Черные тучи заволокли небо, будто оплакивая утрату двух близких людей, что были окружены толпой страждущих. Он не знает, действительно ли, они скорбели по его отцу, или это просто мимо проходящие зеваки, которых одолело любопытство, или партнеры по бизнесу. Он не знает. А впрочем ему и вовсе плевать.

На острый нос падает капля дождя и он поднимает голову к небу, подставляя лицо, но перед глазами сразу возникает раскрытый зонт. С сухих от волнения губ срывается тяжелый вздох.

Впереди стояла его мать, облаченная во все черное, как и он сам, прощаясь с человеком, который доставил ей слишком много боли. Закончив, она развернулась. В глазах блестели редкие слезы, которые она пыталась спрятать за черной вуалью шляпы. Она еле держалась на ногах, поэтому Минхо пришлось крепко обвить ее талию.

— Держись, — шепчет он ей на ухо.

Настала его очередь. Он прошел к яму, в которую уже опустили гроб, раскаялся дорогие обувь и брюки грязью. Над головой все также был зонт, что продолжали удерживать, скрывая его от начавшегося ливня. Он раздраженно ведет плечом.

Смотря на крышку гроба, в котором лежит не только его отец, но и все мечты и планы на будущее, он поджимает губы. Минхо совсем не помнит отца. В детстве он почти не появлялся дома. Слезы матери он видел чаще, чем его лицо. Отец предпочитал откупаться от семьи деньгами. И его, в принципе, все устраивало бы, если б не увядающая с каждым днем мать.

— Дааа, — тянет он, — услужил ты мне, конечно, отец.

На крышку гроба падает горсть брошенной земли и он, развернувшись, до боли выпрямив напряженную спину, и не оборачиваясь, пошел на выход из кладбище, где его ждал кортеж. Не хотелось задерживаться здесь ни на минуту.

Он в красках помнит тот день, когда, выходя из академии во Франции, зачесывая мокрые от пота волосы, столкнулся с людьми в черных костюмах, которые ждали именно его. Как вперед вышел пожилой, но все ещё крепкий, мужчина, представившись правой рукой отца. Как, сидя влюбимой кофейне, ему поведали о его смерти и передали завещание. Помнит как с каждой прочитанной строкой глаза округлялись все больше и больше, ведь отец завещал все свое состояние ему. Но с единственным условием, он возьмет его бизнес в свои руки.

Он хотел отказаться, прям там, на террасе кофейни, сидя под уличным зонтом, прячась от палящего весеннего солнца. Ему не сдались отцовские деньги и уж тем более бизнес, о котором он ничего не знает. Он просто хотел окончить академию отучившись на хореографа и, в идеале, выйти на мировую сцену. Ему уже поступали предложения от танцевальных групп, одно из которых он собирался принять на днях. 

А отец, в который раз, портит ему все планы. 

Ему тогда же и обрисовали ближайшие перспективы его дальнейшей жизни, если он не войдет в наследство. Ему не понравилось. Он любил жизнь и расставаться с ней не был намерен. Точнее ту жизнь, которая шла по плану.

Он помнит как спустя два дня забрал документы из академии, похоронив свою мечту о танцевальной карьере. Помнит как тем же днем наблюдал за невероятно красочным закатом, разлившемуся понебу, сквозь окно самолета, видя его лишь серой мерзкой кляксой. Помнит слезы в глазах матери, которые были вызваны уже по его вине. Помнит как она билась в истерике, умоляя его не марать руки о бизнес отца, прося уехать отсюда, навсегда забыв дорогу и не ломая себе жизнь. 

— Чертов Ли! — кричала она, — Всю жизнь нам испоганил! 

Помнит как мокла футболка от слез матери, которую он сжимал в объятиях, пытаясь успокоить, посреди хаоса из разбитых стекол, ваз и посуды.Помнил как порезался, неосмотрительно наступив на один из осколков, убираясь. Помнит как просил дать ему время прийти в себя до похорон.

Он стал призраком в собственном доме, приходящим за полночь. Бизнес отца свалился на его плечи бетонной плитой, придавливая к земле без возможности сделать вдох. Он забыл, что такое сон и нормальная еда. Забыл, когда в последний раз ощущал ласковые руки матери в собственных волосах. 

Некогда прекрасную Ли Юджин добилибесконечные переживания за сына. Чтоб расслабиться та стала выпивать и находиться в одном с ней доме Минхо уже не мог. Не мог, приезжая после невероятно тяжелого выматывающего дня, заходя в дом, слышать мерзкий запах перегара и невнятные бормотания матери. 

Его лицо осунулось, под глазами залегли синяки, от стресса он сильно похудел. Единственной его отрадой стало провожать абсолютно серый закат из кабинета отца. То есть из уже его кабинета.

Хотелось расслабиться. Отпустить ситуацию хоть на миг. Скинуть с собственных плеч груз, что давит на него, заставляя склоняться к земле. Взять управление отцовским бизнесом на себя оказалось непосильной задачей. Он не справляется. Лишь чувствует гребаное давление со всех сторон. Даже от тех, кто должен был помогать.

Им Хеншик, правая рука его отца, и теперь уже его зам, бросил его в это болото барахтаться в одиночку. А он совсем не умеет плавать. Оказаться в подобной ситуации было обидно до слез. Особенно, когда выбора не было.

