Слепящее солнце переливалось в морских волнах, пуская миллионы бликов, похожих на маленьких феечек. От этого море казалось блестящим, будто синее полотно, расшитое алмазами и другими драгоценными каменьями. Каменная вилла на берегу стояла, глядя на эту красоту, подобно древнему старцу, заросшему виноградной лозой за обеденным столом. Но, в отличие от этого старца, не то мертвого, не то живого, строение кипело жизнью, излучало её. Оттуда часто слышалась музыка, смех, детский восторженный визг, говорящие о процветании и восхваляющие жизнь. Ещё один день прожит без тени страха. Ещё один день в объятьях любимого пони. Ещё один день, проведенный у Лунного моря.

Принцесса ночи с нежной улыбкой смотрела на то, как Шадия и Морэин дурачатся на берегу, брызгаясь в теплой солёной воде. Смех единорожки был громким, искренним, и она вслушивалась в него, будто в музыку. Хоть их жизнь наладилась, и теперь всё хорошо, щемящее чувство тоски не покидало сердце аликорницы. Ей казалось, что, несмотря на все её усилия, она делает недостаточно, что всей той любви и ласки, что малютка не получила в детстве, ей уже не получить никогда. В последнее время она всё больше времени проводит со своим особенным пони, но здесь Луна не имеет права вмешиваться. Она понимала, что уже ничего не вернуть, и лучшее, что она может сделать, это порадоваться за дочурку, но… Щемящая тоска не желала покидать грудь ночной принцессы. Всё чаще и чаще во сне она видела крошку Шадию, запеленутую в фиолетовое покрывало. Она плакала, пока принцесса не брала её на копыта, укачивая и напевая колыбельную, самую нежную из всех, которые знала. Единорожка успокаивалась и засыпала, причмокивая во сне, а Луна прижимала крошечный свёрток к сердцу, обливаясь слезами. Она знала, что Шадия больше не злится на неё… по крайней мере, открыто, но скребущая вина всё так же сидела занозой в заживающем от ран сердце.

Морэин расправил крылья, загребая перепонками воду, и направил волны на единорожку. Та завизжала, падая в неглубокую воду, и тут же оказалась под новой волной, накрывшей её пенным гребнем. Она вынырнула, фыркая и отплёвываясь, и кинулась на Морэина, молотя его тонкими копытцами. Бэт-пегас засмеялся, подхватывая её талию крыльями, а потом притянул к себе и поцеловал, копытом убирая мокрые волосы с лица кобылки.

Луна улыбнулась и отошла от окна. Даркмун спокойно спал в колыбельке, если только постоянное движение маленьких копыт можно назвать признаком спокойствия. Малыш Дарк всегда был невероятно активным жеребёнком. Когда он не спал, Луна не могла присесть ни на секунду, иначе её тут же оглушал недовольный рёв маленького тирана. Засыпал он только на копытах матери, отца, как няньку, игнорировал, из копыт у него вырывался, выгибался и плевался, стараясь укусить родителя. В отличие от Шадии, он постоянно капризничал, мешал родителям заниматься любовью и постоянно напоминал о том, что он тут главный.

И, чем чаще Луна мысленно сравнивала Шади и Даркмуна, тем сильнее были её угрызения. Она пыталась принять это, отступить, успокоиться, но ей всё чаще хотелось сделать так, чтобы Шадия снова стала маленькой. Повернуть время вспять, дать всю любовь, на которую она была способна, полюбить родную кровинушку… Но вместо этого остается лишь наблюдать, как она с каждым днем взрослеет, становится всё красивее и красивее, искренне любит Морэина. Но не её.

Приглушенные шаги мужа не напугали её, но заставили едва заметно вздрогнуть: вдруг он разбудит сына. Хорошо смазанная дверь бесшумно открылась, впуская внутрь черногривого единорога, а Луна улыбнулась ему, подняв бирюзовые глаза.

 — Доброе утро, — прошептала она, прикладывая копыто к губам. — Тише — Даркмун спит.

 — Утра, любимая, — жеребец послушно понизил голос, подходя к кобылице и привычно целуя её в щёку. — Так что ты решила про завтра?

 — Я не хочу туда ехать! — прохныкала аликорница, утыкаясь ему мордочкой в шею. — Я знаю, что день рождения всех принцесс — народное гуляние, но я не хочу уезжать в Кантерлот для церемоний! Ты же не справишься с Даркмуном!

