Госпожа Блот просит сперва сопроводить визитершу, а ванну подготовить уже после. Когда Аконит возвращается, графиня все еще не может подняться с постели, разнеженная и румяная. Ее копытца не перестают подрагивать, с лица не сходит счастливая улыбка, и ярманка, вопреки наставлениям Клары, опережает свои мысли праздным вопросом:

— Как вы находите прошедший визит, Ваше Превосходительство? — она тут же уточняет: — Не сочтите за фамильярность, но мне необходимо сделать отметку в журнале.

Графиня, судя по всему, находится в настолько приятном расположении духа, что вопрос совсем не оскорбляет ее. Пока Аконит занята водой (под впечатлением от визитерши госпожа просит добавить в ванну ваниль, шафран и апельсиновый цвет), она кусает губы, размышляет и в конце концов едва сдерживается от хихиканья:

— Ну, с чего бы начать, госпожа Аконит! Ах, боги…

Она вытягивает ноги, приглаживает растрепавшуюся ниже бедер рыжую шерсть, лениво поднимается с постели. Аконит заставляет себя не прятать глаз и держать нейтральное лицо. Никакого больше стыда, никаких больше ошибок — это всего лишь работа. 

Кожа Лизаветты лоснится от ароматных масел, от шеи до груди и ниже петляют смазанные отметины темной помады. 

Это всего лишь работа.

— Не поймите превратно, госпожа, мне не нужны интимные подробности, — продолжает адъютантка ровным голосом. — Позвольте поставить вопрос иначе: желаете ли вы видеть госпожу Элишар в дальнейшем?

Графиня погружается в воду и издает блаженный вздох, чувствуя, как расслабляются натруженные мышцы. 

— Разумеется, — посмеиваясь, Лизаветта устало тянет шею. — Будьте добры, разомните мне плечи. 

Аконит теряется на секунду, но в этот раз просьба обращена никому иначе, как к ней. Ее большие ладони ложатся на плечи графини с пугливой осторожностью. 

— Вы, госпожа Аконит, так спрашиваете, будто ни разу не делили ложе с эльфийкой, — под переливчатый шепот воды госпожа Блот лениво омывает одну ногу. Ярманка сухо сглатывает. 

— А вы, Ваше Превосходительство, полагаете, что меня интересуют женщины?

Графиня оборачивает к ней голову с испытующей насмешкой в глазах.

— Только не говорите мне, что юная Валентина Коростель затащила вас к себе в спальню силком. Эта девица и котенка бы против его воли не приласкала.

Значит, ей известно не все. Эта мысль приносит облегчение, и тем не менее Нита сконфуженно опускает глаза. Взгляд упирается в одетую пеной поверхность воды, и ярманка снова вынуждает себя встретиться с графиней взглядом. Проницательный прищур распарывает ее. 

— Потому Елена и выгнала вас, не так ли?

Ярманские ладони методично перебирают усталые плечи, бережно, боясь причинить боль — и дать себе волю. 

— В пору студенчества Валентина была моей доброй подругой. Одной из немногих, — объясняется Аконит. — Она всегда была со мной ласкова, и… 

И слишком мягка, когда я отчаянно нуждалась в ее защите. 

— …и в какой-то момент чувства взяли верх над честью. Мне стыдно признаться в этом, но признание есть первый шаг на пути к исправлению.

Госпожа Блот слушает ее будто бы вполуха — она растекается в массирующих ее руках, склоняя голову то в одну сторону, то в другую. 

— Боги, руки у вас гораздо сильнее, чем у Клары… Я очень ценю вашу честность, госпожа Аконит. Не могу вас судить, она в самом деле хорошенькая. Но хочу отметить, — ее тон приобретает тот оттенок, который Аконит особенно запомнила в последние несколько дней: естественное благодушие, за которым скрывается небеспочвенная угроза. — Случись подобный инцидент в моем доме — вам бы не довелось закончить Академию. 

— Мне это предельно ясно, Ваше Превосходительство.

Удовлетворенная серьезностью ответа, графиня переводит тему:

— Так что насчет эльфиек? — на ее лице снова расцветает улыбка, а отголоски ощущений заставляют ее хвост взметнуться над архипелагом пены. — Вы сегодня на удивление откровенны, и я намерена этим воспользоваться!

Сегодня Аконит увидела эльфийку второй раз в своей жизни. В этих редких гостьях Севера, высоких и статных, она видела сходство с превосходными ярманскими охотницами — и потому они подсознательно вызывали у нее уважение и любопытство, утолить которое случая ни разу не представлялось. 

— Смею вас огорчить, госпожа, мне нечего вам рассказать. 

— Не врете? Что ж, большое упущение! — воркует Лизаветта. Аконит отпускает ее плечи, давая графине уйти под воду по самый подбородок. — Искусные мастерицы доставлять женщине удовольствие… 

Ах да, вспоминает Нита, незаметно кривя губы. Лизаветта Блот — в первую очередь благородная рактарка. Все, у кого нет ни рогов, ни хвостов (за исключением, может быть, последышей и некоторых гномов), такими, как она, воспринимаются как занимательная диковинка. Сегодня госпоже Блот достался прелюбопытный сувенир, которым ей не терпится похвастаться перед своей адъютанткой — таким же, в сущности, сувениром. На своей родине эта эльфийка может быть сколь угодно прекрасной воительницей, или мастерицей изящных искусств, да хоть просто приятным человеком — графине важно лишь то, насколько хорошо она трахается. 