Ему жизненно необходимо сменить обстановку. Но куда бы он не пошел – за ним повсюду будут следовать няньки. Поэтому он решается на авантюру. Неизвестно сколько времени будет у него в запасе, прежде чем его найдут. Но даже десять минут вдали ото всех будет для него облегчением. На удивление, обмануть охрану у него получается довольно легко, что наталкивает на определенные, совсем не радостные мысли.

Проходит несколько часов, прежде чем над его столом, в какой-то забегаловке на окраине города, вырастает амбал. Он усмехается и пьяно прыскает.

— Нашли, — недовольно поджимает губы и отводит взгляд. Не допускает даже сомнения, что это не из его клана. Он видел его уже пару раз.

— Вам не стоит покидать пределы офиса без сопровождения, — приятным бесцветным голосом произносит мужчина.

— Не стоит, — соглашается он и тянется к уже наполовину опустошенной бутылке соджу, что заставляет скривиться после пары глотков.

Однако вместо того, чтобы потащить его обратно, мужчина плюхается напротив него и откидывается на спинку диванчика, обтянутого дешевым дермантином. На мгновение он округляет глаза в удивлении.

— И что? — спрашивает, даже не пытаясь скрыть недоумение в голосе, — Даже не потащишь меня обратно? — он с интересом выгибает бровь.

— Нет, — сухо отвечают в ответ.

— Почему? — искренне удивляется он.

— Вы босс, вы отдаете приказы, — произносит мужчина, пожав крепкими плечами, — Я здесь, чтобы обеспечить вашу безопасность.

Он что-то невнятно мычит и часто моргает.

— Как тебя? — лениво интересуется Минхо.

— Кристофер, — называет тот свое имя и чуть склоняет голову.

— Какое место ты занимаешь в клане? — спрашивает он.

— Я Жнец.

Он слегка хмурит брови. Темноволосый мужчина с идеальной укладкой, что открывает лоб, немного старшего его. Лет на пять. Черты лица плавные, лишь большой нос и пухлые губы бросаются в глаза. Круглые глаза не большие, но хорошо вписываются во внешность. Кожаная куртка удачно подчеркивает широкие плечи.

— А, слышал, — отмирает он, вспоминая страшные байки, которыми полниться клан, отчего по позвоночнику пробегает холодок, — Твоя слава бежит впереди тебя, — алкоголь в крови не позволяет испугаться, — И почему же мой отец принял решение держать такого человека на расстоянии, а не рядом?

— Не знаю, — тянет Кристофер, — может боялся?

— А мне не стоит? — резонно спрашивает младший.

— Это вам решать, — сухо отвечает он.

Но Минхо не успевает задуматься. Он быстро напивается и его совсем никто не останавливает. Единственное, что он помнит – это сумасшедший контраст холодного ветра и горячего тела.

Гудящая голова дает знать о не зря прошедшем сеансе алкоголизма на следующее утро. Череп буквально раскалывается на части и он жалобно заламывает брови, жмурясь до цветных кругов перед глазами. Что было ошибкой. В горле стает ком и он подрывается с кровати, еле успевая добежать до уборной.

Умывшись холодной водой, приведя себя в порядок, но продолжая кривиться от гречи во рту, он застывает на пороге ванной, озадаченным взглядом обводя убранную комнату, которую до этого, в приступе беспомощной ярости, разнес в щепки. На единственном более менее уцелевшем стуле висит чужая куртка, владелец которой тут же всплывает в памяти.

Ежедневной рутиной всплывают за тонированным окном автомобиля бесчисленные небоскребы столицы. Серые, безжизненные, скучные. Такие же как и жизнь Минхо. А гудящая голова после попойки лишь ухудшает ситуацию. Первым делом, зайдя в кабинет, он вызывает Има, чтобы предупредить о смене телохранителей. Хеншику не нравится подобное самоуправство, Минхо видит это по покрасневшему возмущенному лицу. Он брызжет слюной и размахивает руками, пытаясь вразумить молодого господина. Однако Ли это мало волнует. Навряд ли он, вообще, вслушивается в слова, которые настойчиво пытаются до него донести. Единственное чего он сейчас желает, это гребаной тишины. Но все же подобная бурная реакция Има вызывает интерес. На зло ему Минхо стоит на своем.

Кристофер в роли телохранителя превосходит все его ожидания. Не вмешивается не в свое дело. Не докладывает о каждом его шаге Иму. Просто выполняет свою работу иногда напоминая о еде и отдыхе. Бесстрастие жнеца подкупает. Хоть маска безразличия и вызывает вопросы. Однако Минхо думает, что подобная работа как раз и располагает к отчужденности. Тебе не место в этом бизнесе, если ты эмоциональный соплежуй. Такой как он.

Нескончаемые насмешки и взгляды полные презрения точили его изнутри. Они не скрывались. Делали это откровенно, на виду у всех. Мог ли он противопоставить им что-то? Он не знал. Его методы не работали. По большей части из-за того, что его попросту не воспринимают всерьез. Многие считали, что ему не по силам удержать подобный бизнес. 

Минхо и сам так считал. Но был ли у него выбор? 

Его будто только открывшего глазки котенка бросили в это болото разбираться в этом в одиночку. Дела грязного отцовского бизнеса не щадят мальчишку, накрывают его с головой будто лавина, что катится с самой крутой горной вершины, стремясь похоронить под собой всех, кто осмелился сунуться в это. 

