Светло-розовая аликорница кружилась в танце, легко перепрыгивая с копыта на копыто, полу-расправив крылья и блаженно зажмурившись. Её градиентные хвост и грива, вымытые и расчёсанные до блеска, струились за ней по воздуху, добавляя её движениям какой-то грациозности, изящности. Чудный мелодичный голос напевал что-то едва знакомое, а в пространстве вокруг неё всё расцветало и сверкало, будто счастье, которое она испытывала, пронизывало всё вокруг. Восторг наполнял лёгкие, от облегчения и радости хотелось летать, что пони и сделала; взмыла вверх подобно торпеде, а затем закружилась у потолка в медленном вальсе с незримым партнёром.

Но стоило ей вернуться на землю, как общая атмосфера начала меняться. Свет сменился тьмою, а счастье обратилось отчаянием, бьющимся в горле. По стенам и потолку ползли тени, тягучие, липкие, как дёготь, а чернота подступала к аликорнице всё ближе и ближе. Королева испуганно глядела по сторонам, не замечая, как изо рта начинает идти белая пена и кровь. Она стекала по подбородку, катилась на грудь, но кобылка будто не замечала. В её глазах встали слёзы, а губы шептали одно единственное слово, имя…

 — Сом-бра.

Красные глаза распахнулись, растворяя лицо аликорницы в ночной темноте. Жеребец сглотнул вставший в горле комок, а затем поднялся с кровати. Супруги не было, — она на своем ночном посту, — и Сомбра лишь облегчённо вздохнул, вытерев копытом взмокший лоб. Луна стала бы задавать вопросы, которых он хотел избежать всеми силами.

За окном шумело море, и единорог поспешил выйти к нему в поисках успокоения. Громкий плеск волн, набегающих раз за разом пенными гребнями, заставлял его расслабиться, смыть из сознания образ, оставляющий после себя столько боли. Сомбра глубоко вдохнул солёный морской воздух и закрыл глаза, задерживая дыхание.

Похоже, он всё-таки любил Плаэнт.

Король не знал этого наверняка, но всё чаще ловил себя на мысли, что их с Луной отношения становятся похожими на те, что были у него с Плаэнт. Только тёмно-синюю аликорницу он любил страстно, жадно, а кристальная принцесса была развлечением и путём повышения. Она сама к нему пришла, и, судя по тому, как теперь болит сердце при воспоминаниях о прошедших днях, Сомбра смог к ней привязаться.

«Я уже просил у тебя прощения, Плаэнт. Я люблю свою жену и детей, а ты… Ты осталась в прошлом. Но мне правда жаль, что я причинил тебе столько боли».

Выдохнув, Сомбра открыл глаза, глядя на лунную дорожку на мерцающей воде. Серебряные переливы завораживали, танцевали, и единорог безмолвно наблюдал за их танцем и думал.

«Я всем им причинил боль. Луне, Шадии, Плаэнт. Всем кобылкам, которых я любил и люблю сейчас».

Луна до сих пор его побаивается, иногда вздрагивая от его резких прикосновений или мелькающей в алых глазах ярости. Она старается этого не показывать, но Сомбра видел её насквозь. Сердце сжималось, когда шерсть аликорницы на загривке вставала дыбом, а в бирюзовых глазах мелькал судорожный огонёк, и он старался следующее слово произнести мягче, нежнее, чтобы исправить ситуацию. Иногда это получалось.

«Если бы я мог всё исправить… Слетать в прошлое и всё изменить».

А ведь это возможно. Бывшая ученица Твайлайт, Старлайт Глимер, летала в прошлое, даже меняла его. Свиток, которым она пользовалась, не сохранился, но, может быть, в библиотеке Кантерлота, в запретной секции, например, есть копия?..

 — Ты чего вскочил? — хлопанье крыльев возвестило о возвращении принцессы; Сомбра оглянулся, сопроводив приближающуюся аликорницу взглядом, затем вздохнул.

