Раннее утро. Небо, как обычно, светло-серое, покрытое плотными облаками, из которых мёл лёгкий снегопад. В прочем, Дадзай привык к этой серости. Хотя… может быть, это он всё видит серым? Но это бред. Небо действительно серое, но из-за температуры в районе двадцати пяти. Дадзай уже давно запомнил и принял во внимание: чем холоднее, тем небо ярче. В прочем, это даже хорошо, наверное.

Осаму накинул шубу и вышел из дома, всё ещё одетый в домашнюю одежду — лёгкое кимоно, что часто носил, прибывая в своём жилье. Ступил на крыльцо — под ногами захрустел мокрый снег — огляделся. Всё как обычно. Снега почти не намело, разве что совсем чуточку, но ему настолько не хотелось заморачиваться в его уборке, что он и малейшего внимания не обратил на это. Зато взгляд зацепился за озеро неподалёку. Большое озеро с прочным слоем льда на поверхности. Дадзай выдохнул — при виде озера каждый раз появлялось неподдельное желание утопиться.

В прочем, он пытался, и далеко не один раз. Во многих водоёмах, и в этом озере тоже. Но всегда выживал. Бывало, что инстинкт самосохранения противоречил его внутренним желаниям и мозг заставлял выплывать обратно, желая схватить хоть немного воздуха; бывало, его спасали мимо проходящие или кто-то из “близких”. Последних у него, однако, никогда не было, но даже так они дорожили и вытаскивали. В этом озере Дадзай топился единожды. Как назло, в тот момент рядом был Коля и, заметив Осаму, поспешил вытащить из воды. Дадзай тогда, скрепя зубами, вынес выговор, а Николай как-то особо и не обиделся даже, разве что удивился и испугался подобному поступку.

На самом деле Дадзай редко топился и вообще принимал какие-либо попытки суицида в России. Он не по наслышке знал, что к самоубийству в этой стране относились далеко не лояльно. Нет, конечно, его любимое стремление нигде не поощрялось, вне зависимости от страны, но в России, однако, всё было намного строже. Если вдруг кто-то увидит это, вызовет скорую и по итогу ты не умрёшь — считай, психушка тебе обеспечена. Правда, не во всех случаях. Все два раза ему удивительно легко удавалось отвязаться. Первый раз, когда он приезжал в Санкт-Петербург (а Осаму, к слову, не желал ограничиваться одним Новосибирском), ему очень понравился мост над Невой и просто не смог не попытаться спрыгнуть с него в реку. В итоге, когда его заметили и вызвали медицинскую скорую помощь, он нагло соврал, что это была случайность и не было никакого мотива совершить самоубийство. О втором, случае, однако, даже Дадзай молчал. Он ничем не отличался от остальных — пытался повеситься, но верёвка, как назло, оборвалась, когда он только потерял сознание. А нашёл его Коля — та ещё заноза. В итоге ненавистная ему скорая помощь приехала, и в тот раз было тяжелее, потому что назначили разговор с психологом, но и там он выкрутился, заверив, что в полном порядке и это было необдуманное решение.

В общем, какой бы каламбур это ни был, но совершать самоубийство в России — это самоубийство. Так считал Дадзай.

Озеро располагалось чуть дальше от его дома рядом с окололесной зоной. Взгляд скользнул от водоёма к лесу. В этом году тепловато: ниже двадцати пяти почти не опускалась температура, а снега и того было мало. Он вернулся домой. Накинул одежды поприличнее, уличной и тёплой, чтобы наверняка. Накинул куртку, собрался и вышел, прихватив с собой роман Достоевского «Преступление и наказание» (и он читал эту книгу множество случаев, но всякий раз перечитывал, подмечая всё больше деталей).

Осаму протяжно выдохнул. Зашагал в сторону леса. Лес всегда успокаивал, а зимой, казалось, здесь было так тихо и умиротворённо, что ни одной живности не обитало.

Медленно двигался по тропинке, укрытой снежным покровом, который тихо хрустел под ногами. Дадзай чувствовал, как морозный воздух пронизывает тело, однако достаточно терпимо. Вокруг царила тишина, лишь изредка прерываемая шорохом падающих снежинок и удалённым треском веток.