Ему нужна помощь. Необходима словно глоток воздуха. Только вот обратиться не к кому. 

Чувство полного одиночества и хроническая беспомощность сжимают в тисках, не давая свободно вздохнуть грудью. Ему бы впору возненавидеть весь мир, но он отчаянно продолжает хвататься за прошлую жизнь. 

После очередного выслушивания упреков у Минхо сдают нервы. Истерика накрывает с головой и виной этому служит гребаная несправедливость. Он, не имея ни знаний, ни опыта, изо всех сил старается вникнуть в дела компании, получая в ответ лишь снисходительные усмешки, которые до мурашек по позвоночнику выводят из себя. Как только за спиной Има закрывается дверь, на пол летит все, что стояло на столе. Бумаги, папки, монитор от компьютера, что жалко разбивается о паркет. Схватив клавиатуру, он ломает ее о край стола. Ярость от предвзятости настолько переполняет его, пеленой застилая глаза, что он просто не помнит, как разгромил ненавистный кабинет. 

Опомнившись, Минхо, часто дыша, осматривается по сторонам, после обессилено сползая по стене на пол. Слезы, вопреки желанию, срываются с ресниц, напоминая, что он слабак. Слабак, который до последнего цепляется за жизнь, смысл которой он навсегда оставил под тремя метрами земли, под крышкой гроба, в котором похоронен его отец. 

Стеклянный взгляд всматривается вдаль, совсем игнорируя закат, расписавший унылый городской пейзаж яркими красками. Ни что в этом мире не имеет смысла. Не для него. Не теперь. 

Он приходит в себя, когда слышит хруст стекла под подошвами грубых ботинок. Он не смотрит на нежданного молчаливого посетителя, без того понимая кто его побеспокоил. 

— Уйди, — лишь тихо просит он в надежде, что тот не ослушается приказа. 

Но жнец как назло продолжает стоять, сверля его безразличным взглядом. 

— С вами все в порядке? — игнорируя просьбу, сухо интересуется старший, заставляя его усмехнуться. 

— Собственный зам меня ни во что не ставит, с чего бы это делать другим, — задает риторический вопрос сам себе. 

— Вы не думали, что у него могут быть свои интересы? — явно не просто так спрашивает жнец.

Конечно, думал. Он не глупый, хоть его и считают дураком. 

— Они у него определенно есть, — грустно вздыхает он, — Только вот, что я могу сделать? 

Его, действительно, волнует ответ на этот вопрос. Все возможные варианты он уже перебрал в своей голове. И ни один не жизнеспособный. Ответ Кристофера ему интересен.

— Не стоит прощать предательство, — произносит старший, — Вам стоит лишь отдать приказ. 

Это было ожидаемо. Ему не стоит забывать, кто стоит перед ним. К тому же то, что у этих двоих натянутые отношения, заметит даже слепой. Только вот услышать подобное Минхо оказывается не готов. Несмотря на осознание, во что он влип и где теперь находится, услышать подобное для него кощунственно. 

— Убийство? — Ли не уверен, что его голос не дрожал, — Я не пойду на это. 

— Вы хотите стать сильным, но остаться хорошим? 

Минхо поджимает губы. Кристофер бьет под дых и, к сожалению, оказывается прав. Повернув голову, он долго смотрит в круглые глаза, что многое успели повидать. Они пусты и безразличны, точно так же как и без жизненная маска на бледном лице. В подобном бизнесе невозможно не замараться. Кристофер по локти в крови, если не по горло, и его стенания о гуманности не находят абсолютно никакого отклика в его янтарных глазах.

Минхо не осуждает. Не смеет. Только лишь ему одному известно, через что он прошел и что сделало его таким. Но Минхо не хочет превращаться в чудовище, для которого жизни окружающих лишь разменная монета. Рано или поздно, но подобное случиться. Но лучше поздно. Когда он будет готов.

Старший протягивает ему ладонь, помогая подняться, отчего расстояние между ними становится минимальным. Минхо спешит отстраниться, но оказывается в плену потемневших круглых глаз, застывая изваянием. Он сглатывает, когда Кристофер оказывается с ним нос к носу, и вовсе теряется, когда тот невесомо касается губ, будто спрашивая разрешения. Он мешкается, а старший берет все в свои руки. Целует не спешно, терпеливо. Позволяет ему придти в себя и забрать инициативу в свои руки.

Остатки злости все еще дают о себе знать и Минхо идет у них на поводу, стремясь избавиться от разрушающих эмоций и снять напряжение. Поцелуй превращается в развязный, грязный, наполняющий кабинет влажными звуками и их дыханием. Он прижимает старшего к столу и ведет ладонью по крепкому боку выше, к накаченной груди, где касание его ладони заставляет Кристофера судорожно втянуть носом воздух. Минхо подавляет довольную улыбку и нехотя убирает ладонь, чувствуя как чужая наглая ползет к ремню его брюк.

Яркой вспышкой в голове мелькает сигнал стоп.

Он отстраняется. Пытаясь избавиться от томного взгляда круглых глаза, резко отходит и, повернувшись спиной к старшему, переводит дыхание.

— Верных вам людей куда больше, чем кажется, — произносит Кристофер и Минхо приходится приложить все усилия, чтобы вновь не обернуться к нему.

— Верен ли мне ты, Бан Кристофер Чан? — задает он важный вопрос. В первую очередь для самого себя.