 — Кошмар приснился.

 — Тебе? — Луна изогнула бровь, накрыв его спину крылом, а мордочкой проведя по щеке в поисках ласки. — Я думала, тебе не снятся кошмары, поэтому ты не пускаешь меня в свои сны.

 — Мне есть чего стыдиться, Луна, — резче, чем хотелось бы, ответил он, отворачиваясь. — Мне есть чем терзать себя по ночам подобно тому, как ты изводила себя муками, используя Тантабаса. Не думай, что я такой уж бессердечный эгоист.

Аликорница убрала крыло, мягко переступая копытами, будто плывя по воздуху, обошла его, чтобы их глаза могли найти друг друга. Сомбра кусал губы. Ему действительно было чем укорять себя. Сначала Плаэнт, потом Луна, вслед за ними Шадия — совершенно безобидный ребенок, обвиненный лишь в жестокости отца. Они все пострадали от его копыт, всех троих он предал, причинил невыносимую боль.

 — Знаешь, иногда я не понимаю, почему ты всё ещё со мной, — тихо проговорил он, глядя на шелковые волны, бьющие о песчаный берег и уносящие чьи-то влюбленные следы, построенные песочные замки. Луна склонила голову, внимательно посмотрела на него, будто изучала открывшуюся с нового ракурса картину.

 — Что ты хотел этим сказать?

 — Ты так сильно ненавидела меня за боль, которую я причинил. Почему же ты любишь меня сейчас?

 — Я долго шла к этому, — после недолгого молчания ответила аликорница. — Очень долго. Почти семнадцать лет. И только последние четыре года я осознаю свои чувства правильно. Да, ты причинил мне боль. Но в момент, когда мой мир почти что разрушился, ты пришел на помощь. Ты спас меня, нашу дочь, всю Эквестрию — ты сполна искупил шестнадцать лет страданий.

 — Значит, ты меня простила, — Сомбра закинул голову назад, прикрывая глаза и позволяя вырваться небольшому смешку. — А ты ведь даже не знаешь, почему Шадия превратилась в то чудовище, да?

 — Ненависть и злоба обратили её в монстра, — пожала плечами Луна. — Со мной было точно так же, тут нечего и знать.

 — Нет.

 — Нет?

 — Это сделал я. Это я обратил её в монстра. Помнишь я говорил тебе о мессии Тьмы, когда держал в плену? Шадия была ею. Должна была быть.

 — То есть ты хочешь сказать, что выкрал у меня Шади только для того, чтобы сделать её оружием? — в бирюзовых очах принцессы замелькали дикие южные грозы, сверкающие длинными зигзагами молний. — Что всё то, что я видела в воспоминаниях Шади, было всего лишь постановкой, игрой?

 — Первое время — да. Потом — нет.

Шерсть аликорницы встала дыбом, а губы сделались одной тонкой линией. Сомбра не мог на это смотреть — отвернулся, подошел к перилам балкона, вглядываясь в темное бурлящее море. Ему казалось, что если он обернётся, то увидит за своими плечами развевающуюся ночным небом гриву, а чтобы повинно взглянуть в глаза супруги ему придется задрать голову. В конце концов, он лишь опустил взгляд, прижавшись мордой к предплечьям, готовый понести любую кару, какую ему посулит супруга. Но вместо криков и обвинений он почувствовал, как копыта мягко поднимают его голову, поглаживая бакенбарды, а крылья обнимают спину и плечи.

 — Всё это уже осталось глубоко в прошлом. С того момента прошло почти пять лет. Я… я найду в себе силы простить тебя за это. В конце концов, ты же всё исправил. Спас нас. Обеих.

Эти слова тронули его. Сомбра обнял её в ответ, ласково касаясь губами её лица, целуя нос и глаза. Они постояли так некоторое время, ветер шевелил и без того плывущие гривы, ворошил перья на темно-синих крыльях.

