В какой из отрезков жизни нужно было сделать другой выбор, чтобы не застрять во временной петле ежедневной рутины-удавки?

Чонгук тупо загружает текстовый документ. Сидит десять минут, двадцать. Час. Пытается в муках родить хоть кусочек реферата. А документ, как и его башка. Пустой. Кипенно-белый, какой была лет пять назад скатерть на обеденном столе в его доме.

До того как они с Тэхеном приперлись после школы и неудачно открыли черничное варенье. Потому что, ну. Голод не тетка, а Чонгук не жадный. Не он же варенье делает, в конце концов. А еще без костей в языке, сказал — подумал. И где-то между этим теряется действие.

Может не стоило им пытаться вскрыть банку варенья, как пиво? Чонгук же без костей в языке, предложил в шутку — Тэхен сделал. Попытался. Не вышло у них нихуя и слава богу.

Где-то была найдена открывашка — и успех. Варенье на батоне, варенье на твороге, варенье на лоснящейся медовой коже Тэхена.

А потом на скатерти, потому что Тэхен — дебил неуклюжий. А у одуревшего Чонгука-то что, паника и раздутая история про путь до смертного одра, когда мать увидит преступление размером с хомячье дерьмо.

В том рое в голове — ни одной мысли-спасителя. Только «а-а-а-а», «ЧТО ДЕЛАТЬ» или «я, блядь, понятия не имею даже не о том, чем можно убрать черничную катастрофу, я не знаю: сначала кипятить воду или кидать макароны или в каком году родились мои предки».

Тэхен говорит, мол, давай вырежем и пришьем заплатку.

На секунду Чонгук начинает думать, что, а может, никто и не заметит.

Заметят конечно, думается Чонгуку, когда он глядит на кривую заплатку на скатерти.

«Зачем я привел Тэхена, он же ж такой же тупой, как и я», — обреченно и хочется волосы рвать на себе. Или Тэхене.

Прошло несколько лет, ситуация изменилась, а мысли — все те же. Только без Тэ на этот раз.

Чонгук решает, что лучше всего — пойти прогуляться до круглосуточного и готовиться к худшему. В голову вместо текста по теме лезет разве что какая-то отсталая хуйня в форме шуток, которые он не озвучивает. Долбоеб он что ли, сам с собой разговаривать?

Но чем Чонгук может гордиться — хоть в его языке метафорических костей до сих пор не наблюдается, но рот на замке держит в процентах шестидесяти случаев. Когда он молчит, больше на загадочного тянет, чем на непроходимо тупого.

Он в целом не тупой, но тупой в жизни. Потому что пока родители объясняли ему важные вещи, как, например, застраховываться или платить коммунальные — он играл в овервотч. Уже не считая базовых вещей типа готовки и бытовых штук. Нахуя ему в пятнадцать это знать, когда предки со всем разберутся? У него тренировки по волейболу почти каждый день, потому что слепая мечта — пройти отборочные и прямиком до национальных. По итогу — третий год старшей школы, несбывшаяся мечта, экзамены, брошенный спортивный клуб и полный ноль в голове.

Жалеет ли он об этом? Ну, немного наверное. Особенно, когда приходится гуглить, как варить рис.

Чонгук подхватывает пачку сигарет и ветровку, вываливается из общаги в том же шмотье, что там же и протирал, на ходу скуривая сразу две.

Приветственно кивает столпившемуся у курилки народу, извиняющаяся улыбка — «это последняя». Спрятанную в кармане руку жжет наполовину полная пачка.

На улице черничное небо — одиннадцать часов.

Может, тем ключевым выбором-спасением был волейбол, черт его знает.

Начинает накрапывать дождь.