Обзавестись верными ему людьми жизненно необходимо.

Он не видит лица Бана, не хочет разочароваться, поэтому, прикрыв глаза, смиренно ждёт ответ.

— Можете даже не сомневаться, — слышит он, тут же разворачиваясь.

— Почему я должен тебе верить? — справедливо спрашивает Минхо, видя как старший растягивает пухлые губы в усмешке.

Одних слов недостаточно.

— Потому что я именно с вами. Не по ту сторону баррикад, — произносит Кристофер.

— И что же тебя здесь держит? — Минхо впивается в него тяжелым взглядом, готовый уличить во лжи в любую секунду.

— Интерес, — произносит простое, то, что никогда не пришло бы ему в голову, Бан, — К вам.

Он заметил. Минхо готов засмеяться, но лишь выгибает бровь.

— Что же тебя заинтересовало? — продолжает допытываться Ли.

— Насколько быстро вы сломаетесь.

Жестоко. Желание смеяться испаряется будто его не было и вовсе.

Жалость. Вот, что им движет. Или может быть спортивный интерес. Какой-то спор. Как развлекаются люди подобного круга? Он и понятия не имеет. Но решает обернуть это в свою пользу.

— Тогда докажи мне свою преданность, — Минхо говорит резко. Холодом обжигает бледную кожу, — Собери людей, которые будут верны лишь мне. Они мне нужны.

— Будет сделано, — Кристофер кланяется, заставляя его тихо прыснуть, и покидает кабинет.

Минхо подходит к столу, упираясь ладонями в столешницу. Ноги грозят его подвести и он устало падает в, чудом уцелевшее, кресло, зарываясь пальцами в каштановые пряди, которые тянет в разные стороны, напрочь портя укладку.

Разговор дался ему с трудом и высосал все силы. А может быть всему виной истерика, что напоминает о себе слегка ноющей головой.

Бан не заставляет себя ждать. Приводит к нему мужчину, ниже их ростом, но крепче и шире в плечах. Со Чанбин. Уверяет, что он как никто другой, позаботиться о его безопасности, пока он будет занят. Минхо огорчено поджимает губы. Он думал, что ему удастся как-то совместить обязанности, но… Он слишком многого хочет. Приходится одернуть себя. Не все и сразу.

Если Кристофер доверяет Со, то он не против приблизить его к себе. И дело даже не в том, что он безоговорочно доверяет Бану. Просто выбора у него нет и приходится довольствоваться малым. Он ясно понимает, ни Бан, ни Со, не те люди, которым стоит безусловно доверять. Но если они идут на встречу, то стоит дать им шанс. То есть саму себе. Быть осторожным и осмотрительным не плохо. Тем более в его положении. Но доводить это до маразма не лучшее решение. Сойти с ума здесь легко. Куда сложнее остаться с ясным рассудком, верным себе и своим принципам.

Утопая в бумагах, коими завален стол, Минхо не сразу понимает, что ему не дает покоя. Какая-то мысль крутиться на краю сознания. Она гложет и изводит. Не дает сконцентрироваться.

Бан Кристофер Чан.

Гадкий червяк сеет сомнения по поводу его истинных мотивов. Минхо стал подвергать повторному анализу любое действие направленное в его сторону. Что ему нужно? Не будет же он помогать только из жалости. Не тот человек. Совсем не тот. Он толком ничего о нем не знает, кроме скупой биографии, лежащей на краю стола.

Если мотивы его зама ему очевидны, хоть некоторые действия и вызывают вопросы. То что движет Кристофером? Один из наемников в клане его отца, не приближенный, но и не изгой. До одури результативный и прагматичный. Чем он мог пугать отца? Своенравностью? В подобной сфере деятельности она будет только мешать. Бан не заслужил бы того уважения и страха, с коим о нем отзываются, если б не засунул свое своенравие глубоко в задницу.

Хотя то, что он бросил вызов Иму, пойдя наперекор его воле, и теперь на его стороне, куда больше говорит о его мотивации. Лопнуло терпение? Увидел шанс занять место Хеншика?

Или его место?

Хотя нет. Бред. Даже Иму приходится терпеть его в качестве главы клана, потому что никак по другому нельзя. Он не знает почему. До сих пор задается вопросом, ответа на который ему никто не дает.

У мафии есть свои обычаи и традиции, нарушать которые опасно. С ними нужно считаться кем бы ты себя не возомнил.

Все преследуют собственные мотивы. Здесь не выжить по-другому. Пора к этому привыкнуть и начать этим пользоваться.

Кристофер заходит к нему все реже и реже. Он бы списал это на сильную загруженность, если б не заметил раздражение, которое мелькает во взгляде. С каждым разом оно становится все сильнее и отчетливее и заставляет Минхо сжаться до атома. Ему хочется сгореть со стыда, потому что он прекрасно понимает, что виной этому служит он сам. У Бана великолепное терпение, раз он до сих пор упорно продолжает вербовать людей, вместо того, чтобы плюнуть и послать его восвояси. Минхо сам лично рушит то, что так кропотливо пытается выстроить старший.