 — А если бы… — прошептал Сомбра, поглаживая носом скулы супруги. — А если бы я мог исправить всё? Совсем всё?

Луна лишь удивленно открыла глаза.

 — Представь, — Сомбра выпустил её из объятий, взял за копыта. — Только представь — ты никогда бы не испытывала боли, которую я причинил, никогда бы не чувствовала страха и ненависти. Представь, что нам никогда бы не пришлось останавливать Шадию, что она никогда бы не превращалась в то существо! Я могу вернуться в прошлое, могу всё исправить, могу всех спасти! Даже… — он осекся, заметив, что Луна стала темнее мрака, — даже Плаэнт… Я… я мог бы переместиться в прошлое и перепрятать осколок тьмы… И никогда бы…

 — Не встретился со мной, — закончила за него Луна. — Никогда бы не похитил меня, никогда бы не зачал Шадию. Никогда бы не спасал нас, никогда бы не любил меня. Не стал отцом Даркмуну. Это ты хотел сказать?

 — Да нет же, Луна, я…

Пощечина оглушила его, выбила воздух из легких. Сомбра ошарашенно приложил копыто к лицу, пытаясь осознать, что только что произошло, а аликорница уже взмыла в воздух, рассекая ночную тишину и утопая в сиреневых облаках. Он успел заметить слёзы на её лице, и от этого Сомбре стало совестно, будто он собаку пнул и теперь видит и слышит её жалобный скулёж и поджатый в страхе хвост.

Он проходил по балкону до самого утра, пока солнце не соизволило показать свои румяные бока, но Луна так и не вернулась. Сомбра взволнованно закусил губу — не могла, не могла она пропасть так надолго.

Днем принцессы тоже не было, как и всё утро. Умирающий от скуки Даркмун шатался по коридорам, пытаясь поймать за хвост сестру, чтобы та поиграла с ним, но, увы, Шадия была больше увлечена играми с Морэином — уж слишком часто пара начала запираться в комнате, выставляя истерящего единорога за дверь. Сомбра был не в лучшем расположении духа, посему, увидев такую картину, гаркнул на сына так, что возня в комнате прекратилась и что-то с громким звуком упало на пол, а рыдающий в голос сын унесся от отца со скоростью ветра, попутно крича что-то о том, что он пожалуется матери. Сомбра приложил копыто к лицу: переносицу ломило, лоб будто крошился. Волнение не покидало — куда Луна могла улететь, что ему теперь делать? «Хорошо бы найти её, — думал единорог, блуждая по дому и заглядывая во все комнаты с надеждой найти там супругу. — Я чувствую себя последним подонком. Святая Селестия, что же я такого сделал?»

Под вечер в комнату тенью скользнула Шадия, будто интересуясь, можно сейчас побеспокоить отца или же с ним сейчас опасно даже дышать. Сомбра лежал на кровати, поджав под себя копыта и утопив голову в подушке, на которой обычно спала Луна. Краем глаза он заметил дочь, но приветствием её не почтил. Шадия медленно и осторожно приблизилась к нему, забралась на кровать, садясь рядом.

 — Пап, ну ты чего? С мамой поругались что ли?

 — В каком-то смысле… — пробормотал единорог, продолжая впадать в уныние. — Она ночью улетела и до сих пор не вернулась. Я волнуюсь.

 — Ну, скорее всего, она просто где-то отсыпается, — пожала плечами Шадия. — Она ведь сегодня на посту была, а путешествие по снам пони выматывает. К вечеру вернется, не беспокойся.

 — Ага, — мрачно бросил Сомбра. — Вопрос в том, будет ли она со мной разговаривать.

 — А из-за чего вы поссорились-то?

 — Не расскажу, а то и ты на меня обидишься и поступишь, как твоя мать.

 — Пап.

 — Никаких «пап». И не пытайся купить меня своей интонацией, ты больше не маленькая пони и не мессия тьмы, чтобы твой трюк срабатывал.

