Когда Матвей меняет штаб, он немного тревожится за то, как его примут. Всё-таки одно дело – встречаться с ребятами на этапах, ненадолго, вываливать им все накопившиеся шутки и новости и получать в ответ примерно такой же поток, и в целом кайфовать от того, как беспроблемно общение течёт молочной рекой во кисельных берегах. И совсем другое – видеть друг друга изо дня в день, постоянно тереться локтями на тренировках, конкурировать за внимание тренера, да ещё и вкатываться во всё это, волоча за собой грязноватый шлейф перебежчика. Но проходит нормально. Никто на Матвея не косится, все относятся дружелюбно, ровно – примерно так же, как и во время коротких пересечений на этапах. Дима привычно спокойный и дружелюбный, Артур при более близком знакомстве оказывается очень ярким, но в этом ничего плохого, наоборот, по ощущениям, так только теплее и интереснее. И Матвей окончательно расслабляется, отпускает все дурные мысли и с головой окунается в тренировке в новой группе.
Он не видит поводов ждать чего-то плохого или думать, что грядущие сборы пройдут как-то не так, с ненужными осложнениями.
– Если будут обижать – говори мне, – заявляет ему Артур в один из первых дней. И широко улыбается, показывая крепкие, очень белые зубы: – Прибегу на помощь и всех обидчиков закусаю. У меня, между прочим, лучшие клыки и лучшая бульдожья челюсть как минимум в пределах нашего катка.
Его слова очевидно шутливые, и Матвей вежливо смеётся, рассматривая эти клыки и эту челюсть.
– Хоть я и надеюсь, что тебе не придётся никого кусать из-за меня, – тем не менее, мне бы очень хотелось посмотреть, как ты будешь это делать, – отмечает он.
– Было бы желание, а повод притянем. За какое-нибудь место, какое подвернётся, – немедленно реагирует Артур. Как-то очень серьёзно реагирует, так, что Матвей тут же жалеет о сорвавшихся с языка неосторожных словах.
– Нет, давай всё-таки ничего притягивать не будем, – спешно просит он. И улыбается: – Я слишком ценю мир, дружбу, жвачку и остальные пушистые ценности. Бульдожий укус – это уже слишком суровый аргумент. Давай всё же прибережём его на какие-нибудь крайние случаи. – Которые, тем не менее, лучше бы не наступали.
После лёгкой паузы Артур кивает.
– Предпочитаешь тихий-мирный путь? Ладно. Твоё право, – соглашается он. – Но моё предложение остаётся в силе, ты про него не забывай. Очень мощный приём, между прочим. Даже иногда жалею, что нельзя его применять на соревнованиях. Это многое бы поменяло.
– Если бы ты этим мощным приёмом в раздевалке стратегически пооттяпывал ноги конкурентам? Ну ещё бы!
Они смеются, и сгустившееся было напряжение развеивается, и снова становится легко.
Поначалу.
Матвей и раньше думал, когда мимоходом сталкивался с Артуром на соревнованиях, что у них получилось бы сдружиться. А сейчас, когда они много времени проводят бок о бок, эти мысли только находят всё новые и новые подтверждения. Артур дружелюбный и приятный, и охотно хохочет над шутками – за вычетом случаев, когда Матвей и сам понимает, что ляпнул невыносимый кринж, и в таких случаях вежливое недоумение Артура он очень даже понимает, – и улыбка у него широкая и светлая. С ним легко. Матвей как-то очень быстро к нему привыкает и даже начинает думать: может быть, Артур в значительной степени и есть тот клей, который помогает прикрепиться к новой группе. Создаёт дружескую атмосферу, помогает освоиться на новом месте и влиться в коллектив. Хотя коллектив не то чтобы сопротивляется, конечно.