 — Луна, я хоть и не имею вымени, чтобы успокоить этого маленького тирана, но с жеребёнком справиться смогу. В конце концов, я его отец, я должен. — Единорог вздохнул. — Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала. Честное слово, я бы с превеликим удовольствием провел этот день с тобой. Я уже соскучился, — он игриво лизнул её ухо, и принцесса захихикала.

 — Я тоже, — она выпрямилась, глядя ему в глаза. — Но мне придется уехать. Селестия из меня перья вырвет, если я не приеду на церемонию.

 — Может, скажем ей, что ты заболела? — в голосе Сомбры всё больше и больше проступала бархатная игривость. — А я буду тебя долго и упорно лечить…

Недовольный рёв прервал его предложение, заставив Луну устало закатить глаза и подойти к кроватке. Открыв маленькие и злые красные глазки, Даркмун не замолчал до тех пор, пока не оказался на копытах матери. Стоило ей попытаться положить его в кроватку, рёв повторился.

 — Маленький обломатель, — выругался единорог, с сожалением провожая взглядом звездный хвост. — И ведь каждый раз…

 — Он просто не хочет, чтобы ты ему братика или сестрёнку сделал, — рассмеялась Луна, поглаживая спинку сына копытом.

 — А ты хочешь? — с готовностью спросил Сомбра, подходя сбоку, чтобы видеть выражение лица принцессы. Даркмун, увлеченно пытавшийся ухватить кусочек эфемерной гривы, начал плеваться, пытаясь добраться до отца.

 — Знаешь, — Луна взяла малыша так, чтобы он не видел единорога, — мне хватает Даркмуна. Но…

 — Но?

Аликорница вздохнула.

 — Тебе никогда не было обидно за то, что ты ни разу не видел Шадию маленькой? Не держал на копытах, не усыплял, прижимая к сердцу?

Единорог задумался, слегка покусывая губу. Жеребёнок попытался укусить мать за шрам на груди, но она вовремя отодвинула его телекинезом.

 — Не знаю, — в конце концов протянул он. — Я всегда воспринимал Шадию уже как сознательного ребёнка. Даже не представлял её ни разу крохотной, только по твоим описаниям.

 — Я постоянно думаю о ней, — Луна печально склонила голову, садя дурившего сына на спину. — О том, что она была такой тихой и беззащитной… И я…

Копыто, опустившееся на её плечо, не дало ей договорить. Глаза заволокло слезами, а голос отказывался повиноваться. Даркмун разъяренно крякнул, пытаясь отогнать единорога от матери, но это не помешало ему обнять её и начать гладить по звездной гриве.

 — Перестань, Луна. Ты не виновата. Ты сделала так, как считала нужным. Ты ошиблась, с кем не бывает? Главное, что сейчас всё хорошо. Ну, — он поднял её подбородок одним копытом, заглядывая в глаза. — Мы вместе, Шадия счастлива, у нас растет сын, зачем корить себя за прошлое, которое всё равно не изменить?

 — Я знаю, — слёзы уже безостановочно катились по щекам, а Даркмун на спине притих, зарывшись в крылья. — Но я всё равно не могу простить себя. Я никогда себя за это не прощу, Сомбра.

 — Всё, — он поцеловал её, слизывая слёзы со щёк. — Не плачь, любимая, это не стоит твоих слёз. Ты и так их выплакала слишком много, поверь мне.

 — Ма-ам! — с нижних этажей донесся хлопок двери и голос Шадии. — Я дома!

 — Иди отдохни, — единорог ещё раз поцеловал аликорницу, заставляя её улыбнуться сквозь слёзы, и, подхватив вертящегося сына, направился к двери, игнорируя недовольный рёв. — Я постараюсь посидеть с этим дьяволом.

 — Спасибо, — прошептала принцесса, вытирая копытом слёзы.

Она не заметила, как единорог довольно ухмыльнулся, выходя за дверь.

***

Услышав недовольный, чуть ли не истерический вопль младшего брата, Шадия поняла, что отец снова попытался взять его на копыта. Она мысленно закатила глаза и телекинезом накинула на голову полотенце, стараясь не брызгать морской водой на пол. Почему-то Даркмун совершенно не любил сидеть на копытах у отца, замолкая лишь когда его брали мама и сестра. Поняв, что в этот раз принцесса Луна на помощь не придет, она замотала голову и поспешила к отцу, на слух определяя источник рёва.