 — Ладно, — легко отозвалась Шадия. — Тогда держи меня в курсе. Если хочешь, я могу её позвать через сон. Ну, если она спит, конечно. Что передать?

 — Передай, что я её люблю, — пробормотал Сомбра, глядя слезящимися глазами на садящееся солнце, слепившее даже сквозь тонкий тюль занавесок. — И хочу извиниться.

 — Хорошо, — Шадия спрыгнула с кровати, легкой походкой направляясь к двери. — Я очень надеюсь, что она не слишком сильно на тебя обиделась, а то даже меня не послушает.

 — Спасибо, — дверь закрылась, а Сомбра остался наедине с собой, слепящим солнцем и мыслями, что же он мог сказать не так.

***

Тихая тень скользнула над кроватью, мягко опустилась на подушки, едва слышно хлопнув крыльями. Сомбра вскинул голову, раскрыл задремавшие было глаза — как Шадия и обещала, Луна вернулась отдохнувшая и посвежевшая, готовая к новой битве с кошмарами. Только вот воинственной она выглядела по другой причине.

 — Луна… — только и смог выдавить из себя единорог, чувствующий, что ему точно не поздоровится.

 — Ты настолько её любишь, что готов отказаться от всего, что имеешь? — нарушила молчание аликорница, и голос её был настолько властным и холодным, что Сомбра невольно сжался. Казалось, они поменялись местами: теперь Луна была жестоким тираном, от которого зависело всё, а Сомбра — беспомощной жертвой. — Ты настолько хочешь спасти Плаэнт, что можешь бросить своих детей?

 — Луна, — единорог вскочил, чуть не запутавшись в одеяле, но подступить к воинственно расправившей крылья кобыле не осмелился. — Я просто хотел избавить тебя от боли.

 — КАК ТЫ ВОЗНАМЕРИЛСЯ ИЗБАВИТЬ МЕНЯ ОТ БОЛИ, ЕСЛИ ТЫ ПРОСТО СОТРЁШЬ ВСЁ ТО, ЧТО МЫ ПЕРЕЖИЛИ?

Кантерлотский голос принцессы утих, а единорог, словно градом побитый, замер на месте, стараясь не шевелиться, чтобы не вызвать звон в ушах. Луна рассерженно фыркала, в её глазах притаились злоба и обида, скрытые за выступившими слезами.

 — Ты хоть подумал о том, что ты уничтожишь всё, к чему мы так долго шли? — её шепот показался тишиной, но каждое слово ввинтилось ему в голову, словно шуруп. — Ты хоть понимаешь, что уберечь Плаэнт от смерти — это значит лишиться Шадии, Даркмуна? Переписать историю Эквестрии? Понимаешь, что это значит потерять меня? — она замолчала, давая ему время осознать сказанное, а на самом деле желая вернуть твердость голоса. — Или ты меня разлюбил?

 — Нет, — Сомбра нашел в себе силы сдвинуться с места, подскочить к аликорнице и прижать её к сердцу, пока она не улетела от него насовсем. — Нет, Луна, конечно же нет. Я думал, что так тебе будет лучше, честно слово!

 — Дурак, — принцесса ткнула его копытом в грудь, пытаясь не разрыдаться в его объятьях. — Ты такой дурак, дурак!..

 — Я тебя никому не отдам и никогда не отпущу, — прошептал единорог ей в гриву, целуя мягкие волосы. — Прости меня, Луна, прости.

 — Какая разница, что мы пережили в прошлом, если сейчас мы можем быть счастливыми? — она подняла голову, встречаясь с ним глазами. — Ты разве этого до сих пор не понял?

Сомбра чуть наклонился к ней и поцеловал солёные от слёз губы.

 — Теперь понял, — прошептал он, поглаживая аликорницу по спине и сложенным крыльям. — Теперь понял, любимая. Я избавлю тебя от боли. Только другим способом.

Рог полыхнул красной вспышкой, и оказавшихся на кровати пони тут же закрыл затянутый телекинезом балдахин.