Лизаветта продолжает:

— Вы знали, что княгиня Орловская держит при дворе эльфийку? Кем бы вы думали — фокусницей! 

Она не дает Ните думать о себе плохо слишком долго. Задирая к ней лицо, она надрезает свою адъютантку веселой хитрецой во взгляде:

— Как вы думаете, они…

Противоречие молчаливого осуждения и бессильного очарования на долю секунды останавливает сердце, чтобы чувства успели разрешить свой спор, и Аконит переступает за порог ванной, собираясь прибраться. 

— Княгиня Орловская… Из Плунья? Даже не знаю, — ярманка чуть не с закрытыми глазами складывает оставленные в постели ремни, нервным щелчком пальцев очищает игрушки. — В ее-то возрасте…

— Так ведь и эльфийка уже не молода! — графиня заливается смехом. — Хоть по ней и не скажешь. Как бы то ни было, разница между ними — просто скандал!

Складной сундучок захлопывается, гаснут ароматные свечи, постель приходит в порядок по велению чародейской руки. Одна мысль назойливо жужжит в голове: эти ремни, эти игрушки — Лизаветта хранит их только в ожидании эльфиек, этих искусных мастериц, или и северных женщин она время от времени удостаивает честью?..

— Я не стану вас задерживать, госпожа Аконит. Скажите, гостевые спальни подготовлены? 

— Ожидают дорогих гостей уже сейчас.

— Ну уж нет. Они знают, я не люблю принимать до завтрака. 

Разговор о детях заставляет искорку в голосе графини потускнеть. 

— Если вы закончили — ступайте. Не вздумайте проспать. 

Оставаясь в дверном проеме, Аконит кланяется. Госпожа омывает шею и размятые плечи. 

— Доброй ночи, Ваше Превосходительство. 

— Доброй ночи. 

Ремни затягиваются туже, руки хватают крепче. Взмокшая шерсть, сладкий запах влажной кожи. Натруженные плечи, нежные, хрупкие. 

Она впивается клыками себе в запястье. Глухое рычание. 

Тонкие руки обвивают ее талию. Жадный и ласковый зов неразборчиво рисуется в голове. Смазанный росчерк имени. 

Аконит!..

Глаза закатываются под крепко сжатыми веками. 

Руки у вас гораздо сильнее…

Дыхание долго не может прийти в норму. Мгновения эйфории сменяются злобой. На себя. На нее. На Елену, при которой ни разу не возникало потребности откладывать сон.

Хватит. Это всего лишь работа. Хватит. 

Жадность тебя погубит. 

После завтрака, как по часам, Блотов в поместье становится все больше. Первой прибывает Катарина — ее тройку встречают ровно в ту минуту, когда глава семейства удаляется в свой кабинет. Через час приезжает Лилия, почти сразу за ней — Анхель с супругой. Диана приезжает за сорок минут до обеда и рассыпается в извинениях так рьяно, что Аконит слышит ее виноватый лепет со второго этажа, а из-за Евы обед приходится отложить на час. Никого из детей графиня не встречает лично («Пять раз делать круг? Если бы я хотела посвятить первую половину дня физическим упражнениям, а не работе, я занялась бы конной прогулкой!»), адъютантке тоже велено не отвлекаться. Когда последняя из дочерей обустраивается в отведенной ей гостевой спальне, дворецкий извещает об этом Аконит, и она откладывает календарь и заготовку приглашения на ознакомительный визит, адресованного Ирме. 

В своей приемной Лизаветта Блот не сразу приветствует адъютантку. Когда та является, графиня еще с минуту изучает сегодняшнюю цветочную композицию: к белым и кремовым садовым розам, утвержденным по списку, Аконит распорядилась добавить веточки роз кустовых — нежно-розовых. 

— Все не могу понять, это находчиво или возмутительно, — графиня в задумчивости подпирает подбородок пальцами. 

— И в какую сторону склоняетесь? — вопрос Аконит звучит так, будто она не имеет к смене цветочной рутины никакого отношения, но пальцы нервно сжимаются за ее спиной. 

— Как видите, ваза по-прежнему на месте. Все готово?

— Так точно. Юные господа ожидают. 

Лизаветта бросает последний взгляд на возмутительно находчивый букет и, прежде чем покинуть кабинет, поправляет волосы. Намеренно или нет, сегодня она выглядит строже обычного, и даже привычное кокетство, свойственное ей в хорошем настроении, кажется искусственным и не придает теплоты ее образу. 

Официально семейная встреча начинается почти слишком формально: дети ожидают мать, выстроившись в ряд по старшинству под фамильным портретом на центральной лестнице. Справа шеренгу замыкает младшая дочь, с ней первой и здоровается графиня. 

— Диана.

