изучать друг друга заново — сложно. сепарировать все ярлыки, что ты успел заучить до отскакивания от зубов, все линии развития диалогов и траекторию ударов. исправлять ошибки тяжелее, чем начинать все с чистого листа. с чистого листа никто не начинает. из них самый чистый все еще чонгук, потому что, даже опустившись на самое дно, чтобы прикоснуться к скрытому под толщей мутной воды юнги, он все еще не замарался. стал даже лучше, будто. мину всегда нравилось, что чонгук чистый. но направление мыслей оказалось вовсе не в ту сторону, где лежит тотальный контроль над запахом.

юнги жмется лбом к взмокшим лопаткам на маленький миг — секундная слабость. шершавые руки его теряются в ощущении чужого пресса, рельефного и напряженного до предела.

— так сложно, — порциями выдает чонгук, крепко держащийся за изголовье кровати, — так, — голос теряется в шипении, — блядь, сложно.

мин с непосильным трудом сосредотачивается на чоновском голосе, а не на ошеломительно приятной узости задницы. губа прокатывается под зубами. пот съезжает по голой пояснице ощутимо и ничуть не приятно — разгар лета. окна нараспашку и все равно — духотища. юнги прикусывает кожу на лопатках, едва-едва, чтобы ощутимо, но не больно.

— что именно? — вопрос между плавным движением назад — и обратно.

чонгук всхлипывает, утыкаясь головой в вытянутую из-под покрывала подушку. из-за этого глухим выходит:

— принимать то, что я, — стонет чуть ли не трагично, — такой.

юнги неприятно улыбается сам себе. то, что говорит и делает чонгук, вызывает смешанные чувства не только у говорящего. с одной стороны, он понимает это колебание. а с другой — находясь как бы по «другую сторону баррикад», чувствует себя отбросом. но не отрицает того, что отброс. просто причина не должна быть в том, что ему нравятся только мужчины.

— никто от принятия еще не умирал, — спокойно замечает мин в противовес чувствам, которые его дерут на корейский флаг. смешок слетает с губ почти сразу, как он произносит: — только наркоманы.

чонгук тяжело вздыхает «долбоеб» — юнги решительно выбивает из него воздух. чон открыт, расслаблен и податлив. он крепкий и вроде бы похож на шкаф, но какой-то слишком гибкий и мягкий. юнги тактильно запоминает заново чужое тело. переучивает. его хочется со вкусом… а что с ним хочется?

юнги гонит опасные мысли подальше — он притерся, потому что они живут вместе и не один месяц. да. в ушах звенит капелью оттепели, которая наступает самой последней после всего. мин думает, что ну нет. думает, ну нахуй. думает, что я творю, я же чуть ли не днями дрочил на мысли о чужом унижении и стыде. а сам останавливается, вызывая короткий разочарованный скулеж, и хрипит:

— чонгук, можешь… — порыв борется с разумом, — перевернуться на спину?

тот напрягается всем телом одномоментно. юнги придерживает его за талию, точнее сам — держится, потому что давление сфинктера неожиданное и даже неприятное.

— зачем? — спрашивает он задушенно.

отвечать честно — тяжело. особенно когда тебе самому честность твоя кажется слишком и чересчур. но юнги зачем-то собрался переучивать то, что выучил неправильно. юнги, наверное, готов стараться исправить те ошибки, потому что… потому что чонгук, тот чон чонгук, который живет здесь уже несколько месяцев — совсем другой человек. и как будто бы этот чон чонгук заслуживает совсем другого отношения.

у юнги тоже своего рода проблемы с принятием.

ибо что один, что другой — один и тот же. ведь чонгук не виноват в том, что мог. а юнги — в том, что свободен от чужих предрассудков. (но не от своих). никто же не выбирает, где родиться. чонгук не виноват в том, что родился в богатой семье, как бы по-идиотски не звучало. юнги его зачем-то винил, а он же — не виноват. мину почти совестно.

юнги отстраненно прослеживает перекатывающиеся мышцы на руках и ногах, не скрытые ничем. сейчас он любуется: лепил парень тело наверняка долго.

слишком честные даже для юнги мысли натягивают кожу, лопаются с грохотом внутри. хочется сказать: «я нуждаюсь в том, чтобы запечатлеть то, как меняется твое выражение лица, когда я толкаюсь навстречу твоему нетерпению. что происходит с твоими бровями, какой оттенок имеет удовольствие, слетающее с губ? светлые ли на концах волосков ресницы? жмуришься ли? зароешься ли пальцами в мои по-малфоевски светлые волосы? и если да, то зачем: выдрать? сделать приятно? пропустить сквозь пальцы? прикоснешься ли ты так же нежно, как в тот раз, ну там, на грязном полу (мои крики, твой смех, моя боль — твоя) к моей коже? скажешь ли мне, теряясь где-то в том моменте, когда я обхвачу твой член рукой, чтобы ты кончил, что я тебе нравлюсь? нравлюсь же ведь — утверждаю, потому что верю твоим словам. потому что верю тебе».

— я хочу видеть тебя.

«могу ли я…»

тишина надломленная, рваная — чон тяжело дышит, как и юнги. спина у чонгука вся в шипах, которыми наследил мин.

«…поцеловать тебя потому что хочу, а не потому что мудак?»

чонгук доверчиво ложится на спину и внезапно смело не обрывает зрительный контакт. юнги теряется, охуевая от того, насколько чонгук красив. насколько невероятен в том, что вопреки неверию — идет дальше. сквозь ненависть и борьбу с собой, унижения перед человеком, что не достоин того унижения. сквозь слезы, которые спрятались в подушке и миновской памяти.

мин не говорит «прости меня», потому что один раз уже сказал, отметив губами скол чужой челюсти — и ни к чему хорошему это не привело. он дышит искренним «прости», почти ласково убирает слипшиеся от пота пряди со лба и переплетает пальцы, прижимаясь грудью к груди.

чонгук закидывает ноги на его талию, закрывая глаза и расслабляясь. от жары он весь раскраснелся и растекся по покрывалу. кровать не ходит ходуном, потому что мин не хочет раздавить.

— можешь ли ты поцеловать меня? — несчастно спрашивает чонгук, жмурясь от стыда и будто ожидая очередного удара, а мину бы разорвать эту ущербную формулировку к чертям собачьим.

— не могу, — отсекает он. — я тебя поцелую, потому что хочу.

чон чонгук распахивает глаза и рот, не удерживая гортанный стон — мин понимает, что ему пиздец как нравится. сидя в своем мрачном болоте, он понимает, мать вашу, что это лучше всего того, что было раньше.

он целует жадно, напористо, присваивая все чувства чонгука, которым не было выхода.

— пиздец, что с тобой? — чон захлебывается в ощущениях, фраза сбита и на нее отвечать вообще ни разу не чешется.

юнги просто целует еще, сам не до конца понимая, где та грань, что отделяла момент, когда он лишь вытрахивал нужные для его циничной душонки эмоции.

где та грань, которая показала ему новый глагол на «л», который ему даже произносить страшно?

чонгуку не нужны признания мина — для него. юнги — признания чонгука для мира.

им никогда не будет хорошо ни вместе, ни по раздельности. никогда это не будет чем-то, о чем мечтал всю жизнь. и то, как они вели себя по отношению друг к другу — несправедливо: справедливость у каждого своя.

им никогда не будет хорошо ни вместе, ни по раздельности.

но нормально — не такой уж и отвратительный вариант.