальчишкой, не слишком его впечатлил: само собой, тот был эффектным, но годным лишь для смущения суеверных и слабых умов. Заклинателей огня на ярмарках Арсемнину приходилось видеть не раз. И ни в одном из трактатов, даже в древнейших, не было упоминаний про давшие осечку оковы, а значит, в этом случае колдовством не пахло, хотя прочих подозрений не снимало.
Но буря… Она впервые за долгое время пробудила дремавшие сомнения, заставила вновь и вновь вопрошать: а что, если?.. Перед глазами огненными буквами горели строки писания — в юности он заучивал их тысячами, но именно эти всплыли сейчас особенно чётко и живо:
«Испорченное молоко, пролитое особенным образом в колодец, сотворяет удивительные вихри в воздухе. Производя смешение элементов, ведьмы вызывают град, приводят в замешательство души: наводят безумие, ненависть и туманящую разум любовь…»
Он нахмурился, вспоминая мелкую пленницу, которую сам же посчитал тихой и неопасной. Как там ещё говорилось про ведьм? «Коли омоет она в ручье широкий лист папоротника, а затем встряхнёт высоко вверх воду, папоротник тот приносит дождь…» Но под рукой у неё не было ничего, одна гнилая солома… Ненароком Арсемнин вспомнил и другую женщину — после встречи с которой, как будто по случайному стечению обстоятельств, и поднялась буря.
Тот же герб — как насмешка судьбы. Невыносимо похожие очертания высокой изящной фигуры. Разве что голос отличался. Не такой тёплый и бархатный — сплошь хрусталь и лёд. И прутом она хлестала без сожалений, на его запястье до сих пор краснела ссадина.
Тогда, при встрече, Арсемнин благоразумно сдержался, но как же ему хотелось сдёрнуть с её лица вуаль и убедиться!..
Отправляясь в дальнейший путь, он уничтожил и сундук, и карты, чтобы те не попали в руки чужаков. Что не тронул мороз — выжгло пламя, оставив десятки вычерченных комнат, коридоров, туннелей и переходов в местных горах запечатлёнными исключительно в его памяти. При желании чертежи всегда можно было нарисовать заново. Но скверне, таившейся в старых чернилах и пергаменте, нельзя было давать шанса.
«Уничтожай, едва зародилось подозрение», — учил его старый наставник.
Стоило уничтожить изначально, но преподобные отцы в столице разнежились и коллекционировали редкие свитки, хвастались ими между собой, как аристократы похвалялись собаками, лошадьми и женщинами. Что дурного может быть в картах, рассуждали они. А ведь пленного мальчишку интересовал именно сундук.
Он, девчонка, скучающая благородная дама… Что-то не сходилось, что-то грызло инквизитора изнутри — скорее всего, привычное ощущение взятого призрачного следа.
«Колдовства не существует, Арсемнин…»
Она качает головой в неверии и скорбном упрёке. В прозрачных, родниковых глазах нет ни слезинки. Они высохли, выцвели, превратились в два горьких колодца.
Но он сделал свой окончательный выбор, его солнце нынче иное. Не юное и беззаботное, красящее равнины нежно-розовой зарёй. Нынче оно огненно-красное, опасное и опаляющее. Солнце амбиций и единственной, непреложной истины.
Больше она не удержит его в мягкой ловушке речей и объятий…
…У богато изукрашенных дверей спальни Арсемнин предъявил знак дознания двум монахам, охраняющими сон брата-настоятеля — всё равно что сон самого короля. И те отступили в сторону: в чужой обители у него не было власти. Но эта власть была у Солнца, красного от пролитой на нём справедливости.
Арсемнин был моложе, да и нынешнее его невысокое звание могло лишь насмешить управителя почитаемой всеми святыни. Клир давно списал его со счетов и вынудил влачить свою службу в глуши. Всё, что двигало им нынче, — почти прогоревшие угли старых амбиций.
Но это не значит, что он был бессилен. Что утратил хватку. Что ему не удастся отыграть всё назад, если представится случай, ведь никто не собьёт его со взятого следа — и это укрепляло его веру сильнее, чем что бы то ни было. Инквизиции были подотчётны все — даже монархи, только в нынешние времена не все об этом помнили.
Вкрадчивый голос Арсемнина выдернул старика из мягкой постели:
— Брат Эссер? Брат Эссер!