Чтобы не мешать госпоже Блот прохаживаться мимо своих отпрысков, Аконит встает у перил по левой стороне. Со времен написания портрета дети стали старше более чем на десять лет, но с возрастом почти не растеряли своих характерных черт. Из шести пар незнакомых глаз только две решаются не застыть в ожидании, а рассмотреть новую адъютантку подробнее: Ева разглядывает ее с любопытством, Катарина изучает ее холодно, и при минимальном внешнем сходстве с матерью этим взглядом она напоминает Лизаветту больше остальных. 

Диана делает перед матерью реверанс. Несмотря на нескрываемый боязненный трепет, от встречи с родительницей приятное мягкое лицо семнадцатилетней девушки озаряется детской теплотой.

— Мама! Я очень рада тебя…

— Что это на тебе надето? 

Мороз режет ухо. Лизаветта указывает пальцем на корсет, затянутый Дианой поверх платья. 

— Это… Мама, так сейчас все носят! — голос младшей дочери дрожит не то виновато, не то обиженно. — Заказала его к новому сезону. Ну разве же не прелесть?

Корсет и впрямь выглядит прелестно и по статусу — точно подобран по фигуре, мастерски расшит осенними хризантемами и соцветиями облепихи. Блот-старшую девичье очарование наряда дочери не подкупает. Презрительно кривя губы, она цепляет ленту-шнуровку пальцами. 

— Если тебе так хочется походить на крестьянку, я еще успею выписать тебя из наследства. Только придется поторопиться, а то вдруг ты и к вечеру решишь вырядиться… вот так, — от высшей степени возмущения, которое графиня может позволить себе на людях, у нее вздрагивают уши. — А впрочем, знаешь, душенька, к чему заморочки? Приходи сразу в исподнем. 

Диана, вынужденная проглотить весь этот яд, отчаянно поджимает губы. Аконит же, видя, как девочка краснеет от стыда и обиды и теребит пышные черные косы, стараясь сдержать слезы, едва сохраняет лицо. Так сильно ей не скребло душу даже во время визита оценщика Кравца. Ярманка спешно переводит глаза на свою госпожу, будто не веря: это та же самая женщина, которая так мило шутила с ней за завтраком и так сладко улыбалась после тайной встречи с любовницей-эльфийкой?

Лица других детей не меняются. Только плечи Евы едва заметно приподнимаются от беззвучного вздоха и Анхель чуть крепче сжимает руку своей супруги. 

Лизаветта же переключается на следующее дитя, словно ничего и не было. 

— Лилия, здравствуй! — она удостаивает младшую из сестер-близняшек улыбкой. — Твой последний сборник удался на славу. Поздравляю тебя, радость моя. 

Лилия остается непроницаемой и когда делает реверанс, и когда мать с неподдельным удовольствием хвалит ее. Всем своим видом девушка двадцати лет напоминает вдову в глубоком трауре, хотя, как известно Аконит, она еще ни разу не была в браке. Лишь детали выдают в ее мрачном виде хорошо поставленный образ: распущенные по плечам волосы, рыжие, как у матери, прибранные за ухо вышитым бусинами цветком лилии; театрально подведенные черным глаза; кулон с отлитым из фарфора мотыльком-мертвенником на высоком воротнике иссиня-черного бархатного платья — все это придает ее облику поэтичности, что, несомненно, вносит свою долю в успех публикуемых ей стихов. 

— Благодарю вас, матушка, — отрешенно отвечает Лилия. Госпожа Блот не распаляется на дальнейшие разговоры, а дочь на них не настаивает, и, сдается Ните, в общении с матерью Лилия избрала тактику избегания, дабы не повторять ошибок младшей сестры. 

В отличие от сестры-близняшки, Ева встречает мать с куда меньшим спокойствием. С самого начала этого показательного выступления она не может устоять ровно, взгляд ее непослушно мечется, и даже хвост нервно качается, и его хозяйка не особенно-то старается это скрыть. Приветственный поклон (на семейную встречу Ева надела не платье, а брючный костюм, отдаленно схожий с тем, какой Аконит видела на участниках академического дуэльного клуба) выходит торопливым и рваным, и, распрямляясь, девушка сразу опускает лицо, чтобы не встречаться с матерью глазами. Лизаветта инспектирует ее дольше предыдущих дочерей, пристально изучает ее, оставаясь на некотором расстоянии, оттягивает вердикт сдержанным приветствием:

— Здравствуй, Ева. 

Струна, натянутая между матерью и дочерью, скрипит так испытующе, что даже адъютантка переминается с ноги на ногу в дискомфорте. 

— Здравствуй, матушка, — бормочет Ева, и Лизаветта вдруг делает выпад — она нашла, что искала. 

— Что это?

Кончики пальцев хватают Еву за подбородок, и Блот-старшая заставляет ее запрокинуть голову. Графиня обнаружила тонкий шрам двух-трехнедельной давности, спрятанный шейным платком. 

— Ева, что это?! — повторяет Лизаветта с настойчивым возмущением. 

— Это шрам, любезная матушка, — отвечает дочь, не пытаясь вырваться, но не скрывая рьяного неповиновения в голосе. — Неужели не видите?