 — Нет, ну в самом деле, Мун, перестань! — темно-серый единорог был в гостиной комнате, телекинезом держа сына, который всё норовил его укусить. При виде Шадии его глаза засияли и наполнились безмолвной мольбой.

 — Это кто тут такую истерику развел? — нарочито строго спросила Шадия, нахмурившись для полноты образа. Зарёванный, в соплях, весь красный от натуги, жеребёнок больно ткнулся мордочкой ей в ключицу, когда красное сияние телекинеза отца опустило его к ней на копыто. Шадия айкнула, но облегчённый вздох заставил её улыбнуться.

 — И чем я ему не нравлюсь? — недоуменно спросил Сомбра, заламывая брови. — Орёт, будто его режут! Ещё и кусается, зараза.

 — А ты каким жеребёнком был? — спросила Шади, покачивая брата, чтобы тот успокоился. Сомбра задумался.

 — Не знаю. Я не помню себя в жеребячестве. Кстати о нём, — он заговорщически улыбнулся. — Ты помнишь, что у мамы завтра день рождения?

 — Да, — Шадия виновато опустила уши. — А я так и не придумала подарок…

 — У меня есть одна идея, — единорожка подняла голову и столкнулась со взглядом отца, наполненным знакомой ноткой какой-то авантюры. — Только учти, это может быть опасно, связано с магией, но мама будет вне себя от счастья.

Подумав буквально секунду, Шади с готовностью кивнула, отпихивая брата от обсасывания полотенца.

 — Говори.

***

В голове ночной принцессы шумело, и даже лунная дорожка на спокойном море не могла занять её своей красотой. Собирая вещи, аликорница с тоской смотрела на спящего единорога, отвернувшегося к стенке. Она не стала его будить. Чтобы добраться до Кантерлота к утру, ей необходимо вылететь вместе с колесницей уже сейчас, но зато, сразу же после церемонии, можно будет полететь домой на своих двоих. Луна очень надеялась, что Сомбра справится с Даркмуном на несколько часов, или Шадия поможет ему в этом… И всё же как не хочется улетать от родных ради каких-то официальностей!

Охваченная полумраком комната вдруг осветилась маленьким золотистым шариком, тут же превратившимся в свиток с подковкой сестры. Аликорница недоуменно подхватила его телекинезом, гадая, не могла Селестия что ли подождать, пока она приедет, и сломала печать. Пробегаясь глазами по строкам, она всё сильнее чувствовала себя тупой и ничего не понимающей.

«Лулу, я всё понимаю и очень рада за тебя. Ради такого можно и пропустить церемонию. Я объясню твое отсутствие. С днем рождения, сестрёнка. С любовью, Тия».

Помотав головой в надежде, что всё это вдруг само собой поймется, Луна ещё раз перечитала записку, параллельно засовывая почти готовые сумки в шкаф. Еле слышный треск и сияние телекинеза казались белым шумом, но шорох, раздавшийся на балконе, не смог скрыться от уха ночной повелительницы.

Быстро вскинув голову, Луна прислушалась. Ветер вдувал почти невесомые тюлевые занавески, заставляя ткань вздыматься и опадать, приглушенно рокотал прибой. Но возле мраморных перил стояло что-то круглое и темное. На всякий случай приготовив заклинание щита, аликорница осторожно вышла на балкон, рассматривая неопознанный предмет.

Это была корзинка для жеребят.

К плетёнке была прикреплена аккуратно сложенная записочка, которую тут же объяло бирюзовое пламя, поднесшее её к глазам принцессы.

«С днем рождения, мамочка! Перестань корить себя за прошлое. Я тебя простила».

Невольно подумав о том, что Шадия каким-то образом скрыла от неё свою беременность и решила подкинуть внука или внучку, Луна на секундочку поседела. Дрожащее копыто потянулось к занавесочкам, прикрывающим лицо малыша, она уже думала о том, что заставит Морэина сделать с собой, если это так…

Маленькая серенькая кобылка с небольшим бугорком рога, разделённого двумя магическими каналами, и чёрной гривой чуть причмокивала во сне, посасывая копытце. Над ней в качестве игрушки крутилась связка из семи алых звёздочек, насаженных на белую шерстяную нитку.

