В голове шумело так, будто набили вату, надели кастрюлю и стали играть сегидилью, вопя взволнованными чайками: неразборчиво, громко, с рычанием и проклятьями. Гердт слышал подобное в баре, когда захмелевшие, распушившие свои жалкие солдатские медальки, которыми обсыпали всех и каждого для повышения боевого духа после крупнейшего проёба вблизи скопления Миллера-Брюнея, пехотинцы пыжились заслугами и требовали бесплатную выпивку ветеранам Второй Минкарской. Старик Кабрера, переживший три атаки гёзов и даже заставший в детстве постройку последней — пятой — колонии, не дожил до своего юбилея, сцепившись с плешивым сержантишкой, разбившим об голову упрямого махи бутылку с остатками бурбона.

      Рей же надеялся пережить, по крайней мере, четверых гёзов: двоих, что тащили его, и ещё двоих, решивших опробовать крепость Гердтовских рёбер армейскими ботинками перед тем, как его подняли. Тёплая кровь струилась из разбитого носа, огибала саднящую щеку и копилась за воротником, источая влажный аромат ржавчины. Его не прекращали бить ни когда лицо залило красным, ни когда на шум вышли важные шишки Пятой Коалиции — по их мрачным мордам Рей всё понял: пришли не отбирать — уничтожать. Бруссо не раз повторял любимое правило мятежников «Не можешь победить — взорви». И теперь они прибыли сюда, чтобы окончательно уничтожить то, что не могли подчинить.

      Так повелось, что из двух зол Махакутах выбрал Северную Звезду, предпочитая рабские ошейники и скотское отношение в обмен на идентификатор гражданина после двадцати лет упорного труда в шахте, либо пережить две-три мясорубки в рядах армии. Не так-то это сложно, заявляли скучающие на аванпосту B1 солдаты, натирая до блеска чёрные стволы разобранных автоматов — воевать этим в космосе, может, и не было сподручно, но на любой планете, где есть атмосфера, пуля всё ещё могла умертвить почти любое существо. Чтобы выжить большого ума не нужно — сплошная удача, а вот выбить гражданство в замкнутом бюрократическом кругу административных отделов — то ещё дельце. Так, один из героев Дженарского Фарша, — массового столкновения сил Пятой Коалиции, Северной Звезды и Федерации, случившегося близ только-только провозгласившей себя независимой колонии Дженар, и унёсшего почти три миллиона жизней мирных граждан, — Питер Мактавиш, брат полулегендарного капитана ОТГ-141 Джона Мактавиша, до самой гибели оббивал пороги Министерства внутренней безопасности и посольств в любом месте, где бы ему не приходилось бывать, но получил заветный идентификатор только после смерти. Геройской смерти, иначе бы так и остался «другом Северной Звезды», как кличут всякого, кому не хотят выдавать гражданства, но оставить лояльным к себе.

       А ещё у Альянса были дестроеры, и они не просто наводили страх, но и умели делать внушительные дыры на поверхности любой планеты. Это были настоящие уничтожители всего живого, созданные человеческим гением, заставляющие лишь одним своим появлением гасить очаги зарождающегося недовольства. И Альянс позволял себе напомнить некоторым дальним колониям кому те на деле принадлежат, оставив виснуть в околоземном космическом пространстве месяц-два огромную блестящую дуру с пушками, способными пробить крепкий планетоид насквозь.

      Он изредка сопротивлялся, не поспевая за размашистыми шагами своего конвоя, и потом, из принципиальной вредности, перестал шевелиться, повиснув тяжёлым грузом на чужих руках. На него орали, били под ноющие рёбра и дёргали за волосы, и в мыслях Гердт пообещал побриться налысо, но продолжал скалиться и плеваться, делая два шага и вновь обречённо повисая. Он уже понял куда его волокут и знал, что на этом славная история гордого махи могла закончиться. Впереди допросная.