— Не смей мне дерзить, — когти графини разжимают лицо Евы, Лизаветта едва не кипит от гнева. — Почему не свела? Он же почти зажил. Ты что, хочешь, чтобы осталось на всю жизнь?

— Отчаянно, — девушка приглаживает кожу, куда только что впивались пальцы матери. — На словах успех ничего не значит, если ему нет свидетельства. 

— Значит, научи своих секундантов изъясняться красочнее, — сквозь зубы выплевывает Лизаветта и, не поворачивая головы, впервые обращается к адъютантке: — Госпожа Аконит, распорядитесь, чтобы к вечеру прибыл лекарь. Я не позволю, чтобы хоть за одним носителем фамилии Блот закрепилась репутация смутьянки. 

От выученного покорного кивка головой Ниту на секунду задерживает взгляд Евы — горящая стрела, пущенная ярманке прямо меж глаз. 

— …слушаюсь, Ваше Превосходительство. 

— Только попробуй! Я… 

Протест вспыхивает и обрывается в мгновение ока — Лизаветта останавливает его изящным жестом руки, и Ева, продолжая формировать слова губами, не издает больше ни звука. У Ниты неприятно сводит желваки, когда она понимает суть произошедшего; Ева же, обнаружив на себе заклинание немоты, пытается выругаться во весь голос, но графиня уже не смотрит на нее, а значит, не может прочитать по губам и страшно оскорбиться. Лилия с равнодушным вздохом отводит взгляд под высокий потолок, но и это госпожа Блот не оставляет без внимания:

— В чем дело, Лилечка? Ты разочарована?

— Ни в коем случае, матушка, — терпеливо отвечает младшая из сестер-близнецов. 

— А стоило бы. Я ожидала, что ты будешь нести больше ответственности за выходки своей сестры. 

От теплоты и гордости, с которой она обращалась к дочери ранее, не осталось и следа. Руки Лилии, до сих пор неподвижно покоившиеся на ее юбке, сжимаются. Ева продолжает браниться, надеясь, что в любой момент заклинание утратит силу. 

— Матушка, следить за Евой не представляется возможности с тех пор, как мы разъехались по разным графствам. 

— Вы почти год жили вместе в одной утробе и еще пятнадцать непрерывных лет — под одной крышей, — непреклонно цедит Лизаветта. — Почему это стало проблемой только сейчас, мне абсолютно непонятно. 

Когда графиня отворачивается, чтобы поприветствовать следующего по старшинству ребенка, Лилия переводит взгляд на Еву, и та корчит ей страшную рожу. У глотающей слезы Дианы это вызывает мимолетную улыбку, которая тут же прячется в страхе — вдруг мать снова решит обернуться. 

Молчание, с которого начинается встреча Блот-старшей и Катарины, давит на всех. Не меньше минуты тянется напряженное, густое и тяжелое безмолвие, пока мать и старшая дочь непрерывно смотрят друг другу в глаза. С возрастом Катарина, ныне двадцатидвухлетняя, стала еще больше походить на почившего графа остротой черт, жгучим рубином кожи, черными как смоль кудрями, непослушными, как бы аккуратно она ни собирала волосы. Очки и платье делового фасона придают ей еще большей строгости, и Аконит может только гадать, с каким неприятием мать и дочь осознают сходство своей презентации в день встречи. Адъютантка не видит лица Лизаветты, но Катарина встречает родительницу, глядя на нее сверху вниз с такой стужей, такой непоколебимой твердостью, что шерсть встает дыбом от одной только догадки, каким взглядом отвечает дочери графиня. 

— Ты, — наконец выдавливает из себя Лизаветта. — Вымахала до неприличия. Березецкая порода… Ты не думала подточить рога?

Про себя Аконит отмечает, что рога у Катарины не растут в длину, как у самой Лизаветты, а идут мощной спиралью, и замечание графини кажется ей почти до смешного глупой придиркой. Тем не менее, не отпуская больше никаких комментариев и не давая дочери права на ответ, графиня следует дальше — и вмиг оттаивает, встречая своего первенца с улыбкой, искрящейся истинным счастьем. 

— Анхель, цветочек мой!

Юноша подхватывает улыбку матери, целует ей руку и слегка наклоняется, давая поцеловать себя в щеку. Его жена, не отходя ни на шаг, разделяет эту улыбку, но Аконит замечает, как дрожат уголки ее губ.

— Дорогая матушка! Какое счастье — снова видеть тебя.

— Вы хорошо добрались? Как нынче погода в Нокре? 

В голосе графини впервые слышна искра чистой родительской любви, что особенно заметно на контрасте с ее отношением к Катарине — погодке Анхеля. Лизаветта держит сына за руки, улыбка не сходит с ее лица, словно она впервые за день встречает свое родное дитя. Внешний вид сына не вызывает у нее осуждения, хотя одет он скорее по-лужански, нежели по-северному — камзол более свободного покроя распахнут с элегантной небрежностью, шею и уши молодого человека украшают ряды драгоценных самоцветов, что в этом году на Севере считается излишеством и дурновкусием. Его супруга, пусть тоже приехала из Лугов, не стала испытывать судьбу и явилась на встречу со свекровью одетой как добропорядочная северянка. 

