желтые листья на голубом небе кажутся правильными. алая кровь на белой рубашке — тоже. голова гудит, накатывая тошнотворной болью раз за разом, ведь ему вновь разбили нос. юнги распят на земле и смеется кровавой слюной в чужие губы, что сменяют кулаки:

— ты, мать твою, понтий пилат?

теплый октябрь. золото листьев — платина волос. грязь асфальта — белизна рубашки. куча зевак по сторонам, вспышки камер телефонов.

отстраненно думается, что чонгук — смелый, раз закрутил его язык в рогалик своим ртом на глазах у всех. отстраненно думается, что он совсем ошибался в чонгуке, если думал, что тому воли не хватит даже заикнуться о чем-то таком.

кровь мешается, и хотя юнги не верит в обряды, чувствует какую-то сраную магию, завораживающую его.

юнги ляпнул что-то про родителей, а чонгук его вытащил сразу на усыпанную листьями улицу за шкирку, даже не остановившись у гардероба, чтобы захватить куртку.

чонгука пытались оттащить, пока он махал кулаками, а юнги ревел:

— не мешайте!

это их дело.

чон сидит сверху, целует так отчаянно-нежно, что сердце сжимается до плотности черной дыры, в которую их засасывает на первой космической. зеваки столпились вокруг, мигая вспышками телефонов — завтра их жизнь будет другой.

алый посреди белого, желтые октябрьские листья на невинной голубизне неба — это кажется правильным.