Он остановился где-то на середине. Огляделся и в голову пришла странная мысль — полепить чего-нибудь из снега. Он провёл рукой по шапке снега на близстоящем пне, и тот собрался в плотный ком. Осаму аккуратно положил книгу на пень, двинулся чуть в сторону. Пару раз он чуть не провалился в сугробы, что, без лишних преувеличений, были по целое колено.

Руки сами собрали ком. Поставил на почти ровную поверхность, выровнял, образуя полуконус-полуцилиндр. Появилось очертание туловища в платье. Сверху голова. Перчаток на Осаму не было, кожа покрывалась лёгкой изморозью, заставляя неметь и розоветь. Он прошёлся пальцами, мягко касаясь, выравнивая, создавая аккуратное очертание женского лица. Не реалистичного, скорее что-то приближённого к этому.

В итоге вышло очертание девушки. Дадзай и сам не ожидал. Белоснежная фигура, самое красиво здесь было лицо. Ветки стали волосами, ресницами и бровями. Дадзай пригляделся — чего-то явно не хватает. Точно, глаз. И он наверняка знал, что прекрасно подойдёт на их роль.

Осаму вернулся домой. Нашёл два аметиста. Нет, это были ненастоящие драгоценные камни. Эти две круглые он купил на рынке по тысяче, очевидно, то была фальшивка, не более. Фальшивый аметист. Звучит весьма символично. Фальшивый аметист в глазах снежной девушки. А также он прихватил с собой белую шапку-ушанку, что нашёл на том же самом рынке и надевал лишь пару раз.

Дадзай снова в лесу. Рядом со своей статуей. Аккуратно вложил два круглых аметиста — теперь это были радужки глаз. Фиолетовый цвет довольно сочетаемо смотрелся на белом снегу и чёрных ветках тополя. Он аккуратно надел на голову снежной фигуры ушанку, и теперь это выглядело достаточно симпатично.

Осаму достал телефон — всегда носит его с собой в случае чего — и позвонил Николаю. Конечно же, чтобы позвать и похвастаться своей выдумкой:

— Ко-оля! — протянул задорно Дадзай, прибывая сейчас в неплохом расположении духа. — Ты занят? Придёшь? — спросил он.

На конце провода слышалось шуршание, а затем и голос:

— Привет, Осаму! Рад тебя слышать! — весело ответил Николай. На фоне послышалось женское бормотание. — Куда придти? Зачем? — уточнил Гоголь.

— Приходи в лес, узнаешь, — усмехнулся Дадзай. — Давай-давай, тебе должно понравиться, — поторопил он.

— Постараюсь… — замявшись, хмыкнул Коля. — Мы с Сигмой готовимся к Новому году. Салаты строгаем… — он измученно выдохнул.

— Ладно. Ты с ней договоришься. Я в тебя ве-ерю, — пропел Осаму, услышав смешок по ту сторону трубки. — Я жду. В середине леса от моего дома, по левой тропе, — понапутствовал Дадзай.

— Хорошо, жди. Скоро буду, — ответил Гоголь, по его голосу было слышно, что он лыбится. — Сиг… — обратился он, скорее всего, к своей девушке, после чего сбросил трубку.

Дадзай хихикнул. В этом вся Софа. Небось, заставила бедного парня работать. «Ну так ему и надо», — подумал он злорадно. В предвкушении, когда придёт оцениватель его работы, он взглянул на «скульптуру» ещё раз. Вышло действительно красиво. Достаточно для его навыков. Женская фигура в длинном платье с мехом на плечах, что-то вроде рук убрано за спину, из-под подола выглядывают камни, взявшие на себя роль туфель; на голове тонкие веточки, вместо волос, чёрные, как смола; и глаза — фиолетовые, с аметистом, при взгляде на который сразу понятно, что это подделка. Разглядывая фигуру, Дадзай не один раз подмечал именно факт её глаз. Факт того, что аметист этот ненастоящий. Как и душа, коей на самом деле нет у этой фигуры. На секунду Осаму даже представил её. И она выглядела действительно прекрасно. Необычно.

Позади послышался хруст по снегу. Осаму медленно развернулся и обнаружил за собой Колю. Тот замахал руками, радостно подбежал. Всё ещё как ребёнок.

— Вот, смотри, — Дадзай кивнул в сторону снежной девушки. — Моя работа.