— Лето никак не хочет уходить! Потому и дорога вышла приятная…

Анхель замечает взгляд матери, направленный на его возлюбленную, и сжимает ее руки крепче:

— Как идут твои дела, матушка? Чем поразишь нас в этом году? Тетушка, должно быть, обзавидуется, когда увидит тебя.

— Она всегда завидует, но никогда не признается, — Лизаветта отмахивается с польщенным смешком, высвобождая руки. — Сами все увидите через неделю. Тасенька, красавица моя!

Таисия с готовностью приветствует графиню реверансом, и улыбка Анхеля взволнованно застывает.

— Ваше Превосходительство, — девушка долго не поднимает головы. — Счастлива видеть вас в добром здравии.

Когда она наконец распрямляется, Лизаветта берет за руки и ее. Под долгим, ласковым, но пристальным взглядом персиковая кожа Таисии заметно бледнеет.

— Сдается мне, ты поправилась.

Молодые супруги перестают улыбаться почти одновременно.

— Что вы, госпожа, вовсе не…

— Матушка, — Анхель прерывает супругу, пытаясь взять внимание Лизаветты на себя. — Тасенька все лето налегала на фрукты, только и всего.

— Надо же! — с той же доброжелательной улыбкой хмыкает графиня. — Уж не за двоих ли ты кушаешь, моя хорошая?

Вмиг забыв о воспитании, Таисия судорожно качает головой. Ее лицо изрезает неприкрытый страх, руки дрожат, хотят высвободиться из цепкого хвата графини.

— Нет, нет-нет, — шелестит она ослабшим голосом. — Не нужно, госпожа, прошу вас!

— Госпожа Аконит, — Лизаветта вновь обращается к адъютантке, отпуская руки невестки. — Пусть перед обедом Таисии подадут очищающий чай.

Таисия отчаянно мотает головой и, не выдерживая, разбивается в слезах. Анхель перехватывает ее руку, уводит супругу себе за спину. 

— Мама, не надо. Послушай же…

Звонкий хлопок встряхивает всех без исключения. От пощечины старший сын графини отшатывается, в его слезящихся глазах зарождается протест, непонимание — и страх. Таисия, прячась за его спиной, едва сдерживает рыдания, пока Анхель крепко держит ее руку.

— Цветочек, не расстраивай меня, — Лизаветта оборачивается к ярманке, и лицо ее каменеет. — Госпожа Аконит?

Только прямое обращение заставляет Ниту выйти из оцепенения и вернуть лицу нейтральный вид. Она молчаливо кланяется и, прежде чем развернуться, напоследок окидывает взглядом все семейство. За спиной матери лишь Катарина не остается подавленной — остальные выглядят живыми лишь на залитом светом холсте.

— Госпожа чаю попросила?

Опережающий вопрос старшей кухарки Анны застает адъютантку врасплох. 

— Очищающий, — уточняет Аконит, и Анна, вздыхая, коротко кивает.

— Всякий раз, — бормочет женщина. — Будет сделано.

— Страшно же она ругалась, — встревает Вилья, проходя за спиной ярманки с мешком муки из погреба. — Вам хоть не досталось? 

И когда она успела узнать? Хотя удивляться нечему — почти обо всем, что происходит в имении при свете дня, разросшаяся сеть прислуги узнает мгновенно. Аконит, не оглядываясь на бесхвостую рактарку, качает головой:

— Ни в коем разе. 

— Это, знаете, еще ничего, — не унимается Вилья. — В прошлом году хозяйка с госпожой Катариной так разругались, весь дом на ушах стоял…

Это еще ничего?! Треть детей — в слезах, другая треть — в бешенстве, а остальные отгородились от матери такой стеной, что, кажется, порази их молния, они бы так и остались неподвижны. И сама графиня… 

— Ты бы, Вилья, попусту не болтала, — мрачно отвечает адъютантка, и молодая кухарка испуганно заикается. 

— П-прошу прощения, госпожа! Заболталась что-то, и правда…

Ярманка недолго рассматривает ее поджатые губы, виноватый румянец на веснушчатом лице. С тех пор, как Аконит стала трапезничать за графским столом, извиняются перед ней в разы чаще.

Обед накрывают в главной столовой. Анхель садится по правую руку от матери, место рядом с ним покамест пустует, далее рассаживаются Катарина и Ева. Младшие дочери размещаются слева от адъютантки. Перед тем, как снова выйти к семье, Диана успела переодеться.

— Примерка ожидается завтра, — увещевает Лизаветта. — Госпожа Аконит, что там с лекарем?

— Прибудет до ужина, — краем глаза адъютантка замечает, что Ева строптиво кривит рот и чуть соскальзывает в своем стуле.

— Прекрасно. Ева, у тебя очень красивые плечи, — обращаясь к дочери, графиня звучит почти добродушно. — Платье, которое я заказала тебе в этом году, замечательно это подчеркнет.

— Премного благодарна, матушка, — Ева скрещивает руки на груди, испепеляя глазами свою тарелку со сливочным супом. — Но платье для меня уже пошили.