 — Шади, — прошептала Луна, не веря в происходящее и беря спящую единорожку на копыта. — Моя звёздочка…

За спиной послышалось какое-то шевеление, а затем родной голос сказал:

 — С днем рождения, любимая.

Аликорница повернулась к единорогу, прижимая дочурку к сердцу. Он с только ему свойственной улыбкой смотрел на неё, слегка посмеиваясь над глупой ночной кобылой. На её недоуменный взгляд, он лишь тихо рассмеялся и пояснил:

 — Заклинание действует ровно сутки. Всё это время — для тебя и Шадии.

 — Я люблю тебя, — не выпуская дочку из копыт, аликорница крепко обняла его, а затем поцеловала, стараясь выразить самую горячую благодарность, которую когда-либо испытывала. Сомбра ответил ей, сплетая их языки, но стоило им чуть двинуться, как единорожка открыла большие бирюзовые глазки. Глядя на мать, она слегка улыбалась, будто знала что-то, чего не знала она, хранила какую-то тайну.

 — Посмотри, какая она красавица, — кобылица счастливо улыбнулась, гладя копытом личко малютки, от чего та восторженно пискнула, чуть хихикая. Сомбра обнял их, не сводя глаз с дочери, которая, увидев его, весело загулила. — Гармония милостивая, как я могла…

 — У тебя есть сутки, чтобы нагнать это всё, — единорог ткнулся ей носом в ухо, требуя прекратить самобичевание. — Она согласилась без раздумий.

Луна обняла кобылку двумя копытами, чувствуя кожей, как часто бьется маленькое сердечко. По её щекам снова потекли слёзы, но это были слёзы счастья. Шадия присосалась к шерсти на её шее, оставляя на ней влажный слюнявый отпечаток, а потом начала издавать какие-то космические звуки, не то кряхтение, не то сопение.

 — Спасибо, — прошептала она, целуя единорожку в лоб с невообразимой жадностью, будто её хотели отобрать. — Спасибо, спасибо, спасибо!

Сомбра улыбнулся, глядя на счастливую жену и дочку, а потом, кивнув головой в знак того, что оставляет их, ушел в спальню. Грудь всё ещё покалывало, а сразу после заклинания с проступивших трещин посыпались алые искры. Но сейчас нельзя было рушить хрупкое счастье ночной принцессы. Быть может, после этого он перестанет видеть её слёзы?..

Кружась по комнате, плавно качая малютку на копытах, Луна не знала, как ей выразить свою любовь. Она целовала щеки единорожки, заставляя ту беззубо улыбаться и чуть повизгивать, гладила чёрные волосики, спадающие на бугорок рога, прижимала к груди своё маленькое сокровище, подарок, который ей организовали муж и дочь.

 — Звёздочка моя, — шептала аликорница, продолжая целовать дочурку. — Милая моя. Шади. Прости меня, пожалуйста. За всё-всё прости. Я так люблю тебя, девочка моя, правда-правда!

И единорожка верила ей, в силу своего бессознательного возраста. Она с какой-то искоркой смеха в глазах, которой Луна раньше никогда не видела, глядела на неё, улыбалась, слегка повизгивала. Даркмуна и Сомбры в комнате не было — единорог унёс сына, оставив её наедине с дочерью.

Всё наступившее утро и половину дня кобылица не спускала единорожку с копыт. Шадия спала, забавно кряхтя во сне, а принцесса всё не могла налюбоваться на дочку, с каждой минутой понимая, какая она хорошенькая. На удивление, криков Даркмуна было не слышно, но сердце Луны было спокойно. Её маленькая доченька, её милый ангелочек, такой невинный и хрупкий, крохотный и нежный, лежала у неё на копытах. Неужели боль настолько её ослепила, что аликорница не видела всего этого тогда, в прошлом? Как она могла позволить себе ослепнуть так сильно?

Во второй половине дня, когда Луна кормила Шадию, появился Сомбра. Даркмун на удивление спокойно сидел на его спине, иногда балуясь и тягая родителя за волосы, но не вопил, как раньше. Затворив дверь, единорог долго наблюдал за тем, как аликорница придерживает спинку единорожки, присосавшейся к груди. Луна улыбнулась ему так тепло, что, казалось, льды Кристальных Гор могут растаять. Несмотря на их вполне счастливую совместную жизнь, такой светящейся он видел её лишь дважды: когда Шадия простила её и когда родился Даркмун.