Вместе с Артуром Матвей смеётся в раздевалке после тренировок и оттачивает лутц на тренировках, чтобы было с чем вступать в борьбу за "кубок Рукавицына". На сборах они в свободное время так же вместе ходят по окрестностям, тыкают камерами смартфонов в самые зелёные и живописные пейзажи, помогают друг другу сделать фото для инсты. Матвей руководствуется принципом "лучше больше" и щёлкает камерой как пулемётом, делает по десятку фото за раз, если не больше, чтобы Артур потом сам выбрал, какой из получившихся кадров его больше устраивает. У Артура же подход совершенно другой. Он может подолгу что-то выцеливать камерой, а сделать в итоге всего одно фото – зато сразу очень хорошее. Матвей ему по-доброму немного завидует и даже пару раз просит объяснить, как у Артура это так ловко, хоть и долго получается. Ничего толком выяснить, правда, ему не удаётся, Артур сам мало что может объяснить и всё больше ссылается на какое-то "чутьё" – но это ничего, мелочь.
Нередко на этих сборах к ним присоединяется Марк, и тогда они точно так же тусят втроём, держатся вместе на тренировках и вместе же пробуют, чем ещё тут можно заняться на отдыхе. Так же, да не совсем: изредка Матвей перехватывает какой-то словно бы помрачневший взгляд Артура, и ему начинает казаться, что расширившейся компанией Артур как-то тяготится, что на двоих ему было комфортнее. Это очень странное, будто бы ничем не обоснованное ощущение – с чего бы Артуру так себя вести? он же дружит с Марком, и дружит давно и хорошо, разве нет? так откуда тогда могла возникнуть тяжесть? Матвей гонит от себя эти мысли. Он фантазирует на ровном месте невесть зачем, вот и всё.
Хотя Артуру как будто действительно комфортнее вдвоём. Оставшись один на один, он будто бы чуть веселеет, выглядит воодушевлённее, смотрит жарче. Матвей самого себя ругает за то, что замечает это. Но как можно не замечать? У Артура очень живое, выразительное, подвижное лицо. И эмоции на нём отражаются ярко, а скрыть их ему сложно, и они всё равно проступают, как рябь на воде. Он точно ведёт себя по-другому наедине, но у Матвея никак язык не поворачивается задать вопрос и уточнить.
Вот эта медлительность, наверное, и выходит ему боком.
Он умудряется проморгать новую порцию красных флагов, но ему искренне не кажется, что в этот день что-то идёт по-другому. Да ещё и Марк рядом, и они как будто полноценно делят время на троих, без малейшего подтекста. Матвей совсем не ощущает опасности. Ему не кажется, что Артур позволит себе что-то, выходящее за рамки, в присутствии Марка, так что день просто спокойно катится к своему завершению, как будто это обычный выходной, каких было на сборах уже штук несколько, и все прошли гладко. Матвей позволяет себе расслабиться, и улыбается открыто, беззаботно, и любые шутки поддерживает, в любые авантюры позволяет себя втянуть. Видимо, где-то там он и позволяет себе ляпнуть или сделать что-то такое, что заставляет Артура решиться. Сперва это просто прикосновения к рукам и плечам, неожиданные и плотные – но при желании их можно принять за случайность, и именно так Матвей их и трактует, не желая давать волю своей подозрительности. Но тем самым, похоже, он подливает масла в огонь и создаёт у Артура какие-то ложные ожидания.
Потому что вечером, в коридоре возле своих комнат, когда они уже распрощались с Марком до утра и готовятся точно так же распрощаться друг с другом, Артур вдруг быстро, коротко подаётся ближе. Очень-очень близко.
Матвей с запозданием соображает, что происходит. Он допускает прикосновение – лёгкое, но вместе с тем горячее и даже как будто немного отчаянное, – и только после этого отшатывается, когда его пронизывает осознанием как током.
– Ты что! – возмущается он.
Артур впивается в него напряжённым, внимательным взглядом.
– Разве нет? – размыто спрашивает он. Матвей продолжает смотреть на него в замешательстве. И неловкость в воздухе повисает такая, что можно ножом резать, и Артур без лишних слов быстро всё понимает. Он охает, прячет глаза и сконфуженно говорит: – Прости. О таком надо спрашивать, конечно. Я как-то... увлёкся тобой, что ли. А ты ещё так улыбался сегодня, так трогать тебя разрешал... честно говоря, я подумал, что это зелёный свет. Прости, пожалуйста. – На несколько мгновений он примолкает, потом всё-таки поднимает на Матвея глаза: – Извини, но я должен спросить для спокойствия. Может быть, для нашего общего. "Нет" сейчас или "нет" вообще? Возможны какие-то...