— Учитывая уроки прошлых лет, я спешу предположить, что в нем ты будешь хорошо смотреться на выездке, а не на балу. Хотя бы раз не заставляй меня прилюдно краснеть.

Таисия появляется в столовой в сопровождении служанки, поддерживающей ее руку. Усаживаясь подле Анхеля, она откладывает платок, который прежде держала у рта. Графский первенец, мрачно поджав губы, как можно более незаметно для матери стискивает руку возлюбленной под столом.

С каким-никаким аппетитом за еду принимается только Блот-старшая.

— Дианочка, — когда мать обращается к младшей дочери, та поднимает на нее свои большие глаза не то с испугом, не то с надеждой. — Как твои успехи в учебе?

Польщенная интересом родительницы, Диана едва сдерживает смущенную улыбку:

— Очень-очень неплохо, мама. Частные уроки помогают, преподаватели отмечают, что мои заклинания становятся точнее! В своем последнем письме я рассказывала, что…

— Ах да, да, — печально вздыхает графиня. Письмо Дианы, припоминает Аконит, так и осталось лежать в адъютантском кабинете, Лизаветта ни разу не запросила его. — Моя дорогая, тебе не кажется, что пора бы перестать надеяться на репетиторов? Они ведь не могут вести тебя за руку всю жизнь. В конце концов, скоро выпускные экзамены.

— Через… три года, матушка, — Диана никнет на глазах. — В этом году я прохожу второй курс…

— Тем более. Чем раньше ты начнешь полагаться на себя и свою превосходную наследственность, тем лучше.

— Как показал опыт, к успеху могут прийти и те, у кого достаточно сомнительная наследственность, — Катарина возникает в диалоге, как тень тяжелой тучи в ясный день. — И те, кого преподаватели не раз оставляли на второй год. Я права, госпожа Аконит?

Из-за внезапного выпада в свою сторону Аконит чуть не давится куском телятины. Катарина пристально косится на адъютантку, вытаскивая из нее ответ, как паразита тянут из кожи щипцами. Уязвленная гордость, вставленная на место молодой дворянкой, болезненно щелкает внутри, но ярманка отвечает лишь скромным кивком головы:

— Я благодарна Ее Превосходительству за то, что, несмотря на все преткновения на пути моего обучения, мне предоставили такой шанс.

— А какое заведение вы закончили? — вдруг загорается Диана. Склоняясь над столом, она с неподдельным любопытством смотрит на Аконит через Лилию. — Должно быть, «Виталион»?

Адъютантка вежливо кривит рот в улыбке:

— Сомневаюсь, госпожа Диана, что выпускной сертификат «Виталиона» позволил бы мне находиться сейчас с вами за этим столом. Я проходила обучение в Магогностической Академии.

Даже наименее влиятельные семьи отдают предпочтение домашнему обучению, если их отпрыскам не хватает данных для поступления в Школу Стекла или МГА. Школа «Виталион», основанная не профессорами и магистрами, а предприимчивыми, но не слишком талантливыми заклинателями, славится низким порогом вступления и сравнимо низким качеством образования. Основной контингент этого заведения составляют лужане, которые готовы платить огромные деньги, только бы получить выпускной сертификат северного образца.

— Ой. Извините…

Диана заливается краской и неловко улыбается. Аконит слышит усталый и раздраженный вздох графини справа от себя, видит, как меняется выражение лица младшей девочки в ожидании очередного упрека от матери, и что-то заставляет ее не отвернуться в безразличии, а подбодрить никому не желавшего зла ребенка мягкой усмешкой, сообщающей, что это недоразумение ее позабавило.

Катарина не сводит с ярманки пронизывающего до костей взгляда.

Лизаветта, размешав сахар в чашке, стучит ложечкой. 

— Тасенька, что-то ты совсем ничего не ешь. У нас, конечно, сезон фруктов уже закончился, но тем не менее!

Графиня кивает служанке, и осунувшееся лицо Таисии приобретает выражение молчаливой мольбы, когда ей наливают горячего супа, пододвигают к ней дымящееся густым ароматом мяса жаркое. Запах еды заставляет девушку потерять дыхание, она закрывает рот платком, торопится встать из-за стола и, обронив извинение, выбегает из столовой. 

— Прошу извинить, матушка, — не глядя на мать, Анхель спешит за супругой. От волнения его хвост мечется из стороны в сторону. 

Лизаветта делает глоток чая. 

— А я говорила, что партия неудачная. Что ж! Сердцу не прикажешь. 

Семейные заботы вынуждают графиню отложить дела на вторую половину дня, и вечернюю корреспонденцию Аконит приносит ей уже по наступлении темноты. Розы в приемной остаются на месте и выглядят свежими до сих пор, но адъютантка не обращает на это особенного внимания.

— Ваше Превосходительство, — она кладет единственный срочный конверт на стол Лизаветты. — Пришел ответ из таможенного архива. У них нет записей о дальнейших передвижениях лота. 

Госпожа Блот нетерпеливо достает письмо из вскрытого конверта, пробегает его собственными глазами и стискивает зубы в тихом гневе. 