— Ва-ау! — воскликнул Коля, в зелёных глазах проблекли искорки восторга. — Это ты сам сделал? — восхищённо уточнил он. — Красавица!

— Ну конечно, сам, — фыркнул Осаму. — Конечно, красавица.

— Тебе бы в скульпторы податься, — заметил Гоголь, склонив голову чуть набок. — Такой талант пропадает.

— Да хрен с этим талантом, — отрезал Осаму. — Я и рисовать умею. Картину ты виделОтсылка. Речь о картине реального Цуруми Сюдзю, на котором изображён пейзаж в оранжевых тонах, — подметил он. — А толку? Нет желания, нет стремления. И куда я вообще с этим пойду? — риторически спросил Дадзай.

— Эх, опять ты за своё, — выйдя из среды мечтательности, буркнул тот. — Как всегда со своей философией. У каждого свои таланты, их бы использовать. Как я, — он указал на себя.

Дадзай призадумался. В чём-то Николай прав, да в точности наоборот. Не все могут использовать. Осаму не может. Потому что не думает, что ему это надо. Он и лингвистом по сути не является, отучился, а в итоге устроился на работу в офисе. Хотя с языками у него проблем нет, даже больше, стоит сказать, — есть способность к обучению. Но и того ему не надо было.

— Вот ты сам — актёр. Потому что тебе нравится в этой сфере. А мне нет, — подметил он.

Николай действительно актёр. Но, правда, он участвует не в кинематографе. А в театре. Играет обычно в комедии, рассчитанной на общий возраст. Юмор, без глубизны, ему и того достаточно. Потому что там он, в общем, и не играет. Там он настоящий. Да и везде Гоголь был собой, настоящим. Потому что и в повседневной жизни он шут. Сейчас, однако, в преддверии Нового года, у всех выходные. У Коли — отпуск.

— Но ты бы мог им стать, — парировал Николай. — Актёрский талант есть.

Действительно — мог бы. С этим в глубинах своего сознания Осаму так же согласился, но не озвучил этого. Дадзай привык надевать маски. Он знал, когда должен выглядеть грустным, когда счастливым, когда злым, а когда просто быть безразличным. Какой тон и интонацию использовать, что сказать. Он знал все нюансы, знал, как нужно вести себя с теми или иными людьми. Любые разговоры в формальной обстановке были убедительными, выявляя и доказывая тем самым у Дадзая ораторское мастерство. Но он просто не хотел. Факт того, что снова будет кому-то должен. Он и так должен, работая в офисе, возиться с отчётами. А тут актёрская карьера…

— И где же я был бы актёром? В театре? — съязвил нарочно Осаму.

Гоголь ничуть не обиделся, лишь закатил глаза и хмыкнул.

— Ладно, хватит на сегодня этих споров. Меня Сигма дома ждёт. Та-аких нагоняев получу… — протянул он. — Слушай, ты же тоже на выходных. Делать нечего. Придёшь помочь? — с надеждой спросил Коля.

— Как скажешь. Приду, — пожав плечами, согласился Дадзай без особого энтузиазма. — Но Софья со своими поручениями меня замучает, как и тебя. Поэтому, нет, я не останусь допоздна, Новый год встречу один, — предвидя следующий вопрос, добавил Осаму.

— Ну даже так — спасибо, — Гоголь улыбнулся, приобнял Осаму да плечи. Тот легонько оттолкнул.

— Тогда пойдём, — со смешком вздохнул Дадзай, понимая, что с приготовлением они устанут знатно.

— А это… — Коля указал в сторону фигуры. — Оставишь здесь? — спросил он, на что Дадзай кивнул. — Не жалко? — уточнил Гоголь.

— Совсем нет. Пусть будет, — бросил Осаму. — Ладно, всё, давай. Время терять не будем, — поторопил он.

Они ушли из леса. В другой части села живут Коля с Сигмой. Софа вообще городская, познакомились эти двое тоже в городе, однако она была совсем не прочь пожить в селе. Вот они и съехались, стали жить вместе.

