— И пусть катятся в Бездну со своими фамилиями. И родословными. И… и прочей херней.

Аконит безучастно наблюдает за тем, как ее подруга все порывается глотнуть еще настойки, но раз за разом не доносит бокал до рта, выплевывая очередное проклятие. Когда словесный поток обрывается и наяна наконец прихлебывает, ярманка вторит ей, не чокаясь.

— В Бездну, — кивает она.

— И рекомендации! — наяна с таким отчаянием хлопает себя по лбу, что очки в позолоченной оправе едва не слетают с ее плоского носа. — И все эти письма — все туда же! Боги, Нита, моя самая влажная мечта — однажды проснуться и обнаружить, что я разучилась и писать, и читать, и разговаривать, и пусть меня сдадут в какую-нибудь богадельню, и никаких тебе больше исследований, никаких опытов, диссертаций — сидишь себе счастливая, слюни пускаешь и под себя ходишь. Толку столько же, а суеты все ж меньше.

— В Бездну рекомендации, — Нита отвечает сдержанно, на ее лице машинально возникает улыбка. — Ты, Ирма, только на письма санкций не накладывай. Я ведь скучать буду, авось весточку послать захочу.

— Не-не-не, никаких писем! — Ирма яростно возражает заплетающимся языком. — В Бездну их. В-Безд-ну!

Бокал стремительно выпадает из руки наяны и вдребезги разбивается об пол. К счастью, много внимания это не привлекает — в перерывах между выступлениями Большой зал полнится музыкой, да и та его часть, где по традиции сгруппировались старички Академии, сама по себе гудит от разговоров, смеха и жарких споров, — хотя пара выпускников все же оборачивается в их сторону, кривя рты и раздраженно взмахивая хвостами. Аконит журит подругу усталым вздохом. Легким перебором пальцев она приказывает осколкам собраться воедино, и бокал — начиная с толстого донышка и заканчивая хрустальными стенками — возвращается наяне в руку в своем первозданном виде. Однако вместо благодарности та недовольно ведет бровью. 

— А содержимое?

— Хватит с тебя и формы, — ярманка в назидание пригубливает из собственного бокала. — Один бес все рано или поздно окажется на полу, если будешь так продолжать.

— А ты меня еще поучи. Вот уедем в Луга — тогда и брошу, — Ирма, не сводя жаждущих глаз с можжевеловой настойки в руке Аконит, печально заваливается на стол. Лепестки синей ветреницы, обрамляющие ее лицо, нездорово закручиваются, а к щекам приливает густой изумруд — ей и впрямь уже достаточно. — Все равно нормального пойла там не сыщешь, один сахар и забродившие фрукты…

Ее бубнеж прерывает торжественная кварта скрипок. Наяна вальяжно разворачивается, щуря пьяные глаза в центр зала, ярманка слегка приподнимает голову. Голоса стихают и смолкают бокалы, уступая место цокоту каблуков, и госпожа Щукина — потомственная директриса Магогностической Академии — с живописной улыбкой на лице называет имя очередного выпускника. Далеко не первого за этот вечер, далеко не последнего — Аконит не сразу вспоминает, о ком идет речь.

Только стоит выступающему показаться, как она тут же закатывает глаза. Второй сын дома Лежниных, он всегда был не самым-то приятным человеком, а с тех пор, как два года назад болезнь забрала его старшего брата, стал совершенно невыносим. Даже сейчас он тратит время всех в этом помещении и разменивается на долгое приветствие, ждет, когда ему поднесут реквизит — расписанную золотом фарфоровую трость. Наконец молодой Лежнин снисходит до преобразования: трость медленно взмывает над его ладонью, пока он нашептывает речитатив заклинания, и трансформируется в шарнирную куклу-манекен с девичьей фигурой. Кукла безжизненно опадает в руки молодого человека, безжизненно приобнимает его за плечо, безжизненно склоняет голову вместе с ним, когда он подает музыкантам знак и принимается вальсировать свою поделку.

Танец, по мнению Аконит, длится неприлично долго. Она успевает сделать еще глоток из своего бокала, осторожно пнуть Ирму под столом, когда та начинает молча захлебываться смехом, и вслушаться в абсолютную, не считая музыки, тишину зала. Не слышно и тени восторга или обсуждений. Впрочем, к чему молодому наследнику прилагать усилия — ни неудовлетворительные отметки в табеле, ни посредственное выступление на выпускном балу не отнимут у него обещанного фамилией титула.

Сдержанные аплодисменты провожают выступающего, и зрители с облегчением возвращаются к разговорам.

— Он бы ее еще прям тут же бы трахнул… бы, — прыскает Ирма себе под нос и, вдруг найдя эту шутку невероятно остроумной, прячет голову в руках и закашливается от хохота. Но сегодня Нита не в настроении высмеивать приватную жизнь молодых дворян, поэтому наяна вдруг меняет тему: — А ведь пересечем границу — реально дворянами станем… Можешь себе пр-р… ставить?