— Что за бесполезная контора. И что, они собрались его прямо на складе переоценивать?

Смятый лист бумаги улетает мимо стола. Мягким велением руки Аконит поднимает его, распрямляет и складывает обратно в конверт, не возвращая графине.

— Можно попытаться отследить его в самой Воладе. Не может быть, чтобы такая вещь передвигалась совсем уж незаметно. 

— Займитесь этим в самое ближайшее время, — Лизаветта нервно постукивает пером по лежащей перед ней таблице. — Что-то еще? 

— Приглашение с инструкциями направлено госпоже Ирме. Со дня на день ожидается манускрипт, в котором подробно изложены результаты ее прошлой оценки Угорского месторождения — чтобы вы могли предварительно ознакомиться. 

— Хорошо, — графиня приводит себя в чувство долгим выдохом. — Хорошо. Лекарь уже уехал?

— Менее часа назад, госпожа.

— В самом деле? Что-то он задержался. Эта негодница все-таки решила не ограничиваться одним шрамом?

Во время осмотра Ева ругалась так отчаянно, что ее было слышно за закрытыми дверьми. Когда лекарь покидал ее покои, краем глаза Аконит заметила (и тут же отвернулась), как девушка надевает нижнюю рубашку. Ей свели все подчистую, на теле юной дуэлянтки не осталось ни единого изъяна.

— Этот вопрос решен, Ваше Превосходительство. И… есть кое-что еще.

Аконит мгновенно жалеет о сказанном — графиня медленно поднимает на нее неморгающие глаза. Но жгучее, крепнущее с каждой секундой чувство заставляет ее продолжать:

— Госпожа Таисия не ждала ребенка.

Лизаветта чуть склоняется к ней, укладывая голову на переплетенные пальцы, держит ее на острие леденящего душу взгляда.

— И откуда вам это известно?

— К такому выводу пришел лекарь.

— А ему откуда это известно?

Жгучее чувство продолжает разрастаться и крепнуть под испытующим взглядом графини. Неповиновение.

— Я попросила его осмотреть госпожу Таисию.

Лизаветта медленно моргает, едва склоняет голову вбок. Лицо ее принимает выражение пугающего затишья.

— И с чьего позволения вы обратились к лекарю с такой просьбой, госпожа Аконит?

— Это решение я приняла самостоятельно.

Сердце колотится, дыхание сбивается. Но адъютантка сохраняет прямоту стана, брови тяжелеют, глаза остаются неподвижны, что госпожа Блот само по себе воспринимает как вызов. 

— А с чего вы взяли, госпожа Аконит, что в этом доме вам позволено самостоятельно принимать решения, касающиеся благополучия моей семьи?

— А с чего вы взяли, что та дрянь, которой вы беспричинно поите несчастную девушку, положительно скажется на ее благополучии?

Горло схватывает так резко, что в глазах ярманки вспыхивает испуг. Оскаливаясь, она силится сделать вдох, тянет воздух короткими судорожными глотками — но собственное тело отказывается слушаться.

— Госпожа Аконит.

Глаза застилает тьмой, ноги не держат. С тяжелым стуком Аконит грузно падает на колени, инстинктивно хватается за горло в попытке заставить себя сделать хоть один продуктивный вдох.

— Вы превышаете свои полномочия.

Пока глаза окончательно не ушли под веки, Аконит поднимает голову, жестко и непокорно щурится на свою госпожу. Непонятный, необъяснимый проблеск в холодных водах рактарских глаз. Незримая удавка на горле ярманки сдавливается крепче.

— Разве я недостаточно ясно попросила вас различать границы между плодотворным и доверительным сотрудничеством и неподчинением? Куда же делась ваша благодарность?

Холодная непоколебимость голоса графини тончает, уступая место той вкрадчивой мягкости, которая дерзким, насмешливым росчерком выделяет расцветающую в ней жестокость. Она уже не отчитывает — она тянет время, тянет мольбы о пощаде. Аконит, задыхаясь, слабея, теряя все мысли до единой, не произносит ни слова — лишь твердо скалит клыки и не дает себе сорваться с цепи взгляда Лизаветты.

Так и не дожидаясь ответа, графиня неудовлетворенно вздыхает. Она моргает, откидывается в кресле, и ее адъютантка заваливается на четвереньки, поддерживая приходящее в себя тело на дрожащих руках. Пока она жадно захлебывается воздухом, госпожа Блот согласно хмыкает, будто приходя к осознанию:

— Значит, внуков пока не ждать. Слава богам!

Театральный вздох облегчения пробуждает в ярманке внезапное желание самой схватить графиню за горло. 

— Мне, знаете, еще рановато становиться бабушкой. Не находите? 

До смерти хочется смазать эту легкомысленную улыбку с багровых губ. 

— Что ж. Благодарю вас за добрые вести, госпожа Аконит. 

Что ты такое?

Аконит, пошатываясь, встает на ноги, подбирает выпавшее из руки письмо из таможенного архива. Госпожа Блот принимает ее глухое рычание за хрип возвращающегося дыхания и не придает ему никакого значения. 

— Вы свободны. Запрос в Воладу отправите завтра с утра. 