Голова забита мрачными мыслями, что не дают покоя ни днем, ни ночью, отчего растет напряжение в теле. Его движения стали резкими и дерганными, что стало заметно окружающим. А давать повода судачить посторонним о его нервозности не хотелось. Минхо решил попробовать выпустить пар на тренировке. Будучи студентом он часто посещал зал, необходимо было держать себя в форме. Сейчас же это ни к чему. Да и не до этого. Он возвращается к тренировкам с твердым намерением вернуть прежнюю форму, чтобы хоть что-то напоминало ему о том, чем он жил раньше. Позволить себе заниматься танцами сейчас он не может. Сердце в груди неприятно сжимается.

Спустя несколько скучных занятий в зале в голове рождается сомнительная идея. Не долго думая, он обращается за помощью к своему телохранителю и тот, к его удивлению, соглашается. Вместо силовых тренировок он выбирает занятия по борьбе с Со. Он, конечно, потом еле выползает из зала, с уродливыми синяками по всему телу, но это его не огорчает, хоть и болит жутко. Он должен уметь постоять за себя.

Обязан.

— Попробуйте полагаться на интуицию, а не на логику, — советует Чанбин, пристально следя за движением младшего по рингу, — Чем дольше вы думаете, тем больше ошибок совершаете.

Это была сложна задача. Невыполнимая. Потому что в большинстве своем интуиция молчала, тихо отсиживаясь в темном углу.

Задумавшись, Минхо пропускает бросок Со и в последний момент пытается блокировать удар. Однако получается криво и он снова оказывается на полу, больно ударяясь головой, отчего в ушах начинает шуметь. Он жмурится и, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд, поднимает веки. Размытый силуэт перед глазами обретает знакомые очертания и он вновь жмурится, чтобы уже без пелены взглянуть в круглые глаза.

В круглые бесстыжие глаза, что смотрят на него сквозь зеркальную гладь в раздевалке. Они скользят по его телу, долго исследуя. Минхо до боли заводит их отражение в зеркале. Его взгляд становится тяжелым и темнеет. Однако глубоко внутри он молится, чтобы Бан ушел. Испарился. Оставил его в покое. Он уверен, что начатое несколько месяцев назад в кабинете, сегодня точно обретет продолжение. Но он молчит. Не может вымолвить не слова, замирая под касанием бледной ладони, что оглаживает мышцы живота. Пухлые губы оставляют поцелуй на плече и медленно поднимаются к уху. Минхо, не ведая, что творит, отводит голову в сторону, открывая дьяволу искусителю больше доступа к шее, чем тот и пользуется.

Он просто доверяется интуиции.

И не замечает, как чужие пальцы, проникнув под резинку боксеров, касаются его члена. Он дергается, на миг растерявшись. Отчего-то ему страшно. Он чего-то боится. Но чего?

— Нет? — тихо и до боли волнующе произносит старший, проникновенно смотря в его глаза сквозь зеркальное отражение.

Минхо плюет на все принципы и барьеры, что пытался выстроить, и разворачивается, чтобы, тихо выругавшись, впиться в манящие пухлые губы. Он не отдает себе отчета, но отдает всего себя. Не замечает, как оказывается между холодной стеной и горячим телом. Этот контраст напрочь стирает все мысли, плавит мозг и заставляет засунуть странную неловкость куда подальше.

Он отдается сильным рукам, позволяя старшему творить с его телом все, что заблагорассудится. Он цепляется за крепкие плечи, растворяясь в крепких поцелуях, что спускаются все ниже и ниже, перекрывая синяки. Старший быстро находит нужный темп, заставляя его скулить в требовательные пухлые губы. Заставляя сходить с ума.

Он быстро приходит к пику. После долгого перерыва оргазм накрывает с головой, делая ноги ватными. Покачнувшись, Минхо упирается мокрым лбом в крепкую грудь и пытается привести в порядок сбившееся дыхание. Успокоившись, он отстраняется, откидывая затылок на стену, и натыкается на абсолютно безразличные глаза. Пустые. Стеклянные.

Кристофер чуть наклоняется, подтягивая его штаны, что сползли к коленям. И это выводит Минхо из себя. В груди что-то неприятно сжимается и он еле сдерживается, чтобы не скривиться. Он долго сверлит равнодушное лицо взглядом, пытаясь найти что-то в янтарных глазах, но постоянно разбивается о вечные льды Арктики, что устало смотрят из глубины.

— Что это было? — тихо спрашивает Минхо, ощетинившись.

— Я подумал, что вам необходимо сбросить напряжение, — как ни в чем не бывало отвечает старший, — Как оказалось вы были не против.

— Слышал что-нибудь про субординацию? — бросает колкое, лишь бы тот почувствовал тоже самое. Странное и непонятное.

— Мне не стоило? — лишь слышит невозмутимое, — Тогда подобного больше не повторится.

Минхо, стараясь держать спину ровной, поспешно уходит. Скрывается за дверьми, надеясь, что это не выглядело как побег. Скучающий взгляд круглых глаз то и дело всплывает в памяти и не дает ему покоя. Хочется вернуться и сорвать с бледного лица маску равнодушия, к которой тот будто прирос. Раскрыть его душу. Обнажить его раны.

Он убегает. Но от самого себя. Испугался своих мыслей, испугался действий и последствий, которые те могли повлечь. Старший плотно засел у него в голове, расположился как дома и совсем не собирается уходить. Тело остро реагирует на всплывающие в памяти картинки. Оно помнит каждое касание узловатых пальцев и пухлых губ, что оставили расцветающие с каждым днем следы на его смуглой коже.

Давление слишком сильно. И он не справляется.