– "Нет" вообще, – торопливо перебивает Матвей. Он не уверен, что дослушивать то, что хочет сказать Артур, прямо в коридоре – хорошая идея. Что это в принципе хорошая идея. – Мне казалось, мы дружим. И ты вдруг выдаёшь такое... честно, не знаю, что тебе теперь и сказать.
– Дружим, дружим, – примирительно бормочет Артур и поднимает руки, словно сдаётся. – Я подумал не о том, и меня занесло. Прости, пожалуйста. Это больше не повторится, обещаю. Давай забудем, ладно?
Матвей соглашается, не в последнюю очередь из-за того, что обещание Артура звучит очень искренним и ему, наверное, можно поверить. Но вот так легко взять и забыть, конечно, не получается. Матвей первое время по инерции ждёт подвоха, ещё долго тащит с собой и воспоминание об этом случае, и свою повышенную подозрительность.
Но к летнему вызову ему удаётся более-менее стряхнуть с себя эту паранойю, чтобы она не портила будни и тренировки. И уж тем более – чтобы не мешалась на соревнованиях, это было бы совсем некстати. Летний вызов с ней бы вот точно не пошёл.
Пока все спешно готовят свои номера, отлучённый от летнего вызова, но не сломленный Артур кружит неподалёку и фонтанирует идеями, предлагает их всем подряд, пытаясь поучаствовать хоть так.
– Реквизит тебе вроде нашли. А что насчёт грима? – интересуется он у Матвея. – Да под такую-то музыку будет просто грешно не нарисовать тебе что-нибудь жуткое во всё лицо!
Сама идея с гримом Матвею нравится, а вот широкую категоричность Артура он не вполне разделяет.
– Давай хотя бы в пол-лица, – предлагает он. – Если во всё лицо, это ж меня потом съёмочная группа не опознает. Скажут: "ты кто такой, мальчик? мы тебя не знаем, гуляй отсюда".
Артур хихикает.
– Аргумент, – соглашается он. – Хорошо, тогда давай тебе один профиль разрисуем для эффектности, а другой оставим чистым, ты им будешь поворачиваться к съёмочной группе, чтобы тебя узнавали. Годится?
В этот момент Матвея окликают, требуя вернуться к отработке показательного номера, потому что времени уже в обрез. Но доработанная совместными усилиями идея с гримом хороша. Очень хороша. Матвей торопливо кивает: – Годится! Отлично! Но с тебя тогда грим, я уже ничего не успеваю, – и он мчится обратно к хореографу, за парочкой последних прогонов и постановочных допилов.
Артур не подводит. Он, видимо, эту идею продумал всесторонне и основательно, прежде чем предлагать её вслух. Снова Артур возникает за бортиком, когда уже потихоньку начинают снимать готовые номера других ребят. В руках у него баночка с чёрной краской, и он нетерпеливо машет Матвею, подзывая его к себе.
– Сейчас разукрасим тебя как следует. Будешь самый яркий на катке и за его пределами, – говорит он, когда Матвей подходит, и уже торопливо открывает грим. – Ты ведь... не передумал?
Матвею, наоборот, эта идея нравится только больше с каждой минутой.
– Я не передумал, – заверяет он, подставляя лицо. – И даже думаю, что получится очень круто. Крась меня полностью.
Вдохновлённый Артур окунает в краску палец и принимается малевать как Микеланджело. Он командует: – Зажмурься, – и с размаху заляпывает Матвею гримом весь правый глаз.
Технически, это всё ещё пол-лица, поэтому Матвей особенно не спорит. Он только просит: – Осторожнее, – и почти тут же торопливо захлопывает рот, потому что палец Артура, кажется, немедленно куда-то ему в рот и начинает целиться.