Ярманка прослеживает за растворяющимся в толпе Лежниным. Мать с гордостью гладит его по плечам, отец жмет ему руку — оба в черном, но выражения их лиц и без того выглядят донельзя траурными. 

— И лужане нам будут в ноги смотреть и в рот кланяться. В смысле… ты поняла.

Аконит выдавливает из себя смешок, избегая необходимости отвечать. Чисто технически Ирма права — владение магией, отточенное годами обучения и подтвержденное сертификатом об образовании, действительно возводит в дворянский ранг кого угодно. Вот только потомственная северная знать смотрит не на бумажки, а на генеалогическое древо. А в Лугах, чтобы сойти за знатного, достаточно родиться рактаром или, на худой случай, человеком — последышем, — одеться поприличнее и как следует заговорить зубы этим наивным добрякам. Ярмана же в лучшем случае спросят, в какой резервации он родился, в худшем — еще и уточнят перед этим, понимает ли он всеместный язык. 

Нита не слишком заботится о том, чтобы беседа оставалась содержательной — ей всего-то нужно дождаться, когда ее пригласят к выступлению, а досиживать остаток вечера в ее планы не входит. Идиотская шутка: она должна показать себя в качестве выпускницы Академии, но жилую комнату закрепляют за ней еще как минимум на год. На два или три, если брать во внимание, что она не разделяет с Ирмой грандиозные планы по покорению Лугов (читай: давать частные уроки сколь-нибудь талантливым лужанским детям или открыть очередную лавку магической всячины). Если б было с кем, Аконит бы поспорила, что случится раньше: она умрет от старости или ей представится еще хоть один шанс получить работу за пределами альма-матер, выставившей ей такие счета за обучение, что смерть кажется не такой уж скверной перспективой. 

Перспектива. От одного этого слова тошно, как от встречи с бывшей возлюбленной.

— Простите…

Новый голос вклинивается в белый шум болтовни Ирмы и заставляет Аконит резко обернуться. Чуткий ярманский нос тонет в запахе теплого молока и свежих маргариток, и нутро сводит неприятной судорогой. 

— Аконит! — единым духом выпаливает Валентина Коростель. Ее тонкие пальцы так нервно сминают юбку кораллового платья, что белеют еще больше. — Скоро твоя очередь. Пойдем. Со мной. 

Нита отворачивается, сверлит глазами танцующих в центре зала, будто хочет разглядеть где-то среди толпы свое имя и точное время, на которое назначено ее выступление. Ловит холодный взгляд Ирмы, бесцеремонно устремленный на ворвавшуюся к ним девушку — за последние пару часов она ни разу не выглядела такой трезвой.

— Не знала, что Щукина тебя гонцом запрягла.

Валенька не ожидала этого вопроса, а предыдущую фразу явно выучила заранее. 

— Я… я сама вызвалась.

Что-то в гаснущем голосе юной Коростель, звучащем почти чужеродно во всепоглощающем веселье зала, заставляет ярманку обратить к ней лицо. Та тут же отводит глаза, поджимает губы.

— Значит, пора, говоришь, — Аконит разом допивает остатки своей настойки и встает из-за стола. Когда она распрямляется в полный рост, глаза Валентины, считающейся среди последышей высокой, оказываются на уровне ее плеч. — Спасибо, Валя.

— Давай, киса! — с громкой удалью врывается Ирма. — Разъеби их. Пусть знают!

Полупрозрачная улыбка исчезает с лица Ниты с прощальным взмахом рукой, когда она на секунду пересекается взглядами с Валентиной. От этой мимолетной встречи девушка вздрагивает, локон волнистых светлых волос выпадает у нее из-за уха.

— И возвращайся. Мы, — Ирма заговорчески стучит по столу теперь уже двумя бокалами, — будем ждать.

Валентина сопровождает ее в молчании, и это почти тяготит ярманку. Она наблюдает за тем, как фарфоровая рука в кружевной перчатке нервно укрывает волосами плечи, прикрытые воздушными рукавами, как краснеют девичьи уши, как взгляд золотисто-зеленых глаз то и дело соскальзывает вверх, но тут же — испуганно, по-кроличьи — петляет в сторону. Размытый ком судороги в груди наконец принимает форму.

Жалость. Валенька Коростель не успеет обрасти каменной кожей за те два года, что ей осталось провести в обучении. Она или растает без следа, или будет сожрана другими, быть может, еще до того, как вступит в наследство — и то, и другое будет одинаково жалко.

Возможно, думает Аконит, ей стоит пересмотреть свое выступление.

В двух шагах от гобелена, за которым скрыта обширная ниша для готовящихся к выходу выпускников, Валентина вдруг останавливается и с невесть откуда взявшейся смелостью поднимает на ярманку глаза.