      О зверствах пятиполосных ходили легенды, некоторые из самых отбитых гёзов заслужили такую славу, что целые роты отказывались штурмовать базы, где расположились эти звери. Бруссо рассказывал, как лично видел сдирание кожи с одного пехотинца, полоску за полоской срезали здоровенным ножом, показал и свою изувеченную ногу с отрезанной мышцей голени. У кого-то из генералов Пятой Коалиции даже трофейные скальпы есть и любимый кубок из черепа генерал-майора Малколма Синклера, выдающегося стратега Северной Звезды, провернувшего три крупных кампании и уничтожившего Зольтана Юхаса — одного из апостолов Иеремии — полулегендарного Отца Пятой Коалиции, начавшего восстание за независимость своей колонии и создавший многомиллионную свору диких собак. Француз говорил, что либо ты терпишь пытки и умираешь героем с чувством долга, либо выкладываешь всё сразу, обосравшись от страха, и может быть получаешь пулю в лоб. Он учил на своём опыте и опыте тех, кому повезло выжить, что часто гёзы срать хотели на конвенциональный допрос — это для чинов, уровня повыше лейтенанта, а значит готовиться нужно на другой, где итогом чаще становится — смерть, а перед этим вырванные ногти и раздавленные пальцы.

      Если понимаешь, что не выжить — самоубейся, это лучшее, что ты можешь сделать в такой ситуации, вспомнился хриплый голос Бруссо и его циничный, но правильный совет. Гордый сын Хуракана не должен развешивать сопли и жалобно скулить о пощаде, он любит свой дом, даже пусть это была сплошная яма, купающаяся в нищете по меркам других планет и станций. Он должен либо держаться, либо вывести врага на убийство.

      Рей криво улыбнулся.

      Его дотащили до просторной, но пустой комнаты и брезгливо швырнули на тёплый, пахнущий стерильностью пол. Всё же дестроеры спроектированы не только, как орудия возмездия, но и для долгой жизни людей в космосе. И когда натыкаешься на такие незначительные, но приятные вещи, вроде мягкого прорезиненного покрытия, забываешь, что находишься внутри огромной посудины, способной одним залпом стереть многомиллионный город за считанные секунды. Гердт попытался подняться, но дрожащие руки не позволили, предательски подкосившись в момент, когда грудь почти оторвалась от приятного на ощупь пола. Больно приложившись подбородком, да так, что из глаз брызнули искры, Рей отчаянно заскрёб ногтями, ища опору, надеясь встать до того, как его увидят жалкой распластанной лягушкой, готовой к препарированию. Он, чёрт возьми, не просто так проходил адские тренировки, что им устраивали в центре подготовки, запихнув двухгодичный курс в три месяца. Ещё и хриплый, выплёвывающий скабрёзные шутки голос француза звучал в голове, подначивая Гердта скорее напомнить для чего он здесь. А «здесь» оказалось герметичной просторной комнатой, посреди которой стоял привинченный к полу стол и один неудобный на вид табурет — четыре прямые ножки и плоский четырёхугольник без набивки. На такие их усаживал следивший за тренировками старший лейтенант Коллинс, когда Гердт и Амадо знатно косячили, и глухим нудным голосом ближайший час дотошно расписывал каждую ошибку, разбирая по косточкам. Сейчас Коллинс, будь он здесь, мог бы оглядеться и коротко, но с чувством заявить: «Тебе не жить, сынок», и был бы прав. Из допросной гёзов выходят либо инвалидами, либо сумасшедшими, очень редко, когда целыми и даже со всеми конечностями.

      В ушах всё ещё шумело море и голоса, доносившиеся до Гердта с трудом продирались сквозь набитую вату. Последние мысли уплывали в подкрадывающуюся тьму, в которую ослабленный организм Гердта то и дело проваливался и тут же выныривал. Перед глазами плыло, на языке осел вкус меди, а сам Рей едва чувствовал собственные руки, что дёрганными движениями заломили за спину и стянули кабельной стяжкой, да так, что края пластика врезались в кожу до крови. Лежать стало ещё неудобнее: ныли вывернутые плечи, всё ещё горела часть лица, ноги, как думал Рей, тоже стянут и тогда он будет похож на выброшенного на берег кита.

