— юнги, ты придурок! отдай сейчас же!

я смеюсь, пытаясь словить проворного парня, что отнял у меня сырную лепешку, которую я так люблю. хотя не знаю, кого сильнее. юнги отгрызает солидный кусок, надувая щеки. нам по шестнадцать. мне хочется вытереть измазанные в масле губы пальцем, но я краснею раньше, чем успеваю осознать желание в полной мере. ноги путаются в высокой траве, а парень щурит темные глаза, подернутые пламенем — мы оба дети одного бога, но с разными родителями: стихии не передаются по наследству.

— теперь я останусь голодным, — грустно бурчу я, когда присаживаюсь на корточки, прячась в зарослях.

юнги — гад — ухмыляется, стоя с последним куском лепешки надо мной. и когда только успел незаметно приблизиться? говорит:

— у тебя мать на роту готовит, не прибедняйся.

взгляд останавливается на последнем куске, и я сосредоточен только на нем. резко подскакиваю, пытаясь вырвать его из рук, но только валю на землю юнги, успевшего затолкать его себе в рот, выпучив глаза от внезапности.

лицо его так близко, но так далеко — я никогда не решусь поцеловать сам, даже если губами упаду на губы. но мин решает все за меня: запускает свои узловатые и цепкие пальцы в мои волосы, из которых половина — травинки и листики, которые успели прицепиться.

мне жарко и до ужаса неудобно лежать поверх юнги, который сует свой горячий язык с привкусом сырной лепешки и кваса мне в рот. не знаю, что видит перед собой юнги, а я — еле заметные веснушки, полуприкрытые темные глаза, растертый по траве уголь волос и приятную ласку того огня, что отец таких элементалей, как мы.

— чонхен? — высокий голос раздается совсем недалеко. я отрываюсь от парня, прячу горящее лицо где-то в ключице. — юнги? — еще несколько всхлипов. — опять вы меня бросили и ушли играть вдвоем.

сердце сжимается, когда я почти чувствую эту печаль и обиду брата. я измазываю лицо в грязи, чтобы спрятать зацелованные губы и алые щеки, отползаю на пару метров от юнги, что неотрывно следит за мной, облизывая нижнюю губу. взгляд такой темный-темный, противоположный блеску губ, у меня аж дыхание теряется. зову — на помощь ли — брата:

— чонгук?

чонгук просыпается, стремительно разлепляя глаза и хватаясь за пижаму по центру груди, успокаивая сошедшее с ума сердце. медленно поворачивает голову влево — тэхен еще спит. ночь глубока и темна. тэхен не очень громко похрапывает — простудился недавно и гоняет по корпусу с соплями в ноздрях.

сон был так реален, как будто все с ним происходило. чонгуку странно. он не понимает, что ему чувствовать — ревность, трепет, радость, что хоть где-то память о его брате жива, а значит и он сам; пока что ему доступно только смятение и общая пришибленность. если не думать — то все почти как по маслу, нигде не болит и ничего не екает.

по жилам течет огонь вперемешку с землей, но последняя такая слабая, такая истинно его и больше ничья, что страшно: а что случится, когда ее не останется. чем больше в нем огня — тем меньше он понимает, где кончается чонгук и начинается чонхен.

в конце концов, кого видит в нем юнги? юнги ли — это давно не тот человек, что появляется в воспоминаниях, взять хотя бы внешний вид. если с архимагом происходило тоже что-то вроде слияния, то это уже давно не юнги на все сто процентов. ким намджун, его сестра и сам юнги. возможно, если следовать этой логике, в чонгуке юнги даже больше, чем в самом наставнике.

в мире очень много страшных вещей и огромных проблем. даже у него найдется ряд пунктов, что посерьезнее каких-то чувств, которые никак отпустить не могут. но:

полюбит ли его юнги, если в нем есть частичка чонхена?

полюбит ли его юнги, если это давно не тот парень, что должен был обручиться с его братом?

полюбит ли его юнги, если это не юнги даже?

полюбит ли архимаг мин адепта чона?

как жаль, что у них из взаимного — только непонимание и недоговоренности.