— Нита! — от волнения она не рассчитывает громкость своего голоса, поэтому в ту же секунду густо краснеет, но не отворачивается. — Ты ведь знаешь, ты все еще можешь поговорить с матерью. Она послушает, я уверена. Тебе не нужно…

Нехороший проблеск в хищном вырезе ярманских глаз заставляет ее проглотить остаток фразы. Голос Аконит, однако, не отличается от того, каким она говорила за столом с Ирмой.

— Это излишне.

Нет, никаких правок она вносить не будет. 

— Спасибо, что проводила.

Она не отвечает, когда Валя желает ей удачи, молча уходит за гобелен и только здесь разрешает себе наконец долго выдохнуть. Удивительно, но в этом закутке дышится свободнее всего. Помимо нее предстать перед публикой готовятся еще от силы пять человек, и, к ее облегчению, никто из них не жаждет завести разговор — каждый чересчур увлечен повторением заклинаний, репетицией речи, оттачиванием рун и калибровкой периамов. Только одна из присутствующих приветствует ее коротким кивком — рактарка по фамилии, кажется, Хьотт. Она пристально разглядывает звезды на гобелене и выглядит спокойной, но ее козьи уши то и дело вздрагивают в ожидании последнего аккорда нынешнего вальса, а кисточка длинного хвоста нервно считает секунды. Аконит слышала, что ей удалось получить место адъютанткой у какой-то укоренившейся в Воладе гномской семьи, и те оказались в таком восторге от ее кандидатуры, что вцепились в нее руками и ногами. Позорное, но вполне удачное стечение обстоятельств для четвертой дочери — бесплодной, к тому же, если верить слухам.

Музыка вновь берет паузу, снова объявляется директриса. Слыша свое имя, рактарка замирает и выходит из своего укрытия, уступая Аконит место в ожидании. 

Этот номер ярманка оставляет без внимания. Ей нужно использовать редкую минуту тишины. Не вслушиваясь, не моргая, она изучает свои руки.

Ладонь нежно сжимает тонкое белое запястье.

Стоит ли ей все-таки снять перчатки? Вот разговоров-то будет.

Светлые локоны струятся сквозь пальцы, как шелковая вуаль.

Разговоров, впрочем, и без того будет довольно. И всегда было — ничего, в сущности, не изменится.

Разгоряченное тело окутывается ее руками, просится ближе.

Ничего не изменится. И раз ей суждено быть пережеванной этим лимбом, она предпочтет застрять у него в зубах, прежде чем ее проглотят.

Кровь стучит в висках ровно и твердо. Расшитый дикими травами платок давит на горло, и Аконит не поправляет его. Это неприятно, это раздражает. И это хорошо. Так и надо.

Рактарку с фамилией Хьотт провожают более живыми овациями, нежели предыдущего выпускника. Неужели она постаралась? Или, может, ее решили пожалеть? Уморительная прослеживается тенденция: чем отчаяннее положение, тем трогательнее звучит лебединая песнь. На секунду Аконит ловит себя на мысли: за два или три вальса она успеет смыться отсюда, и только Ирма вспомнит, что она вообще появлялась на балу. Мысль сразу отвергается, но если, думает Нита, ее последнее «прощай» студенчеству спровоцирует столько же внимания и сочувствия, наутро ее непременно найдут повешенной на сосне.

— Какой чудесный вечер! — в последние часы бала, утомленного духотой и нескончаемым праздником юности и новых начинаний — чужого праздника — сверкающая улыбка госпожи Щукиной звучит как огрех смычка в не пойми откуда взявшейся пятой скрипке. — И до утра еще так далеко. Прошу внимания! Сейчас свои таланты, отточенные в стенах Магогностической Академии, продемонстрирует госпожа Аконит…

Фраза остается незавершенной, и гости, не услышав фамилии, рукоплещут без особой охоты. 

Выйдя из тени гобелена, Аконит невольно щурит глаза. Свет сотен свечей и огромная стая оценивающих лиц испепеляют ее, но тем тверже она шагает в центр зала, туда, где деревянной мозаикой выложен тандем солнца и луны. Одна рука, вторая, по очереди выскальзывают из рукавов, и сапфировый сюртук падает на пол. Волна непонимающего шепота пробегает вокруг нее хороводом. Не останавливая размеренного шага, ярманка закатывает до локтей рукава сорочки, демонстрируя исполосанные золотистой рыжиной предплечья. Нервные вздохи возмущения, насмешливые брызги смеха. Останавливаясь на умиротворенно улыбающихся небесных светилах, украшающих паркет, Аконит сбрасывает перчатки, и тихие разговоры становятся оскорбленными — краем глаза она замечает, что кто-то разворачивается к ней спиной, не желая лицезреть такое безобразие. И прежде, чем хоть кто-то успеет уйти, выступающая взносит руку над головой. 