Дадзай, как ему предъявили список дел, чуть не рухнул с ног. Не понимал, куда столько уборки и готовки. Оказалось, что ещё кто-то придёт. Делать было нечего, решили разделить дела. Дадзай помогал готовить, Коля убирался. Иногда они менялись местами. В итоге управились уже к концу дня. Настал закат, уже близились сумерки. Коля умолял, чтобы Дадзай остался с ними, но тот был непреклонен. Утомился слишком. В итоге ушёл.

С порога Дадзай за раз с размаху снял обувь и закрыл дверь; куртку откинул в сторону, а сам плюхнулся на диван. Он протёр уставшие глаза и окинул взглядом комнату. Его внимание привлёк календарь, на котором красовалась дата 31 декабря, а часы показывали 17:23. Дадзай призадумался — скоро Новый год. Закончится так же быстро, как и наступит.

Новый год, признаться честно, Осаму никогда не любил. Сказать, что ненавидел — будет слишком громко и не правда. Но недолюбливал уж точно. Дадзай никогда не заморачивался и не готовился к этому празднику, потому что не видел здесь смысла. Он даже не ставил ёлку, однако в этом году, под уговором Коли, пришлось. Зачем — непонятно — ему что, в своём доме ели мало? Но он поставил. Искусственную, правда. Настоящая хоть и выглядела и пахла достаточно лучше, но иголки осыпались, а Дадзай просто не хотел всё это убирать.

Несомненно, японские традиции празднования отличались от русских, но ни то ни другое ему так и не понравилось. Кажется, дело было даже не в традициях, а в самом факте. Бесмысленности, что-ли. Иначе Осаму не мог это объяснить. Он помнит, как гоняла его мать в Японии, когда он был ещё ребёнком. Это был сущий ад.

Сейчас же эта ёлка, скудно наряженная, стояла в другом конце гостиной, в углу. Он апатично бросил взгляд в её сторону, протяжно вздохнул и распластался по матрасу. Всё ещё находясь в уличной одежде, он нехотя привстал. Пришлось переодеваться. В холодильнике мышь повесилась. Не то чтобы там вообще ничего не было. Но будто всё не то. Дадзай даже в мгновение подумал позвонить Коле и всё же прийти, но одёрнул себя.

Осаму обратно лёг. В этот раз он уже задремал. Проснулся почти в двенадцать ночи, это означает, что совсем скоро уже праздник. На самом деле, это не было каким либо обязательством или целевым действием, совсем нет. Он просто привык так делать каждую Новогоднюю ночь.

Поднялся с дивана. Взглянул на часы — осталось пару минут. На кухне мужчина заварил себе кофе и, оперевшись к стене, сделал глоток. В голове, как бы странно ни звучало, ритмично били бои курантов. По идее, из-за разницы новосибирского времени, они должны были случиться лишь через четыре часа, но... Ждать, всё же, не имело смысла.

Новый год закончится совсем скоро. А он снова один. Нет, он ничуть не нуждался в человеке. Ему не нужен был человек. Ему нужна была родственная душа. Тот, кто мог бы быть с ним на одном уровне или даже выше, тот, кто запросто мог бы стать соперником или интересным объектом. В то же время Осаму понимал, что это просто желание. Философские рассуждения, не оставляющие его ни на один момент.

Бой курантов в голове закончился. Дадзай опустился на пол и устало прикрыл глаза.

***

На следующее утро Осаму проснулся, на удивление, тяжко. Как будто очень много выпил, хотя, очевидно, вчера даже не притрагивался к алкоголю. Впрочем, это ощущение уже появлялось по инерции, утром первого января каждый год. В прошлом году, и позапрошлом тоже, он встретил этот праздник буквально так же, в своей компании, но с алкоголем. Сейчас он уже не вспомнит, но то, кажется, было вино. Странная закономерность.

Он приподнял подросшую волнистую чёлку, потёр лоб. Ощущая тяжесть в теле, провалялся на кровати ещё около получаса, если не больше. Но в итоге всё же было решено вставать. Проснуться, умыться, поесть — его утренняя рутина. Хотя, бывало, последнего он не делал вообще время от времени. Когда аппетита не было совсем. Но всё же сегодня случай был обычным, даже несмотря на лёгкую мигрень.

Начало одиннадцатого. Дадзай мысленно поблагодарил всё, что только можно, за то, что ему не надо идти на работу. По крайней мере сегодня. Может, завтра, может, послезавтра, выходные уже закончатся и придётся снова работать над отчётами, прочие дела, что ещё нужно делать в офисе, настанет та же рутина, которая преследует его практически всегда и везде.