 — А что ты сделал с нашим сыном? — спросила она, кивая на молчащего жеребёнка. Тот встал на задние копытца и куснул единорога за ухо. Видя, как Сомбра морщится и перемещает сына телекинезом подальше от своих ушей, Луна захихикала.

 — Тиран договорился с другим тираном, ничего необычного, — пошутил жеребец, садясь рядом. Даркмун спрыгнул с его спины, плюхаясь на кровать рядом с сестрой. Луна побоялась, что он попытается укусить её, но жеребёнок лишь недовольно зафыркал, утыкаясь рогом в живот матери. Она приобняла его одним копытом.

 — Я не знаю, как мне тебя благодарить, Сомбра, — она снова улыбнулась, жестом прося его подвинуться ближе. Исполнив её желание, единорог сказал:

 — Очень даже знаешь. Вопрос в том, позволят ли наши дети тебе сделать это.

Аликорница шутливо двинула его в плечо, слегка хихикая, но потом, взяв детей в охапку, положила голову ему на грудь.

 — Знаешь, у меня такое ощущение, что мы с тобой могли бы с лёгкостью победить Кризалис.

 — Неужели ты меня настолько любишь? — тихо посмеялся Сомбра, но в этом смехе слышались нотки грусти. Шадия, изучив брата, протянула крошечные копытца к отцу, заставляя того взять её на копыта. Луна подняла голову, посмотрев ему в глаза с необычайной серьезностью, даже с некоторой обидой.

 — А ты сомневался?

 — Конечно же нет, — единорог ласково ткнулся носом в её щёку, отчего принцесса растаяла. Проявления нежности с его стороны действовали на неё как огонь на снег, и он частенько этим пользовался. Со временем эта нежность перестала быть чуждым ему чувством и стала даже необходимостью. Его любили, и он уже несколько лет жил с осознанием того, как же это прекрасно: любить и быть любимым.

На закате, когда солнце опускалось своим золотым краем в воду, делая её оранжевой, вся семья стояла на балконе, наблюдая за тихим покачиванием волн. Они лениво плескались, иногда золотясь бликами, и это дарило какое-то умиротворение. Ветра не было, стоял мёртвый штиль, поэтому под вечер в воздухе висела духота и невообразимая жара.

За весь день Шадия всплакнула лишь однажды, да и то из-за того, что Даркмун случайно заехал ей копытом в бок. Луна зацеловала больное место, и единорожка снова начала улыбаться. Аликорница ощущала почти физически, как делится своей любовью, отдает всю себя без конца, и вина отступала. Ноющая боль из сердца ушла, оставив лишь бескрайнюю нежность и любовь.

 — А где Морэин? — спросила принцесса, глядя на Сомбру, стоящего рядом. На его спине уселся Даркмун, пытаясь поймать в охапку отцовский хвост. Шадия же лежала у неё на копытах. Они уже немилосердно болели, но отпускать единорожку Луна не хотела.

 — Он вернется к полуночи, — ответил единорог, щелкая хвостом, чтобы отогнать сына. — Сказал, что у него есть дела, которые нужно срочно решить.

Ещё час они стояли молча, любуясь закатом. Луна приготовилась поднимать своё светило, когда Шадию вдруг окутало красное сияние, перетекавшее в алую звезду. На секунду принцесса испугалась и не захотела отдавать дочь этому сиянию, но серое копыто, положенное на её плечо, всё прояснило: заклинание просто перестает действовать. Шадия снова становится взрослой.

И хоть ей было немного грустно оттого, что не осталось больше времени, Луна улыбалась, глядя на вновь взрослую единорожку. Только после того, как последние остатки ауры стекли с неё, растворяясь в воздухе, аликорница заметила, что в дочери произошли неуловимые изменения.

В бирюзовых глазах остались искорки детского смеха.

 — Шади, — прошептала принцесса, протягивая крыло. Единорожка охотно приняла объятия и обняла шею матери копытами.

 — Ты самая лучшая мама на свете. И никогда, слышишь, никогда не говори обратное!

По хитрому взгляду дочери, она поняла, что та помнит сегодняшний день. И верила она ей не в силу возраста.

Луна ощутила, что её тоже любят.

 — Спасибо, — прошептала она, со слезами на глазах целуя дочку. — Это самый счастливый день в моей жизни.