Ярманка прикрывает глаза, настораживает уши. Пальцы поднятой руки, мягко разыскивая, начинают осязать густоту насыщенного магией воздуха, подхватывают и ловко распутывают вязь потока. Он готов подчиняться. Аконит плавно ведет рукой, и пламя каждой свечи в огромном помещении рассасывается и стекается над ее головой, формируя мерцающий пузырь — он волнуется, как вода в сосуде, теряет краски, разменивая осязаемое и теплое золото на бестелесное серебро, едва уловимо переливающееся голубым, пурпурным, нежно-розовым, как зимний закат. Все замерло в потемневшем зале. Вдруг — короткий, резкий пас, и свет выливается из бреши в мерцающем пузыре прямо на макушку Аконит. Этим светом напитывается каждая полоса на ее короткой темной шерсти: серебро расчерчивает ее лицо и вульгарно раздетые предплечья, переливается под одеждой.

Когда ярманка опускает руку, свет, следуя за ней, схлынывает и проливается на пол, расползаясь из-под ее ног венозным узором, наливаясь и набирая объем, и наконец превращается в могучие корни. За спиной Аконит воздвигается дерево — высокая и крепкая яблоня из чистого магического света. Пока она разрастается и раскидывает под потолком свои ветви, Нита успевает сорвать с нее один налившийся плод, но ее прерывает веселый вскрик — не человеческий и не животный. Певчая птица игривым скачком отделяется от густой кроны, с любопытством смотрит вниз и снова подает голос — отпускает короткую мелодичную ноту. Тут же к ней присоединяется вторая, а затем и третья, и замершую тишину зала разбивает целый хор голосов, одинаковых и суетливо перебивающих друг друга в хаотичной песне без слов, размера и ритма — и через несколько секунд то, что напоминало жизнерадостный гимн, превращается в тревожную перепалку. Наслушавшись вдоволь, Аконит вклинивает в эту полифонию собственную ноту, последнюю — и с такой силой сжимает в руке сорванное яблоко, что оно рассыпается, и вместе с ним на миллионы частиц рассыпается и дерево, и птицы.

В окружившей ярманку толпе зарождается вздох удивления — то, что должно было распасться на капли неосязаемого света, оказывается снегом. Холодный и сухой, он опускается на пол по всем законам материи, пока повелевающая длань Аконит не подхватывает его и не пускает по ветру. Уверенные волны рук закручивают морозный воздух, формируя метель, и хлопья снега, как взволнованные мигрирующие птицы, собираются в стаю, кружат стеной между ярманкой и прочими присутствующими.

Аконит впервые с начала своего выступления широко раскрывает глаза, ищет в массе лиц и вечерних нарядов, и ее взгляд останавливается, только лишь найдя две нужные ей фигуры. Одна — Валенька Коростель, совершенно зачарованная, от волнения сомкнувшая руки в замок на груди. Вторая стоит подле нее: те же светлые локоны, та же зелень глаз, но она на порядок старше, и в выражении ее лица нет и тени восторга, не то что у дочери — только до боли знакомое презрение. Рука вздрагивает. Кольцо метели разрывается, и снег завершает свой пляс на плечах женщины и девушки, оседает на волосах, румянит щеки, рьяно припорашивает платья — кораллово-розовое и нефритовое, ее любимое. Нита отворачивается, прежде чем успевает увидеть их реакцию.

Свечи под потолком загораются вновь, начиная из центра и постепенно расходясь по периметру зала. Буран исчез — только крошечные сугробы остаются таять на паркете да расцелованные снегом мать и дочь Коростели остаются в белом, таком чистом, что почти светятся. Дождавшись, когда лакей подаст ей брошенные на пол сюртук и перчатки, Аконит кланяется и уходит тем же путем, каким пришла, стараясь не вслушиваться в разговоры и неуверенные аплодисменты.

Кровь отчего-то стучит в ушах. Вместо того, чтобы снова спрятаться в выпускницкий закуток или вернуться к Ирме и новому бокалу настойки, Аконит ныряет в толпу гостей, петляет меж нарядных рактаров и последышей, гномов и полуэльфов. К ней липнут любопытствующие взгляды, и она вынуждена отбиваться от них вежливым кивком и стеклянной улыбкой.

«Как это прелестно с вашей стороны!»

«Такая неудобная ситуация, но с каким достоинством вы из нее вышли».

«Это самое искреннее извинение, и такое находчивое».

«Вы видели? У госпожи Коростель просто нет слов. Вы в самом деле обелили их!»

«Только, ради богов, наденьте сюртук… Здесь все-таки приличное общество».

Сюртука она не надевает: кровь дико носится в жилах, ей жарко и трудно дышать. Не страшно, если кто-то верно разглядит оскорбление в ее выходке — она и не рассчитывала на шанс получить новое предложение, а грязи на ней за все эти годы скопилось столько, что к ней уже не липнет. Тревожит другое.

Она сказала недостаточно.