      Китов Гердт, кстати, никогда не видел вживую — единственное пригодное для жизни и добычи место на Махакутахе находилось глубоко в сердце континента, лишённое морей и большей части озёр, прорезанное тонкими ущельями горных рек, где и возвели дамбы и гидроэлектростанции, хотя в большинстве своём колонии снабжали электричеством солнечные панели. Из-за высокой гравитации непривыкшим к таким нагрузкам первым поселенцам было крайне тяжело не только обустраивать быт, но и выживать в собственных колониях: падение с двухметровой высоты гарантированно переламывало человека так, словно он свалился с генеральной башни «Эхо групп». Кости для Махакутаха были слишком хрупкими. С последующими поколениями эта проблема заметно ослабла: крепкие, пусть и невысокие махи пятого цикла — так местные называли смену поколений — уже сносно переживали падения, обзаведясь более тяжёлым и крепким скелетом. Проблема же заключалась в том, что даже это не могло уберечь от пуль и, тем более, боевого экзоскелета, в котором расхаживали гордые пехотинцы.

      Нет, махи не рождались суперсолдатами. Они прочны, но их всё ещё можно бить, ломать и убивать, как и любого другого человека, просто они были поголовно невысокими, стойкими и до одури сильными. Гердт лишь однажды увидел разницу в физических возможностях, когда сцепился в уличной драке с одним из пехотинцев, зажавшим его школьную подругу за углом бара. Она бы и сама оторвать наглецу яйца, но женская натура была такова, что ждала до последнего принца, способного её спасти. И Энни дождалась. Гердт влетел в высокого плечистого капрала с ноги и тот тут же впечатался в ближайшую стену, сломав рёбра, руку и нос. Лишь из-за виновности младшего офицера и нежелания Адмиралтейства Альянса выносить сор из колонии, они пожурили молодого махи и провели очередную бесполезную беседу с личным составом расквартированной в Хуракане роты.

      Единственное, что оставалось Гердту — рассматривать белый стерильный пол, где, кроме неотмытых между швами бурых пятен, были длинные тонкие царапины, словно по нему водили гвоздём, а ещё Гердт слышал, что на новых кораблях Альянса есть полы с подогревом и по ним приятно ходить босиком. К полам «Тони» даже страшно прикоснуться — измызганные, с желтоватой ржавчиной и в разводах невесть чего; Чоу как-то обмолвился, что станцию собирали из какого-то разбитого корабля-фермы, где содержались животные. Врал, конечно. А может и нет. От стресса захотелось жрать, с момента отбытия он и крошки не брал, не говоря о попытке глотнуть водички. Скорее всего у Коалиции комплексного обеда тоже ждать не придётся — вывернут пальцы, переломают ноги, вытянут что им нужно и бросят через шахту в космос.

      Нужно подняться. Он гордый махи, чёрт возьми! Над славным Махакутахом встаёт рассвет — вставайте братья! Последний бой! Кто рабства оковы готов сбросить прочь, построит великое дело!

      Он и сам не заметил, как с натугой, сквозь рык и боль от стиснутых зубов и ноющих дёсен, пел гимн родной колонии, медленно вставая на колени, а после на ноги. Дышал тяжело и отрывисто, смотрел на застывших перед ним четверых крепышей, явно струхнувших от картины залитого кровью махи, упорно ищущего опору, покачиваясь из стороны в сторону. Гердт скалил окровавленные зубы и продолжал голосить всё громче и громче:

      — Вставай, Махакутах! Время пришло скинуть оковы рабства! Вставай под наш флаг! Врага долой! Эти земли — наши!