– О, да не бойся, – бормочет Артур. Его палец смещается и теперь скользит вдоль линии нижней челюсти, обводит её контур и влажно размазывает грим почти нежно, так, что у Матвея загривок покрывается какими-то совсем неприличными мурашками. – Я помню. Чистый левый профиль, его не трогаю. Ну... разве только самую малость, вот буквально капельку. – Он вдруг касается нижней губы Матвея, несколько мгновений давит так, словно пытается немного её оттянуть и вообще готов в любой момент перестать играть в гримера и снова пойти на штурм, как тогда, на сборах. Это прикосновение длится ещё немного, постепенно становясь вопиюще осязаемым и плотным, – а потом, перед тем, как Матвей успевает вспыхнуть и отшатнуться, оно вдруг обрывается. И Артур просто проводит пальцем вниз, оставляя росчерк грима на подбородке, и отступает сам. Матвей же остаётся хлопать глазами в неясной тревоге и пытаться разобраться в затрепыхавшихся в груди спутанных чувствах.
Артур смотрит на него со странным восторгом на лице.
– Ух. Ты знаешь, а тебе идёт! – говорит он. – Глаза так сразу на лице выделились! Ну, то есть, они и так у тебя обычно выделяются, но сейчас ещё ярче прежнего стали, совсем жгучие. Красотища. Броски на камеру должны будут очень эффектные получиться. Вы же их не убрали, пока я бегал за гримом? Ты всё ещё бросаешься на зрителей всем лицом?
– Спасибо, – невпопад бормочет Матвей. И отходит прочь, преувеличенно-внимательно смотрит прокаты других ребят, старается выбросить из головы всё лишнее и успеть настроиться на своё выступление. Тёплое прикосновение ещё до сих пор продолжает ощущаться на лице, и сложно не признать: такая аккуратная, очень деликатная, совсем невесомая попытка сблизиться со стороны Артура производит гораздо больший эффект, чем прямолинейный напор. В том числе и потому, что ощущается неслучившейся, задевает недосказанностью, и многое за Артура попросту доделывает разыгравшаяся фантазия, которая ощущается жарче, чем бесхитростная прямая ласка, и которую гораздо сложнее остановить.
Матвею всё-таки удаётся хотя бы временно отсечь от себя всё мешающее к своему прокату. И показательный в целом получается хороший: из-за бортика хлопают, переснять никто не предлагает, да и сам Матвей, вместе с музыкой быстро поймавший нужную волну, чувствует, что всё удалось. Но, стоит ему выйти со льда, и внутри снова поднимает голову неясное, смутное, очень горячее.
Артур очевидно по-прежнему в нём заинтересован. Да, теперь он проявляет это не так ярко и бесстыже, он смягчил свой подход, но... Матвей прислушивается к собственной реакции и понимает, что такая перемена Артуру лишь на руку. Что вляпаться в него такого, смягчившегося в своём напоре и оттого как будто только более внимательного и заботливого, стало гораздо легче. Как будто граница недопустимого, которую Матвей очень чётко обозначил сам для себя на сборах, теперь эту чёткость потеряла, размылась, стала зыбкой.
Поначалу после проката Артур ведёт себя примерно как все остальные – хлопает, хвалит и поздравляет с достойным ответом на вызов, говорит сдержанные комплименты. Разве что в его глазах или в улыбке можно прочесть нечто по-особенному горячее, не укладывающееся в рамки обыкновенных поздравлений по не самому смачному поводу. Но можно и проглядеть, если не знать, куда смотреть и что искать, – опять же, в Артуре стало больше сдержанности, которая ему очень идёт. Матвей ловит себя на том, что понемногу начинает заглядываться сам, и это... определённо не то, чего он ждал от этой жизни.
Впрочем, "не то" ещё не означает "плохо".
Снова Артур объявляется рядом уже в раздевалке, когда Матвей ускользает туда, рассчитывая по-быстрому смыть грим. И снова смотрит доброжелательно и тепло, и Матвею под его взглядом становится смутно приятно и так же смутно неловко одновременно. Кажется, что-то будет.
– Надеюсь, ты не собирался просто водой эту краску отдирать? Оно так гораздо хуже получается. Есть же лосьоны всякие и прочая вода специальная. Да вот у меня же и есть, – говорит Артур. Он лезет в свой шкафчик, достаёт оттуда небольшую бутылку с чем-то прозрачным и ватные диски и зовёт: – Иди сюда. Вернём тебе человеческий вид.