Лишь прибившись к стене в плохо освещенной части зала, там, где не скапливаются даже студенты, оставшиеся без партнера на следующий танец, она замечает, как плотно сжаты ее челюсти. Ярманка заставляет себя глубоко вздохнуть, не спеша надевает перчатки. С достоинством. Хотелось бы верить. Обелила их? И ведь кто-то счел это находчивым. Нет, все. Пора убираться с этой ярмарки юных талантов. Может, только последний бокал можжевеловой — но не в компании Ирмы.

Едва она успевает застегнуть последнюю запонку на запястье, как ее одиночество снова нарушают. Почти неслышный стук копыт. 

— Не любите пожинать овации? — насмешка в бархате голоса удивительным образом не вызывает отторжения. — Скромность — такой редкий дар в наше время.

Дыхание спирает. Рактарка протягивает Аконит руку в длинной, до плеча, перчатке, и счет начинает идти на доли секунд.

Бирюзовая кожа, медные волосы. Длинные рога. Глаза темные, как ледяная глубина океана, не то улыбаются, не то пронзают насквозь. Где она видела ее раньше?

Первой в памяти всплывает фамилия и статус.

— Госпожа Блот, — Нита приветствует графиню и, принимая ее руку, склоняется для осторожного поцелуя в тыльную сторону ладони. Надушенное запястье пахнет розой и вишневым цветом. Улыбка на лице рактарки становится чуть более приветливой — вспомнить фамилию было верным решением.

— Так любопытно. Я наслышана, вы превосходно владеете Искрой — и ваша работа с иллюзиями и светом и вправду достойна похвалы. Но снег! Притом настоящий — я, знаете, так чувствительна к холодам, — отнимая руку, госпожа Блот кокетливо обхватывает изящными пальцами свои обнаженные плечи, и Ните требуется приложить усилие, чтоб не повести бровью. — Очень смело — я бы сказала, дерзко — для мастерицы Искры подчинить себе капризное Сердце. Да еще и на глазах у стольких талантливых магов!

Ярманка внимательно слушает графиню и осознает, что шерсть на загривке встает дыбом. Дворянка, улыбаясь, излучает дружелюбие, но отчего-то Аконит не может отделаться от мысли, будто сдает экзамен самому суровому преподавателю. Эти глаза, приятно щурясь, следят за каждым ее словом, за каждым вздохом, и на кону стоит куда больше, чем исход обычной светской беседы.

Где же она видела ее раньше?

Аконит отвечает поклоном, полным почтения:

— Благодарю вас, госпожа Блот. Освоить основы Сердца — задача трудная, но не непосильная, если проявить достаточно усердия. Определенная доля таланта, разумеется, тоже имеет значение.

По сияющему лицу графини пробегает лукавая тень.

— О, кажется, я поторопилась с выводами. Скромность — не дар, но сидит на вас так же хорошо, как эти перчатки. Впрочем, — рактарка берет недолгую паузу, чтобы опробовать упрощенный пас рукой — хоть она делает это второпях и без какого-либо заклинания, Аконит отмечает, насколько естественны ее движения, и может представить, с какой легкостью магическая вязь, словно водная гладь, покладисто разбегается от этих мягких и уверенных прикосновений, — до идеала вам далеко, как пешком до Султаната. Однако нет ничего, что нельзя было бы исправить.

То, как меняется госпожа Блот и как она произносит эти слова — строго, если не сказать требовательно, — заставляет сердце ярманки удариться о грудную клетку. Перемена тона сбивает с толку, но, кроме того, это звучит как приглашение — то, на что Аконит потеряла надежду еще за несколько недель до этого вечера. Но экзамен еще не окончен. Дворяне приветствуют в своих адъютантах не только скромность и послушание, но и инициативность.

— Вы совершенно правы, Ваше Превосходительство, — еще один почтительный кивок головой. — Позвольте, однако, поинтересоваться. Насколько мне известно, вы окончили Школу Стекла…

Не ложь, а приукрашенная правда. Аконит лишь предполагает, что дворянка — графиня, умелая волшебница, рактарка — является выпускницей не Академии, полной, помимо прочих, полукровок, бастардов и простолюдинов, обнаруживших в себе талант к магии. Такие, как она, всегда начинают свой путь в стенах другого учебного заведения, куда, если верить слухам, документы на вступление подаются в течение часа после рождения будущего абитуриента и родословную его изучают сразу несколько комитетов, а всего одно замечание со стороны профессора способно вынудить особо тонкого духом студента выброситься из окна самой высокой башни — смерть легче вынести, чем такой позор. Рактарка не меняется в лице и не перебивает ее — значит, Нита права и может продолжать. 

— Такой приятный сюрприз — увидеть вас сегодня на нашем скромном торжестве.

Пристальный взгляд графини вновь оттаивает, и легкий смешок трогает ее губы, подчеркнутые глубоким аметистом.

— Стоило на один вечер оставить дела, чтобы взглянуть, как указом вашей руки Коростели наконец превращаются в бледных призраков.

Достаточно одного произнесенного госпожой Блот слова, чтобы все встало на свои места. 