      Ему было страшно, чертовски страшно. До вспотевших ладоней, холодного пота, струящегося по спине, до зажмуренных глаз, когда чёрные дула автоматов нацелились на него, но продолжал кричать гимн, встав в стойку «вольно», задрав голову и расставив ноги по ширине плеч.

      — Захлопнись! — рявкнул один, с рваной щекой, на чьём плече повязана чёрная бандана — символ скорби по павшим товарищам. — Сядь!

      — Мы — единое сердце! Мы — гордость предков! — на разрыв кричал Гердт, уже не глядя на перекошенные яростью лица своих охранников.

      Тяжёлые шаги, слишком проворные для такой здоровенной туши, которую Гердт успел заметить, открыв глаза, зазвучали похоронной дробью и крепкий кулак впился в живот, выбивая из Рея весь дух вместе с воздухом. Он скрючился, зашёлся кашлем, чувствуя подступающую рвоту где-то в горле, и послушно рухнул на стул, куда его услужливо усадил затянутый в тёмно-синюю форму солдат. Огромный, широкоплечий, похожий на быка мордоворот, смотревший на Гердта с холодным презрением. На щетинистом подбородке угадывался шрам, под солдатской кепи — светлые короткие волосы, на руках — перчатки с укреплёнными костяшками. Суровый парень с серьёзными намерениями. Вот кто будет проводить допрос, понял Гердт и сплюнул кровавый сгусток прямо на ботинок, чувствуя радость от маленькой мести.

      — Тебе не кажется, что это плохая попытка умереть? — следом за одним вошёл другой, который Рею не понравился сразу — плохой мальчик, от которых девчонки без ума: холёный, самолюбивый и с лицом, перекошенным презрением.

      Офицерский кожаный плащ без лишней помпезности, по погонам — майор, начищенные сапоги, даже кокарда на фуражке жжёт роговицу Гердтовских глаз блеском. Лицо худое, не такое, как у остальных здоровяков, и не особо выше — наравне, но было в нём что-то от убийцы, готового в любой момент пристрелить нахального щенка. Взгляд, понял Рей, не отворачиваясь и не избегая холодных голубых глаз. Пусть пугают, пусть бьют — привык, но дерьма собачьего они от него добьются, а не информации!

      — На моём члене повертись, — в голове это звучало куда злее и нахальнее, но всё же выпалил, гордо вскинув подбородок, и тут же голова дёрнулась вправо, боль прошила щёку и губы, брызнувшие кровью. — Легко бить связанного, а, здоровяк?

      И жутко оскалился, чувствуя тёплую кровь на подбородке и во рту. Язык прошёлся по порванной губе, скользнул по ноющим зубам — на месте, даже не расшатались — спасибо эволюции, но в голове звенело, а левое ухо слышало, как через вату. В носу не осталось другого запаха, кроме ржавой крови, вот и в глазах поплыло всё…

      — Освободи тебя, даже так не представляешь угрозы. Жалкий, ничтожный, но до глупости горделивый, — он скучал. Гердт видел это в голубых кусочках бесстрастных глаз, сверлящих его лоб с холодным безразличием сверла. И чем больше говорил явившийся офицеришка, тем сильнее злость пробуждалась внутри Рея. Уж он бы показал этому индюку как ведут себя жалкие и ничтожные махи. — Мне приходится тратить на тебя время, задействовать ресурсы, которые можно пустить в более продуктивное дело, отвлекать моего ассистента, — он кивнул подбородком на шрамированного здоровяка, — ради рядового, который и так ничего не знает. Или же…

      Он вздёрнул брови в молчаливом вопросе, ожидая ответа, но Рей только и смог, что хлюпнуть разбитым носом и отвернуться, поскрипывая стулом, покачиваясь на нём влево-вправо.

      За ними точно следят, подумал Гердт, кося целым глазом — второй заплыл и почти не открывался, — и хотел бы понять откуда и через какую камеру, но здоровенная лапища стиснула щёки, заставляя посмотреть на дёрнувшего губой майора.