Когда Кристофер вновь появляется в кабинете, отчитываясь о проделанной работе, как назло перед глазами встают самые грязные фантазии, что мучали его на протяжении долгих дней. Минхо не выдерживает. Подойдя к старшему, что с интересом следил за его действиями, впивается в его пухлые губы. И Бан не теряется. Отвечает на требовательный поцелуй и пятится под его натиском назад. Падает на кожаный диван, томно смотря снизу вверх. Облизывается и закусывает губу, чем срывает крышу младшего. Глаза темнеют и он сделает бедра старшего, вновь находя сводящие с ума губы. Минхо зарывается в короткие пряди на затылке и крепко держит, не давая отстраниться.

Его губы для него словно воздух, адреналин текущий по венам, восторг поднимающий волну эйфории. Он зависим. Чертовски зависим от пухлых губ, что податливо повторяют его движения. Чужие ладони проникают под его мягкий свитер, невесомо-дразняще пробегая пальцами по ребрам, отчего кожа покрывается мурашками. Минхо чувствует усмешку в поцелуй и, чтобы сбить спесь старшего, толкается бедрами вперед, проезжаясь по начинающему реагировать члену. Сильное тело под ним в миг напрягается, а хватках узловатых пальцев на боках точно оставит синяки.

Минхо отстраняется, но лишь на мгновение. Выпускает из плена пухлые губы, чтобы стянуть с Кристофера неизменный черный лонгслив.

Но старший перехватывает его руки, когда те лишь слегка потянули кофту наверх. Минхо озадачено выгибает бровь, чуть склоняя голову к плечу. Круглые янтарные глаза старшего наконец лишись льда. На мгновение. В них паника быстро сменяется нерешительностью. Оторопело моргнув, Минхо вновь натыкается на сдержанный взгляд, делая вывод, что просто показалось. Однако хватка на запястьях говорит об обратном.

Желание ощущать собственными ладонями крепкие мышцы под бледной кожей никуда не исчезло, однако возбуждение болезненно тянет внизу, вынуждая принять правила игры, что диктует старший. Он мягко вырывает запястья и вновь завладевает пухлыми губами. Скользит рукой по торсу облаченному в черную ткать ниже и умело растягивает ремень, чувствуя как старший проделывает тоже самое.

Когда он обхватывает их члены ладонью, Кристофер прыскает, потому что обхвата его ладони явно недостаточно. Минхо смотрит на него с негодованием в кошачьих глазах. И старший накрывает его ладонь своей, начиная медленно двигать, направляя. Минхо упирается лбом в его, загнанно дыша в блестящие от слюны губы, и со всех сил старается сдержаться, чтоб не застонать в голос. У Кристофера получается куда лучше, лишь изредка вырываются тихие всхлипы.

Минхо чуть отстраняется, но только для того, чтобы как можно лучше рассмотреть старшего, с которого сорваны все маски. Он откидывает голову на спинку дивана, жмурясь и заламывая брови. Виски чуть взмокли, а налитые кровью от его поцелуев губы приоткрыты и обсохли от частого дыхания. Кадык судорожно дергается, так и маня оставить на нем влажный след, однако Кристофер опускает острый подбородок, впиваясь в его лицо смазанным, черным как космос, взглядом. Ресницы чуть подрагивают и он немного кривит губы, явно приближаясь к разрядке, поэтому Минхо, чувствуя тепло ладони старшего, что обхватывает его, ускоряет движения.

Кристофер финиширует первым, закусывая нижнюю губу и глухо промычав. Младший приходит к концу с опозданием в пару секунд, прижимаясь ближе и утыкаясь носом в изгиб бледной шеи.

Если Минхо будет видеть Чана лишенного гребаной маски безразличия лишь во время взаимной дрочки, то он приложит все усилия, чтобы подобное происходило чаще.

Он не знает влияет ли так на старшего их совместное времяпровождение в виде ленивых долгих поцелуев на диване, но он стал мягче. Минхо отчетливо это видит. Хорошо скрываемое раздражение, которое Кристофер изредка не мог сдержать пропало, сменившись… Он просто смирился? Минхо не мог понять. Может быть сказывалось напряжение, которое они сбрасывали вместе.

Только вот младшего продолжало угнетать отношение сотрудников компании, которое никак не менялось. Он решил применить совет Чанбина в бизнесе. Доверившись интуиции, дела пошли в гору. Самую малость. Но для него это было победой. А для остальных это было настолько ничтожным результатом, что на него и вовсе не обратили внимания.

От мрачных мыслей отвлекали лишь посиделки с Баном. И сейчас прильнув к губам, что словно родник чистой воды, для мучившегося жаждой путника, он забывал о проблемах, которые следуют за ним по пятам почти что год. Минхо чуть отстраняется, давая им возможность отдышаться, и Кристофер этим пользуется.

— Вы как-то упоминали, что занимались танцами… — тихо произносит он, обдавая горячим дыханием его губы. Уважительное «Вы» режет слух младшего. Так лелеемое им умиротворение исчезает будто его и не было вовсе. На смену приходит подавленность, которая словно хитрая лиса, выжидала своего часа ударить в самое больное место. Она наваливается на него и душит, заставляя Минхо лишь смириться со своим положением, — это было просто увлечение или?… — он слазит с бедер старшего, заставляя его оборвать самого себя на полуслове.

Он плюхается рядом, впиваясь пустым взглядом в натяжной зеркальных потолок. Взглядом лишенным смысла жить дальше.