Не иначе как этим самым летом Аконит, еще в статусе претендентки на адъютантство, сопровождала Коростелей на званом вечере в Семиросе.

«Это она».

Валентина редко демонстрировала неприязнь к кому-либо, но тогда ее шепот сочился гневом. 

«Это она забрала его у нас».

Аконит смотрела на нее, пытаясь запомнить ту, кого так горячо ненавидит Валенька, и не могла оторвать взгляда от ее улыбки, сладкой, как белладонна.

«Ради всего Раздолья, Нита, не вздумай даже заговорить с ней».

Госпожа Блот предпринимает попытку сдержать смех, но в конце концов ей приходится прикрыть рот ладонью.

— Вы что, не обделены еще и даром прорицания? Ах, столько талантов! — ее вздох сочетает в себе идеально выверенную толику сожаления, насмешки, похвалы и затаенной злобы. Безупречная картинка. — Вовсе не жалко, что такой… невзрачный род упустил столь ценный экземпляр.

И вдруг Аконит становится не по себе. Она чувствует, как внутри разгорается задор.

— Ну что вы, Ваше Превосходительство, не стоит так откровенно мне льстить. Помните о приличии.

Лесть и правда не подкупает ее. Но что-то в том, как графиня разговаривает с ней — не говорит поверх, как с двусторонним зеркалом, в отражении которого ищет валидацию, а разговаривает — невольно вызывает любопытство. Ярманка не может отделаться от ощущения, что ее проверяют, держат на кончике ножа, а значит, со стороны собеседницы имеется некий интерес — и это не отвращает, но пробуждает азарт. Так приятно будет выйти из этого разговора, не поранившись.

И все-таки укол в сторону Коростелей не дает ей покоя. Какое до них дело этой рактарке? Чем они настолько задели ее, что она снизошла до разговора с безродной студенткой?

— Кстати о приличии, — госпожа Блот слегка отклоняет голову в сторону, не ведя ухом, как это порой делают более молодые и менее воспитанные рактары, услышавшие нечто интересное — текущий вальс подходит к концу, и ансамбль берет минуту паузы перед тем, как завести новый. — Если вы, госпожа Аконит, собираетесь пригласить меня на танец, вам следует одеться.

Она одним движением глаз указывает на обнаженные руки ярманки. Взгляд задерживается на полосатых предплечьях как будто бы на секунду дольше, чем нужно, и Нита не может сказать точно, кто играет с ней — полумрак или графиня. Не ища ответа слишком долго, она разворачивается к своей собеседнице спиной, наконец расправляет рукава сорочки и надевает сюртук. А затем — кланяясь, просит руки.

Танцы Ните никогда не нравились. Она от природы не отличалась грацией, а найти сравнимого с ней ростом партнера, даже среди молодых людей, удавалось крайне редко, что тоже не играло на руку. Находясь же в первой позиции с госпожой Блот — не считая рогов, та еле достает ярманке даже до ключиц, — Аконит понимает, что ситуация не просто плачевная, а откровенно катастрофическая: ее так и тянет наклониться хоть чуточку ниже, чтобы снизить нагрузку на спину, рука так и норовит соскользнуть выше положенного. Хуже было бы, только если б она совсем отказала графине в танце.

Но рука госпожи Блот лежит на ее плече очень естественно, копытца под подолом лавандового платья стучат ровно и тактично, как метроном, не дающий Ните потерять шаг. «Давай, ты ведь знаешь, как это делается», — так и говорит дворянка всем своим видом. И при этом — позволяет себя вести.

— От ярманки ожидала худшего. Вам свойственно чересчур напирать на своих партнеров.

И снова. Она специально подбирает слова таким образом, чтобы сбить Аконит с толку? Нита предпочитает задуматься об этом и не обращать внимания на то, как у нее загорелись щеки — спасибо Матери, шерсть скрадывает румянец. 

— Это все Искра, Ваше Превосходительство. Стоит иллюзии рассеяться — и вы увидите, как мои ноги завязываются в узел.

Легкий смешок графини прибавляет ярманке уверенности при повороте. Когда па сменяют друг друга, госпожа Блот оставляет голову чуть склоненной, проницательно прищуривается.

— А мне сдается, вас просто хорошо натаскали. Судя по всему, Коростелям очень уж хотелось сделать из вас достойную адъютантку.

Нита не спускает глаз со своей партнерши. Вопрос снова зреет на языке, но сегодня она вправе только отвечать. 

— Признаться, я сгораю от любопытства. Что же пошло не так?

Вкрадчивый тон, ласковая улыбка. Едва уловимый пересчет пальцев на плече. Дыхание сбивается, и в это мгновение Аконит кажется таким естественным выложить все начистоту.

Меня вышвырнули.

Госпоже Коростель жутко не понравилось, когда она поняла, что купить меня не получится.

А когда выяснилось, что я тоже умею вести грязную игру, она просто взбесилась.