      — Моё командование предлагает сделку: свобода на информацию. Ты говоришь всё, что знаешь о численности расквартированной армии, мы же отпускаем тебя на свободу, как только закончится операция. И только ты способствуешь минимальному ущербу, который мы можем нанести твоей колонии. В противном случае, вернёшься разве что к кратеру.

      Гертд засопел. Бруссо говорил, что даже рядовой обладает важной информацией, пусть небольшой и кажущейся незначительной, но по ней можно раскрутить такую разведывательную деятельность, что после не составит труда узнать кто что жрал и где как срал. Даже фамилия и звание командира даст больше, чем молчание, а Гердт знал чуть больше, чем это, из-за любопытства, из-за небрежности в секретности наспех созданного разведывательного формирования, и теперь на него вешали тяжесть выбора.

      — Вы убили Амадо! — зло выпалил он, косясь на бугая, казавшегося Гердту шире, чем те, что стояли на входе с автоматами.

      — Неудачное координирование, — сухо ответил майор, что разглядывал заляпанную кровью грудь Рея, не пытаясь смотреть в глаза. Ему и правда было плевать как этот допрос закончится. — Такое иногда бывает.

      — Хрен что я вам скажу, дерьма куски! — от бессильной ярости, скрипя зубами, выкрикнул Гердт, плюясь кровью. — Можете поцеловать мой зад и…

      — Замечательно, — тонко улыбнулся офицер и это не очень понравилось заёрзавшему в дурном предчувствии Рею. — Штольц, верните мальчишку откуда его подобрали.

      Сердце остановилось, ухнуло вниз, в ледяную бездну страха, когда чужие пальцы легко сгребли лямки комбеза на груди Гердта и дёрнули вверх. Ноги потеряли опору, заскребли носками ботинок по плитам, и Рей испугался, что сейчас ему свернут голову, пристрелят, выкинут в космос и он будет дрейфовать окоченевшим трупом пока не окажется слишком близко к одной из планет. А стоило ли молчание этого? А остался бы он жив, расскажи всё?

       Гёзы ненавидят Северную Звезду, ненавидят Федерацию, Союз, ненавидят всех. Гёзы — свора голодных до чужих страданий псов, сеющая разруху там, где люди пытаются жить мирно, не задумываясь о свободе и равенстве. Разве сейчас они не должны показать ему, что пришли освободить, а не уничтожить? Завербовать, переманить, показать себя лучше Альянса, рассказать о своей философии, которую несут всем дальним колониям? Вместо этого его избивают и пускают в расход, что понимание кончины ещё не успело застигнуть Рея.

      Гордый махи готов был пожалеть о собственном выборе, но подожди, Рей, разве это не героическая смерть? Разве ты предал собственную колонию? Нет, ты показал им, что Хуракан не сдаётся, что маленькая колония имеет честь и тех ублюдков, что пришли её забрать! Ты молодец, солдат, можешь умереть счастливым!

      — Передайте капитану, допрос не дал результатов, — послышалось за спиной здоровяка и голос вновь царапнул своим безразличием. — Для превентивного удара применить орудие «Серебряного орла».

      — Орудие?! — Герд задохнулся. — Там же целая колония! Люди! Мирные граждане! Вы не можете…

      — Разве я не говорил, к чему приведёт твоё молчание, солдат? — тот даже не обернулся. — Теперь это твой якорь. Двадцать тысяч жизней колонистов — венец гордости одного махи. Подумай над этим, пока Штольц доставляет тебя до шлюза.

      — Вы не сделаете этого! Вы же пришли освобождать!

      — Штольц, не выпускайте его сразу, пусть убедится лично, — он обернулся и красивый профиль с блеснувшей кокардой на фуражке заворожил дёргавшегося в тщетных попытках вырваться Гердта. — Раскаяние — лучшее наказание перед смертью.