У Матвея есть, конечно, ощущение, что впереди очередная мягкая провокация, на которую он готов вот-вот повестись, что он лезет прямиком в поджидающую его ловушку, – и всё-таки он подходит. Артур касается его лица влажным ватным диском, плотнее прижимает пальцами и... ничего не происходит. В смысле, Артур начинает стирать грим, как и обещал, и никакого провокационного подтекста в его движениях пока не ощущается. Опять же, разве что во взгляде можно что-то такое прочесть, если всматриваться. Матвей всматривается – и тем самым, кажется, только создаёт лишнюю двусмысленность сам.
– Ну, ну. Ты так насквозь меня прожжёшь, – мягко пеняет ему Артур. И добавляет уже серьёзнее: – Зажмурься. У тебя тут... художество на глазу, надо тоже стереть.
– Так говоришь, будто это не ты сам рисовал, – замечает Матвей, но слушается. Под опущенными веками – мягкая темнота, и в ней все прикосновения кажутся более острыми, особенно волнующими, даже те, в которых ничего такого нет. Движения Артура аккуратные и очень понятные: он со всей однозначностью просто стирает с кожи Матвея грим и осторожничает, чтобы не попасть в глаз. Но почему-то так и кажется, что его пальцы могут в любой момент соскользнуть ниже, погладить по щеке, взять за подбородок, и... дальше Матвей снова вспоминает тот злосчастный поцелуй на сборах, но уже не находит в себе прежней непримиримости. Вместо этого в памяти почему-то обнаруживается знание о том, что губы у Артура суховатые и горячие, и это скорее приятный жар. Чёрт. Зачем он вообще это вспомнил, каким образом умудрился протащить с собой сквозь столько дней. И краска сама собой бросается в лицо, обжигая щёки.
– Ну, ну. Ты что, я же ничего не делаю, – добродушно ворчит Артур. Его рука движется точно тем же путём, что и до этого, когда наносила грим: заканчивает мягко обводить линию челюсти и уже подбирается к губам. Внутри Матвея что-то плавится совершенно позорным образом. Он ощущает наконец прикосновение к нижней губе, даже сквозь влажную ткань возмутительно похожее на прелюдию к поцелую, и успевает крепче зажмуриться и задержать дыхание в ожидании.
Он и правда не дожидается ни-че-го. Влажное прикосновение повторяется ещё несколько раз – Артур чуть слышно ворчит, пытаясь справиться с приставшей к коже краской – и исчезает бесследно. Словно и не было.
– Всё. Можешь идти обратно и сиять двумя чистыми профилями сразу, – говорит Артур. Матвей открывает глаза, смотрит на него в замешательстве, и Артур мягко смеётся: – Ну и лицо у тебя! Как будто ты чего-то ждал, а я тебя страшно обманул и не выдал, и ты теперь не понимаешь, где обещанное и почему. Что тебе там такого в голову... так, стой! Ты же не ждал, что я воспользуюсь моментом и опять полезу?..
– Вообще-то, ждал, – прямо сообщает ему Матвей. Хватает Артура за ворот и дёргает к себе.
Им так и не удаётся соприкоснуться губами: их с Артуром сразу же отбрасывает друг от друга, потому что дверь открывается с лёгким скрипом. И, когда в раздевалку заходит Дима, Артур уже по уши в рюкзаке, прячет в него вещи, а Матвей над раковиной разглядывает своё отражение в зеркале, преувеличенно пристально проверяет, не осталось ли следов краски на лице.
– Ну, разделались вроде с этим вызовом, можно дальше к сезону готовиться, – замечает Дима. И обращается к Артуру: – Жаль, что тебя не позвали. Интересный опыт.
– У меня был свой интересный опыт. Я попробовал себя в качестве гримёра. Мне нормально, – парирует Артур.
– Опыт вышел неплохой, – признаёт Дима. – Это ты на курсы визажистов тайком бегаешь или от природы такой ловкий и умелый?
Они продолжают болтать и перешучиваться, а Матвей всё это время стоит у зеркала и молча рассматривает своё раскрасневшееся, словно бы воспалившееся изнутри лицо, пытаясь осознать, куда его потянуло и что он только что едва не натворил. Почему его зацепило? Что изменилось со сборов? Как тихая забота с проблесками нежности вдруг оказалась таким острым крючком?