— Должно быть, мое лицо выглядит слишком странно, — отвечает Аконит со скромной улыбкой. Тонкие пальцы перестают сжимать ее плечо, когда графиня понимает, что ей не удалось вытянуть из Ниты желаемое. Но она отказывается уступать, заходит с другого фланга:

— Неужели ваше присутствие в родовом имении сочли чересчур… экзотичным?

Госпожа Блот выжидает реакцию — не ответ, она уже готова продолжить фразу. Однако спокойная улыбка не покидает лица Ниты: уж ей-то не нужно объяснять, что, помимо нее, в этих стенах не сыщется ни одного ярмана. Она уже приучилась жить с тем, как много внимания это вызывает.

— Спешу вас заверить: не все дворяне, нуждающиеся в личном помощнике, столь же прозаичны. А над хореографией поработать мы всегда успеем. Как думаете?

На счастье Ниты, графиня произносит это на завершающей ноте — иначе ее вмиг обмякшие ноги точно дали бы петуха. Долгий поклон, реверанс в ответ. Рука в руке. Пока лицо ярманки направлено в пол, ее глаза живо мечутся, но правильный ответ не выложен мозаикой в лакированном паркете. Распрямляясь, она снова встречает прямой взгляд темных глаз — кажется, они будут преследовать ее до самого утра. Разумеется, она знает правильный ответ — и знает, насколько важно правильно его презентовать. 

— Я обдумаю ваше предложение, госпожа Блот. Благодарю вас, — она дополняет поклон еще одним учтивым кивком. — И приношу свои извинения. В следующий раз постараюсь вас не заморозить.

Графиня находится не сразу. Молчание длится всего несколько секунд, но кажется зловещим. Оскорбленным. Заинтригованным?

— Будьте любезны, госпожа Аконит, — рактарка выходит из стазиса с очаровательной улыбкой и, разворачиваясь, обращается к Аконит через плечо. — Ответ прошу предоставить не позднее завтрашнего вечера. Лично. При всем уважении к вашим талантам, место не может оставаться вакантным слишком долго.

Аконит пробирается к входным дверям медленно, как через толщу сна, едва не пошатываясь. В голове столько мыслей, и ни за одну она не может уцепиться — они ускользают от нее, как резвые речные рыбки. Она отдает себе отчет в том, что графиня не оставила ей ни заверенного фамильной печатью приглашения в конверте, ни адреса — да что там, даже не попрощалась как следует. Как будто вся эта беседа и вправду была только сном. И кто может обвинить ее в скепсисе? Скажи ей кто, что под конец вечера перед ней будет маячить вакансия адъютантки, она бы даже не рассмеялась — настолько пошлой была бы эта шутка.

Госпожа Аконит.

По загривку, снова поднимая шерсть, пробегают мурашки. Дворянка произносила ее имя так, будто рассчитывала — Аконит захочет услышать его снова.

Госпожа Аконит.

Кровь вскипает и тут же стынет от осознания: расчеты графиню не подвели. 

Она оборачивается. Конечно же, госпожу Блот не рассмотреть в водовороте танцующих тандемов. Может, ее уже и нет в этом зале — судя по всему, она получила то, за чем явилась. Но Нита не может прекратить поиски, ее глаза хищно перескакивают с одной фигуры на другую, только ни одна не выделяется в многоцветье бала. 

Кроме одной. Она и впрямь кажется бестелесным призраком, и смертельно напуганное выражение побледневшего лица только подчеркивает это сходство. Стоит Валентине только качнуться в направлении к Аконит, и это действует на ярманку отрезвляюще:  она покидает Большой зал в несколько широких шагов, оставляя позади и танцы, и Коростелей, и Ирму, и загадочных графинь — хотя бы до конца вечера.

Балы Академия проводит на втором этаже главного кампуса, поэтому уже меньше через минуту Аконит меряет шагами усаженную вистериями аллею, ведущую к башням общежитий. Она на ходу развязывает шейный платок, нервно расстегивает верхние пуговицы сорочки и жадно глотает прохладный воздух. Ночью она займется сборами, а справки будет наводить уже утром. Может, Ирма не потеряется по пути в их общую комнату и Нита даже успеет рассказать ей, что ни в какие Луга она не поедет ни через год, ни через два, никогда; что, если бы она хотела тихого существования вдали от светской грязи, ничто не мешает ей вернуться домой и отстаивать права семейства Первой Росы на землю и автономное существование — вот уж где ее приобретенным знаниям точно найдется применение. Может быть, Ирма поймет и даже не слишком обидится.

Вдруг ее чуткое ухо улавливает торопливое шуршание гравия позади и сбитое дыхание. Она не оборачивается, но ускоряет шаг.

— Нита!

Мольба в голосе Валеньки заставляет ярманку притормозить, и она тихо выругивается сквозь стиснутые зубы.

— Нита, подожди!