— Арсемнин?.. Ты? — подслеповато прищурился Эссер, пытаясь выпутаться из-под одеяла. Пуховая перина никак не хотела его выпускать. — Что ты себе позволяешь? Являться сюда посреди ночи, подобным образом… Я кликну стражу!
— И пойдёте против воли Солнца?.. — осадил его инквизитор. — Тише, тише, преподобный, в этот раз я пришёл сюда исключительно как друг. Предупредить, что в отношении вас у Ордена с недавних пор возникли опасения. Сколько лет вы возглавляете эту крепость? Двадцать? Двадцать пять? Вы единственный, кто после смены династии продержался на одном месте так долго.
Инквизитор подцепил золотой солнечный кругляш, болтающийся поверх ночной сорочки. Шёлк и праздное безделье — старику было что терять. Арсемнин продолжил, с напором, не давая заспанному оппоненту времени, чтобы собраться с мыслями.
— В Ордене прекрасно помнят, кто находится совсем близко от вас — по ту сторону горы. Те же двадцать долгих лет… Он ведь всё ещё жив — свергнутый, заклеймённый, но не забытый. А тут в вашу обитель является некая дама, которой вы так откровенно благоволите. Древняя кровь — и та же ветвь запятнанного рода. И хочет разведать путь под горой под предлогом юного любопытства. Путь, ключи к которому остались на хранении у вас, что в каком-то роде делает вас тюремщиком. А вы, если не ошибаюсь, сами состоите в дальнем родстве с кланом Пеллы?.. Вы видите то же, что и я? Или предпочитаете закрыть на это глаза?
— На что? Что ты имеешь в виду?..
— Заговор, Эссер. Заговор. Вот о чём нынче болтают в столице. Вам придётся сильно постараться, чтобы найти убедительное свидетельство своей непричастности. Когда высший клир проявляет недовольство, ему нет дела до происхождения и статуса. Не верите? Да я сам стою перед вами живым тому примером!
Тот сложил наконец два и два, и худая старческая шея затряслась от осознания. Арсемнин улыбнулся: он не особо верил в собственные слова, но всё складывалось так удачно. Смешно, если бы это действительно оказалось правдой.
— Я… я прикажу схватить! Допросить!..
— Меня или её? — в голосе инквизитора проскрежетала издёвка. — Если меня — я лишь первая ласточка немилости, на моё место придут другие. А что до благородной крови… Поднимите на неё руку — и что предъявите аристократам потом, без доказательств? Среди них до сих пор немало тех, кто недоволен старым процессом. Чтобы убедить их, нужно представить улики, а не обрывки домыслов. И если вы мне поможете — я, так и быть, засвидетельствую перед клиром вашу благонадёжность. В которой пока имеются определённые сомнения…
…Полчаса спустя Арсемнин вышел из покоев, оставив хнычущего старика позади — подбирать жалкие остатки достоинства. В ладони инквизитор сжимал крупный, чуть проржавевший ключ, рассеянно проходясь большим пальцем по колким квадратным бороздкам.
Теперь осталось воспользоваться собственным советом — нет, разумеется, не истязать себя бодрствованием и молитвами, силы ему ещё пригодятся. А добытый старый ключ приятно холодил кожу, выступал залогом крепкого сна.
Девица со своим верным, не умеющим лаять псом никуда не денется. Поутру она может отказаться от капризной, спонтанной задумки — и развеять его подозрения. Может сбежать — и подтвердить фантазии, до икоты напугавшие преподобного Эссера. Или будет ждать его — и дать ему шанс распутать этот клубок, а заодно поставить точку в том, что мучило его долгие годы.
Вывести на чистую воду посланную ему искусительницу, притворяющуюся, что ей незнакомо его имя, — или же лживую самозванку, никогда этого имени не слыхавшую, — даже если это будет стоить ему жизни.
Хотя Арсемнин не собирался так просто сдаваться.
…Лицо белое, восковое, с застывшей непреклонностью мученицы. По нему стекают капли воды; волосы тонко облепили щёки и шею — мокрые от росы травинки…
Она ушла — нарочно, наперекор ему. Выбрала в отместку худшую из пыток — навеки заставить его терзаться сомнениями. Оставила неизбывную трещину в его, казалось бы, безупречно выкристаллизовавшейся вере.
«Колдовства не существует, Арсемнин…»