Взгляд зацепился за свою небольшую домашнюю библиотеку. Хотелось чего-нибудь прочесть. В его доме было небольшое помещение со стеллажом, в котором было расставлено много книг.

Тут Дадзай вспомнил — «Преступление и наказание». Он ведь оставил книгу в лесу! Вот вам и повод выйти на улицу. На самом деле он ещё вчера помнил об этом, однако было совсем уж лень возвращаться. А так хотя бы, по случаю, заодно проверит, как там его фигура. Всё же интересно, не растоптал ли кто из лесников или детей.

В итоге он собрался. Да, просто вот так — взял и вышел. Прошёл в глубину леса. Он почти был рядом с местом, где стояла снежная девушка и был пенёк, на котором сверху лежал роман, но фигуры не заметил. Только пенёк.

Осаму остановился — на пне не лежало книги. А на месте, где стояла статуя, не было совершенно никаких следов разрухи. Ни малейших кучек снега, лишь следы от до около, незнакомые ему и точно не свои.

Дадзай ищущим взглядом осмотрелся вокруг и резко остановился, заметив фигуру спереди от него, за деревьями, Осаму внимательно всматривался и в сию же секунду подметил, что это явно женский силуэт, причём довольно изящный. Но откуда здесь женщина? Ведь обычно прекрасный пол предпочитает не посещать это место зимой, в ряду глубоких, неожиданных сугробов, и просто от «нечего ловить».

И Осаму стало интересно. Он осторожно, стараясь не провалиться, перешагнул сугробы и в один момент преодолел несколько метров. Он остановился, выйдя на гладкую площадку, окружённую берёзами. На пеньке сидела девушка, держа в руках «Преступление и наказание», на голову которой была надета ушанка. Дадзай подметил именно эти знакомые ему атрибуты.

Он мысленно возмутился и хотел было потребовать вернуть его вещи, но вместо этого весьма вежливым тоном поздоровался:

— Добрый день, — поздоровался Дадзай, склонив голову набок, прищурившись, с интересом оглядывая девушку.

Та же отвела взгляд от страницы. Закрыла её и поднялась с пенька, оттряхнулась от снега. В аметистового цвета глазах промелькнули заметные искры, а тонкие губы расплылись в улыбке.

— Добрый, — ответила она, слегка наклонив голову в ответ на его приветствие. Улыбка отражала холод и насмешку, от чего Осаму слегка перекосило. — Сегодня отличная погода, не так ли?

Погода? Дадзай поднял взгляд вверх и только сейчас заметил, что небо чисто голубое, а температура, по ощущениям, понизилась на несколько градусов.

— Вы читаете Достоевского? — удивился он, попытавшись пересилить недовольство от ситуации. Как странно встретить кого-то в этом уединённом месте, особенно с его книгой. — Это моя. И я бы хотел вернуть, — заметил он с раздражением в голосе.

— Неприятно чувствовать себя в краже, но Ваша книга оказалась слишком заманчивой, — кивнула она, ткнув пальцем в обложку. — Зимой лес как будто шепчет, а страницы книг живут своей атмосферой, не правда ли? — уклончиво ответила она.

Осаму задумался. Было что-то притягательное в её словах и к тому же в самой девушке. Холод пробежался по спине. Он пристально смотрел в глаза напротив и провёл параллели между теми двумя поддельными камнями и этими фиолетовыми очами.

— Вы неместная? — поинтересовался Осаму. — До этого я ни разу Вас не видел в этой округе.

— Так и есть, — кивнула девушка. Поправила выбившиеся из-под шапки чёрные пряди волос. — А Вы? — спросила она.

— Живу два года в этом холодном до ужаса городе. Несомненно, мне нравится, — ответил он. — Осаму Дадзай, — представился, протянул руку для рукопожатия. — Осаму — имя, — добавил парень, дабы не было очередных ошибок в обращении к нему.

— Это Ваше, — сказала незнакомка, протянув роман в мужские руки. Теперь книга снова у Дадзая. Девушка коротко оглядела надпись на обложке, а затем, отвечая на поставленный вопрос, выдохнула: — Феодора Достоевская.