Она косится себе через плечо — и, Мать-Земля, как же она ненавидит себя за это. Валенька останавливается в нескольких метрах от нее, раскрасневшаяся, волны волос совсем растрепались от бега.

— Ты что, в самом деле…

— Возвращайся на бал, Валя. Елена, должно быть, вся изметалась. Ты знаешь, как она не любит тебя терять.

— Нита, что она тебе наплела?

Аконит так часто слышала этот тон — ни капли злобы там, где ей следовало бы быть. Нет, Валя обращается к ней так, будто хочет услышать опровержение дурных новостей.

— Какое отношение это имеет к тебе? — оставаясь холодной, Нита все же упускает тихое рычание в голосе.

— Я просто… — девушка делает два маленьких шага по направлению к ней — осторожно, как олененок. — Нита, мне страшно за тебя. Пожалуйста…

— За себя бойся.

Ярманка обрывает ее с намерением продолжить свой путь, но не успевает она сделать двух шагов, как раздается громкий хлопок. Валентина возникает прямо перед ней и хватает ее за руки. Слезы в зеленых глазах — вряд ли из-за адвекции.

— Послушай же! Отчего ты такая упрямая?! — девичьи пальцы с силой сжимают большие ладони. Порыв сжать их в ответ проходит, стоит только моргнуть. — Я сейчас же поговорю с матерью, и она снова вышлет тебе приглашение! Мы еще можем все вернуть — это не так сложно, как кажется…

Валентина задыхается от подступающих рыданий, но стоически держится, и только из-за этого Аконит позволяет ей держать себя за руки — хотя ее просто трясет от злости.

Конечно, Валенька, я сгораю от нетерпения с позором приползти к ногам Елены и терпеть унижения до конца жизни.

— Ты станешь ее адъютанткой, и… и я буду рядом. Что бы ни случилось, я буду защищать тебя. Я не хочу бросать тебя, Нита…

Как это благородно с твоей стороны, Валенька, помогать безродным, таким несчастным и беспомощным!

— Только пожалуйста, умоляю тебя… не связывайся с этой женщиной. Она… Нита, ты не понимаешь.

Да пошла б ты в жопу, Валенька.

Аконит выворачивает руки и перехватывает запястья девушки. 

— Нет, Валя, это ты не понимаешь.

Ярманка склоняется прямо над юной Коростель и, ощетинившись, жестко смотрит ей в глаза.

— Какой идиоткой надо быть, чтобы звать меня обратно после того, как я трахала твою мать? 

— Нита, тише!

От страха у Валеньки, покрасневшей до корней волос, дрожит голос. Она не хочет быть здесь, но каменеет под плотоядным взглядом Аконит.

— Может, тебе так хочется снискать ее милости, чтобы я поскорее залезла обратно в твою постель?

Валенька крепко сжимает губы и глотает слезы, но не находит в себе сил отвести от ярманки полных отчаяния глаз.

— Или ты свято веришь в то, что и тебя я ебала из большой любви, а не для того, чтобы Елена волосы себе рвала от бешенства?

— Хватит!

Наконец Валеньку прорывает. Уже не в состоянии сдержать рыдания, она с силой дергает трясущиеся руки, и Аконит отпускает. Хищный гнев исчезает с ее лица, мурашки щекочут затылок. Странное чувство, пугающее и приятное. Удовлетворение.

— На досуге погляди внимательнее на свои ногти. Может, найдешь под ними свою гордость. Извольте, госпожа Коростель.

Аконит проходит мимо разбитой, безуспешно борющейся с горькими слезами Вали. Эйфория проходит быстро, уступая место подступающей к горлу тошноте.

— Нита! — отчаянно взывает к ее спине Валентина. — Ты ведь… в самом деле… Нита!

Отчего-то вдруг возникает непреодолимое желание разбить голову — то ли себе, то ли Вале. Девушка теряет голос — но ее разбитый шепот не пролетает мимо ярманского уха. 

— Ты ведь была… такая… нежная…

От нового куплета рыданий Валентины ярманку спасает только адвекция. Неровные хлопки — один, за ним сразу второй, третий. Аконит исчезает в глубине сада, и сознание порождает надежду на то, что раздробленный на частицы сосуд тела разнесется по воздуху и никогда больше не соберется воедино.

У северной стены общежития садовники любят халтурить — трава здесь такая высокая. Аконит на ходу сбрасывает сапоги, и теплая сумеречная роса оплакивает ей щиколотки.

Паршиво. Как же паршиво.

Первые соловьи безмятежно заводят свою прелюдию. Аконит стискивает в пальцах собственные уши, надеясь, что это угомонит топот крови в висках. 

Мягко гудит под ногами земля. 

не бойся

но

берегись

Пальцы Аконит утекают к макушке, жестоко взъерошивают насилу уложенные волосы, давая коротким пшеничным прядкам распасться по лицу.

не бойся

но

берегись

Высокая трава, лениво гонимая ветром, щекочет ноги.

берегись