Она может сбежать прямо сейчас. 

Шерсть никак не уляжется, руки дрожат до сих пор. Аконит долго не может нащупать нужную выемку в стене гардероба. 

И куда деваться? В Академию? Долг уплачен, она больше не представляет для Академии никакого интереса. 

Панель отходит от стены с ленивым стоном и громко стучит, когда Аконит с несдержанной силой двигает ее в сторону. 

В земли Первой Росы? Нет. Страшно. Что, если на нее объявят охоту? Дворянка достаточно безумна, чтобы пойти на такое. Под удар попадут все. 

Тесные стены давят, мешают дышать, и Аконит почти переходит на бег, только бы скорее покинуть этот чудовищный коридор. 

И что остается? Скрываться в горах? Бежать в Луга? Просить убежища у Коростелей?..

В ванной для визитеров Аконит умывается ледяной водой. Вскрывает спрятанный в стене замок. Холодный осенний воздух жжет легкие. 

И куда дальше?

Когда кирпичная кладка сходится позади нее, запечатывая проход, ярманка вжимается спиной в стену. Высокий кустарник и разросшийся плющ скрывают ее, но стража осматривает периметр тщательно. Ей не нужно внимание. Нельзя, чтобы графиня знала. 

Мороз пробегает по коже. Что, если бы она довела дело до конца? Если она так жестока со своими детьми, с собственной плотью и кровью, чего ей стоит избавиться от непослушной подчиненной?

Куда уехал предыдущий адъютант?

Аконит скатывается вниз по стене, делаясь совсем незаметной. Ее разбитые тремором руки падают на траву. 

Бежать? Куда? Зачем?

Пятерня яростно зарывается в промерзающую землю. Плотная почва крепко обхватывает пальцы. 

Что мне делать? Ответь мне. 

Слезы молодых дворян. Юные безжизненные лица. Они совсем еще дети! За что весь этот яд и ненависть? 

Смутный проблеск в жестоких серых глазах. Непонимание? Ущемление? Любопытство?..

Каково это — видеть, как отказывается ломаться та, кого ты ставишь на колени?

Молчание. Земля, на которой стоит этот проклятый дом, будто погружена в стазис. 

Аконит упорно пускает руки глубже в почву. Вжимается затылком в камень стен: он холодный, сводит кожу. Тянет носом: нежная древесная прохлада, тонкое эхо засыпающего сада, пряный перегной первых упавших листьев. Настораживает уши: затихает однообразно мелодичное цвирканье садовых птиц; прислушивается еще, насильно заглушая перепалку разрозненных мыслей: где-то переговаривается, пересмеивается прислуга; скрипят половицы, стучат каблуки и копыта; кусты и туи, высаженные вдоль стен особняка, все обкромсанные по одному образцу, начинают звучать каждый по-своему — как не бывает двух совершенно идентичных близнецов, так не может у Матери быть одинаковых детей. 

Ровнее бьется сердце. Спокойнее, но вместе с тем отчетливее Аконит различает движение собственной крови. Пальцы больше не роют землю, а утопают в ней, давая ей принять их, взять ее за руку. 

Едва уловимое гудение. Тихая вибрация, совпадающая с вибрацией ее сердца. От радости захватывает дух, но Аконит принуждает себя не теряться, продолжает слушать и ощущать. Она есть здесь и сейчас. 

Она здесь. 

Ласковая дрожь земли — как успокаивающий, убаюкивающий шепот. Мать рада видеть ее не меньше. Ее присутствие греет, на дрожащих губах ярманки расцветает улыбка. Пусть не так явно, пусть издалека — Аконит наконец слышит ее. 

тернистый путь

развилка

Мать не звучит встревоженной. Ее монументальное спокойствие обнимает ладони ярманки, изгоняя дрожь, усыпляя страх, приглушая неугомонные стаи вопросов.

развилка?

путь тернист

Аконит опадает, наконец давая плечам расслабиться. Она кутается в теплое, почти призрачное, но явное мурчание Матери, чувствует, как слезятся глаза. Она так счастлива дышать без страха, полной грудью. 

жди

иди

Мать ускользает сквозь пальцы, когда ярманское ухо улавливает мерные тяжелые шаги. Часовой совершает обход — скоро он завернет за угол, а значит, ей пора уходить. 

Аконит резво поднимается с земли, бережно отряхивает руки, как вдруг громкий шорох кустов заставляет ее замереть. Кто-то ворвался в ее убежище, потревожил ее уединение. 

Анхель с зажатой в зубах папиросой оглядывается в страхе быть замеченным часовым. Натыкаясь на адъютантку, он, подобно ей, замирает на месте, готовится дать деру. Шаги приближаются. Аконит безмолвно очерчивает нимб над собой и юным наследником. 

Часовой проходит мимо, не замечая скрытых в лозе нарушителей спокойствия.

Когда шаги стихают, вуаль иллюзии спадает. Оба не спускают друг с друга понимающих глаз. Аконит на кончиках пальцев подносит к лицу Анхеля крохотный язычок пламени, и тот с благодарностью прикуривает. 

— Как госпожа Таисия себя чувствует?