Матвею удаётся опомниться, только когда его плеча касается осторожная рука.
– Всё в порядке? – уточняет Артур. – Нам бы обратно на лёд. Там, конечно, с этим вызовом от тренировки мало что осталось, но всё равно, сачковать некрасиво. Пойдём?
Матвей кивает и с силой проводит ладонями по лицу, пытаясь содрать с себя остатки спутанных, непривычных эмоций.
– Да, конечно. Сейчас иду, – говорит он. Артур и глобально-то прав в том, что отлынивать не рекомендуется, а Матвею с его статусом ещё только приживающегося в группе новичка тем более нельзя себе такого позволять.
Рука на плече не исчезает. Наоборот, только как будто прижимается плотнее и держит крепче.
– У тебя точно всё хорошо? Какой-то ты напряжённый, – уточняет Артур. И вдруг роняет: – Ты прости меня, пожалуйста, если сегодня что-то было не так. Я совсем не хотел ставить в неловкое положение, ничего такого не делал и не пытался. Но если вдруг всё равно что-то такое получилось, то прошу у тебя прощения. Я не хотел. – А его пальцы в то же самое время переминаются у Матвея на плече как-то так, что поверить в искренность сказанного сложно. Матвей и не верит до конца.
– Ничего страшного, – всё-таки отвечает он после паузы. Щиплет себя за мочку уха, чтобы быстрее прийти в себя и перестать болтаться в растрёпанных чувствах, выскальзывает из-под руки Артура и выходит из раздевалки.
Боже, как же это всё равно всё плохо.
До конца дня Матвей ощутимо не в ногах, собранный не до конца. Но остаток тренировки уже у всех идёт так себе, откровенно не в полную силу, поэтому Матвею прощают его разобранность. Он кое-как дорабатывает всё, что должен сегодня успеть отработать, и умотанный ползёт обратно в раздевалку, а там... нет, не всё так плохо. Там, конечно, неизбежно обнаруживается и Артур, но он ничего такого не делает. Ничего, что могло бы загнать Матвея в неуютное положение – впрочем, Матвей уже и сам в этом положении примерно по горло. Он полез целоваться, и только своевременное появление Димы уберегло от окончательного грехопадения, и они с Артуром оба знают об этом. Матвею жгуче неловко, и он то и дело кидает быстрые косые взгляды на Артура, пытается понять, насколько глубока пропасть, которая его наверняка уже ожидает. Артур же... он по-прежнему до странного пассивен, словно ему всё это так-то и не надо. Словно это не он первый начал. Будто это у Матвея шиза и заскок по фазе, а Артур вот в полном порядке и ни к чему такому не причастен. Его безынициативное спокойствие путает и даже немного пугает. У Матвея даже появляется смутное, неприятное ощущение, что он сунулся туда, где его, в общем-то, уже и не ждали. Или... не так? Матвей снова вспоминает словно бы дразнящие прикосновения к лицу и уже не знает, что и думать.
Он искренне расстраивается было, когда Артур улепётывает из раздевалки раньше – уговорить бы его задержаться, поговорить бы о том, что произошло, разобраться бы в первую очередь в самом себе. Но быстро выясняется, что далеко Артур не ушёл. Что он всего-то выбрался на улицу и там и стоит – то ли просто дышит воздухом, то ли ждёт кого-то. В любом случае, это может быть удачный момент для того, чтобы завязать разговор. Хотя для такой скользкой темы, наверное, удачного момента вообще не существует. Тем не менее, Матвей пробует.
– Есть минутка? – окликает он, подходя ближе.
– А я как раз тебя и жду, – отзывается Артур. – Откровенно говоря, у меня к тебе вопросы.
– Откровенно говоря, у меня к тебе тоже, – возвращает ему Матвей. Мгновение он колеблется, а потом, опасаясь, что из-за спины в любой момент может появиться кто-нибудь, для чьих ушей это всё будет не предназначено, и добавляет: – Без свидетелей бы.
Артур пожимает плечами:
– Ну, я живу недалеко. Если такая территория тебя устроит, конечно.
Матвея устраивает. Границы очевидно уже расплываются к чёрту, так что какая теперь разница.