— Я лучший студен французской Академии танцев, — с горечью на языке произносит младший, натянуто улыбаясь, — Был, — добавляет понуро.

Кристофер молчит, он чувствует его сверлящий взгляд, но оборачиваться не торопится, вспоминая жизнь до этого ужаса.

В зале тренировок царит полумрак, пахнет потом и пылью и тихо играет ненавязчивая музыка. Парень посреди зала усердно пытается отработать связку движений. Тело дрожит от приятной усталости, но даже это не способно остановить его. Он этим живет. Движения плавные, грациозные, технически выверенные. Он знает где стоит вложить энергию, а где приберечь…

— Если у вас возникнет желание выговориться, — Кристофер перебивает его поток воспоминаний, — я могу стать слушателем.

— Хочешь сыграть роль психолога? — Минхо благодарен, но грустная усмешка появляется на лице вопреки ей.

— Для вас кого угодно, — не берет своих слов назад старший.

Искреннее желание старшего поддержать словно яркое бельмо перед глазами.

— Для тебя, — решительно произносит Минхо, впиваясь тяжелым взглядом в его лицо.

— Для тебя, — послушно повторяет старший.

Откидывая голову обратно на спинку дивана, он долго раздумывает, стоит ли вываливать все на старшего. Внутри все давно собралось в один плотный ком требующий выхода, но стоит ли открываться настолько? Он итак разболтал то, что старшему знать не стоило.

Глубокие раны на сердце до сих пор уродливо кровоточат, пачкая душу. Стоит ли ворошить их сильнее?

— Я веду бизнес ко дну, — после долго молчания начинает он. Если уж Кристофер согласен выступить в роли жилетки, то пусть слушает. Но не то, что заставляет сердце кровоточить. Другое. Что беспокоит если не меньше, то точно изводит также, — Какого тебе быть на стороне проигравших?

— Почему ты решил, что проиграл? — абсолютно искренне негодует старший, чем заслуживает усталый, понимающий взгляд.

— А это не так?

— Не думаю, — Бан хмурится.

И это фраза, сказанная с полной серьезностью, отчего-то выводит Минхо из себя.

— Ты серьезно думаешь, что я ничего не замечаю? — не сдержав раздражения, спрашивает он, выгибая бровь, — Не вижу как ты держишь в себе недовольство по поводу моих решений, которые рушат все приложенные тобой усилия? — он вскакивает с дивана, — Думаешь, не понимаю, что причиной неудач являюсь я сам? — негодование переполняет его, распаляя все сильнее и сильнее, — Думаешь, я в восторге от этого? — он чувствует как влага предательски подступает к глазам и поспешно отворачивается, пытаясь скрыть минутную слабость, — Все летит в тартарары и виновник этому я! — восклицает он, подойдя к окну, — А я просто хочу жить, — добавляет на порядок тише, не уверенный в том, что его было слышно, но это и не важно.

Он прикрывает ресницы и делает глубокий вдох, пытаясь успокоить бурю внутри, что грозится снести все на своем пути, но лишь ломает его.

— Ты прав, — произносит Кристофер, вынося ему приговор, — Только виноват ли ты в этом, — добавляет после.

Минхо думал, что выдержит. Выдержал же тогда во Франции. Выдержал, стоя у гроба отца. Выдержал, когда свалились первые трудности… Оказалось, что нет. Он пытается быть тем, кем не является и это дается ему большой ценой. Он не готов ее платить.

Чужая ладонь опускается на его плечо и он, вздрогнув, поворачивает голову в сторону старшего, который тут же сгребает его в охапку. Он поспешно прячет мокрые глаза у наго на плече. С ресниц срываются слезы, которые, разбиваясь об обтянутое черной тканью плечо, беззастенчиво выдают его. Минхо отчаянно пытается взять себя в руки, остановить трещины которые медленно, но безостановочно разрастаются. И у него получается. Возможно, отчасти от того, что старший оказывает поддержку. Он отстраняется и с благодарностью, на которую сейчас способен смотрит в круглые глаза. Бан подбадривающе улыбается. Мягко. Так нежно. Обнажая ямочки на щеках. Минхо замирает, боясь спугнуть этот момент.

— Если позволите, я мог бы помочь вам с делами клана, — предлагает помощь Кристофер. Снова. Это заставляет чувствовать себя неловко, — Насколько позволит моя осведомленность, — делает он уточнение.

— Спасибо тебе, Чан, — пряча глаза за упавшими на лоб прядями тихо произносит младший, делая шаг назад. Он растерянно бегает взглядом по полу, поздно опомнившись, что назвал Бана другим именем. Казалось бы в чем проблема? Но Кристофер представился именно этим именем и ему не стоит пренебрегать его выбором, — Я слишком многим тебе обязан, — быстро продолжает он, надеясь, что тот не заметил, — Что я могу сделать для тебя? — он чувствует потребность отплатить ему той же монетой.

— Пообещайте мне кое-что, — просит странное Кристофер.

— Снова на вы? — улыбнувшись одним краешком губ, тихо радуясь внутри, что старший его не поправил, он тихо прыскает.

— Извини, — тут же исправляется старший, продолжая цепко удерживать его взгляд, отчего улыбка на губах Ли сползает.

— Что угодно, — отвечает Минхо, чувствуя, что для Бана это имеет значение, — В пределах моих возможностей, — добавляет, не зная чего ожидать.