      Махи — гордые люди, махи никогда не склоняют головы, махи чтят своё прошлое и стремятся построить великое будущее… Только это всё красиво на словах, которые им внушали через учителей, телевизор, по радио. И сейчас Гердт понял: круглый кусок камня, где самое ценное — залежи митрила, — жалкое подобие цивилизации, которому никогда не приблизиться к величию ни Пятой Коалиции, ни Северной Звезды. Махи никому не нужны — назойливые жуки, присосавшиеся к поверхности непригодной планеты, выскребая из неё жалкие крохи руды. Рабы, гробящие жизни за пять кредитов в час, и ещё три сверху, если выработка больше плана. Разве это жизнь? Но даже такой дешёвой и беспросветной Рей хотел наслаждаться столько, сколько бы смог, не умирая от кислородного голода во тьме прекрасного, но безжалостного космоса.

      Собранный, готовый к реваншу, жаждущий рвать даже зубами Гердт только и ждал, когда его опустят на землю, чтобы наброситься на кого угодно, но вместо этого его швырнули на пол, вновь заставив почувствовать стерильное тепло плитки. Тяжёлый ботинок упёрся меж лопаток, придавливая вертящегося Рея, когда перед выходящим из комнаты майором словно из ниоткуда вырос ещё один здоровенный мужик. И чем их тут только кормят, пронеслось в голове Гердта с лёгким привкусом зависти.

      — Он что-нибудь рассказал? — голос великана звучал глухо, но твёрдо, как грохочет камнепад, неумолимо несущийся вниз.

      Такой же холодный взгляд убийцы, как и у офицера, разве что там примешалось что-то ещё, более человечное. Сострадание?

      — Нет, ничего.

      — И это при ваших талантах, — мрачно усмехнулся. — Дайте ему время придти в себя, потом попробуйте снова.

      — Сомневаюсь, что это возымеет эффект, — майор вздёрнул бровь. — Махи весьма упрямы.

      — Конечно, — за дверями стоял кто-то ещё, чей голос был мягче, но не менее твёрд. Гердт попытался вытянуть шею, изловчится под чужой подошвой, но его прижали сильнее, — кто станет доверять человеку, угрожающему убить близких.

      — Это не была угроза, Лемар, — в ровном голосе майора проскользнуло нечто нехорошее, отчего по загривку Рея прошлись мурашки. Не хотел бы он быть тем, к кому обращался этот офицеришка.

      — Вы только что…

      — Я знаю, что сказал только что, — с нажимом, сквозь зубы ответил майор и поднял глаза на стоящего перед ним великана. — Как было упомянуто: махи горды и упрямы.

      — Отведите его в карцер, потом попробуйте ещё раз.

      — Мы потратим время.

      — Я отдал приказ, Диаз, — голубые глаза великана опасливо сузились. — Вы решили не подчиняться?

      — Никак нет, капитан, — плечи под плащом напряглись. — Штольц, выполняйте.

      И вновь Гердта грубо оторвали от пола, вцепившись каменными пальцами в шею, дёрнули вверх, заставляя подняться, и толкнули на выход. Рей успел мазнуть взглядом по высоким фигурам отошедших в сторону мужчин, пока тяжёлая лапища Штольца не опустила голову к груди. Такие же обычные, как и он, тоже выросшие на подобной Махакутаху планете, откуда вытягивало соки правительство взамен на обещания гражданства, но почему-то обращались с ним, как со скотиной, прокажённым. Вели вперёд, понукая и подталкивая в спину, а он огрызался, шипел от боли врезавшихся в запястья стяжек, надеясь, что их с Амадо пропажа насторожит «Тони», с ними попробуют связаться, выпустят какой-нибудь спутник или сигнал и найдут эту армаду трусливых шакалов. Но там, за толстыми стенами алюминиевых сплавов, холодный космос и миллионы километров до Хуракана, и это такой же факт, как и приближающаяся смерть Реймонда Гердта в допросной захваченного гёзами дестроера.

      Рей обречённо повесил голову и почувствовал во рту так поздно подступившее сожаление.