Они идут пешком – тут всего минут двадцать, а погода хорошая, ты же не торопишься? – и Артур хлопочет на ходу, заказывая доставку и сетуя, что совсем не готов к гостям, а в квартире первым делом рвётся поставить чайник. От его приготовлений Матвея всего пробирает мурашками – они колючие, холодные и словно вонзаются сквозь кожу куда-то вглубь, пытаются достать до нутра.
– Что ты устроил на катке? – пытается дознаться Матвей, чтобы скорее разрешить тревожащий его вопрос.
– Я? По-моему, я держал себя в руках как мог, – возражает Артур. – На грим ты согласился сам, ничего кроме я не делал. Так какие ко мне претензии? А вот что устроил ты в раздевалке? Мне показалось, или ты хотел...
– Хотел, – сознаётся Матвей. Ему мучительно хочется пнуть самого себя за то, что он сам себе что-то додумал и на свои же фантазии повёлся. И надо скорее отрубить всем этим фантазиям хвост, чтобы больше в них не путаться. – Мне почему-то показалось, что это... едва ли не напрашивалось, что ли.
Артур кивает, размеренно засыпая в чайник заварку.
– Напрашивалось как разовый эксперимент или как заход с продолжением? – интересуется он вдруг. Откладывает чайную ложечку и улыбается: – В любом случае, если тебя ещё тянет попробовать – я к твоим услугам.
Пока Матвея больше тянет провалиться сквозь землю.
– Тебе-то это зачем? Ты вроде сам просил, чтобы мы всё это проехали и забыли? – спрашивает он.
Артур вздыхает и берётся за закипевший чайник.
– Ну, получается, я не забыл, – говорит он. – Думаю о тебе. Давно и старательно. Но не лезу, ты ведь не одобряешь. Или... уже не так сильно не одобряешь? Где и что мы теперь, в каком статусе это между нами висит? Расскажи мне, пожалуйста, а то я опять потащу нас куда-нибудь, куда ты не хочешь.
И по его речи, то рубленой, то сумбурной, Матвей вдруг понимает, что Артур волнуется едва ли не больше него самого. И вдруг снова зачем-то вспоминаются и бережные, почти ласковые руки на лице, и жар сухих губ, и от воспоминаний лицо заливает настойчивым теплом, которое очень похоже на вполне однозначный симптом.
– Мне кажется, без некоторых экспериментов я действительно не разберусь, – говорит Матвей. Артур ведь сказал, что не против "разового эксперимента", значит, он не обидится, если потом всё же дать заднюю, ведь так? Матвей шагает ближе, почти толкает себя навстречу, не давая себе передумать, – и прямо в раскрывающиеся навстречу объятия.
Это оказывается вообще не страшно. И даже не неприятно. Артур целует очень бережно, едва прикасаясь губами, словно боится передавить, напугать, и руки его лежат на плечах легко-легко. Он весь какой-то ускользающий в эти мгновения, невесомый, как иллюзия. Матвей же открывает для себя, как приятна эта деликатная близость. Он, наверное, что-то такое себе и представлял, и ему нравится, как губы лижет чужое мягкое дыхание, и осознание того, что рядом в эти мгновения не девушка, а парень, ничего не портит. Это же не абстрактный парень, это Артур, он знакомый, тёплый и заботливый. Ему как будто можно довериться, рядом с ним можно расслабиться. Матвей и расслабляется. Приникает теснее, пытается сжать объятиями крепче и углубить поцелуй – ему это удаётся, и хуже совсем не становится, наоборот, только глубже проникает сладкий жар, начинает приятно плавить изнутри.
Раздавшийся звонок в дверь заставляет их отшатнуться друг от друга. Артур тяжело выдыхает и с силой взлохмачивает волосы.
– О Боже. Это, должно быть, доставка, – вздыхает он, и очевидно, что первая фраза со второй не связана никак. – Я пойду открою. Ты же останешься? Или наш эксперимент?..
– Был чудесен, – заканчивает за него Матвей. И заверяет: – Я останусь. Мне определённо хочется поэкспериментировать ещё.
Или, может, не только. У Матвея в груди дрожит хрупкое, сладкое ощущение, что из этих дерзких проб и ошибок может получиться что-то большее.
Только бы не спугнуть.