— Пообещай, что, когда все уладится, если я захочу уйти, ты не будешь препятствовать.

Трещины становятся глубже. Минхо чувствует как их мелкие осколки впиваются в его внутренности. Они не причиняют много боли, но доставляют дискомфорт. Всматриваясь в его напряженное лицо, он с горечью делает вывод, что тот не шутит.

— То есть как уйти? — не понимает Минхо, — Хочешь оставить меня, как только я обрету власть?

— Если, — старший выделяет это слово, — я захочу уйти. Это было важным уточнением.

— Но разговор об этом ты заводишь именно сейчас, — пытаясь скрыть обиду, произносит Ли.

Это выглядит как предательство.

— Хочу получить гарантии, — не лукавит Бан, — Моя жизнь всегда была сопряжена с рисками, а мне просто хочется ощутить свободу, хоть и не на долгий срок.

Зато честно.

Они заключают, своего рода, сделку. Старший не ставит его перед фактом. Он просит. Пользуется его желанием отблагодарить. Минхо не может его ни в чем обвинить. Никто не тянул его за язык. Он может понять Чана. Попав в клан подростком, он был фактически лишен детства, юности, и молодость тоже хоронит тут. Он мог встать на сторону Има и не проделывать такой пути вместе с ним.

Но он здесь.

— Хорошо, — после долгого молчания выдыхает Минхо.

— Я не оставлю тебя одного после всего, что сделано, — пытается заверить его старший.

Только вот он не может отделаться от ощущения, что Бан бросит его одного барахтаться в этом дерьме, как только подвернется возможность. Он фактически об этом и говорит. Предупреждает.

— Я услышал, Чан. Спасибо.

Выводы уже сделаны.

Минхо отстраняется. Не может ничего сделать с обидой, что плотно засела внутри. Только вот высказать ее старшему в глаза он не имеет права. Он держит дистанцию, пытаясь смириться с мыслью, что Чана может не быть рядом.

Ему стоит научиться полагаться на самого себя.

Он старается принимать решения самостоятельно. Внимательно слушая старшего, он пытается запомнить все, что рассказывает ему Бан. Делает пометки, записывает важную информацию.

Отцовский бизнес, что свалился на него бетонной плитой, абсолютная грязь. Погружаясь в него все глубже и глубже, ему становится противно от самого себя. Отвращение преследует его везде и всегда. Он просыпается с этим мерзким привкусом, засыпает с ним и во сне мучается от него. Минхо пытается привыкнуть к нему. Смириться.

Выбора у него нет. Вляпавшись в это дерьмо, он ясно понимает – отказаться от этого теперь невозможно. Слишком много узнал. Его просто не оставят в живых.

Поэтому он отчаянно пытается выгрызть себе право на существование. С помощью подсказок Бана у него стало получаться вести дела куда лучше. Его старания стали замечать. На его сторону стали переходить.

Им обоим стало легче.

Он уже назначал встречи и заключал сделки. Не масштабные, но имеющие значение. У него получалось. В такие моменты его переполнял почти что детский восторг. Было очень тяжело сдерживать эмоции, в этом он немного завидовал Чану. Он пожимает руку партнерам и выжидает несколько секунд, когда за их спинами закрывается дверь, прежде чем сорваться с места и, подскочив к старшему, взяв его за ладони, радостно трясти. Бан улыбается. Мягко, но сдержанно.

Но ликование быстро сменяется страхом за собственную жизнь. Он совсем не заметил, как напряжение в клане стало набирать обороты, грозясь перерасти в бурю. Чан и Со не отходили от него ни на шаг, что он стал привыкать к такому вниманию, хоть все еще и считал его лишним. Даже при угрозе жизни. Минхо был на взводе. Покидать стены кабинета ему не хотелось, но дела клана не ждут. Инспекция в порту требовала его присутствия и вызывала волнение. Он должен был отправится туда вместе с замом. В последнее время Хеншик не препятствовал ему и Минхо начал верить, что их отношения стали налаживаться.

Он был глуп и наивен.

Выходка Има взбесила, заставила кровь в жилах вскипеть от злости. Прижимая его к стойке и давя дулом пистолета под подбородком, он даже не подозревал, что способен на такую ярость. И это пугает.

Он не хочет быть чудовищем.

Отшатнувшись от зама, Минхо уходит, гордо вздернув подбородок. Оказавшись в стенах кабинета, что заменил ему дом, он на мгновение прикрывает глаза, делая судорожный глубокий вдох, чтоб успокоиться. Однако это ни черта не помогает. Под горячую руку попадает все, до чего он может дотянуться. И как на зло дверь открывается, беспокоя его. Чан пытается его вразумить, но гнев продолжает застилать его глаза.

— Отдай приказ и больше он тебя не побеспокоит, — сухо произносит старший слова, что отрезвляют его.

Но Минхо даже думать об этом не хочет. Он не убийца. Он не сможет.

Младший прекрасно видит, как раздражают старшего его моральные колебания. Бан говорит много обидных слов. Он пытается абстрагироваться от них. Потому что тот прав. Однако переступить через себя он не может. Голова начинает кипеть, а старший будто и не замечает, продолжая капать на мозги. Будто надоедливое жужжание комара над ухом, от которого он никак не может избавиться. Бесит.

— …Я делаю, ты портишь…

И это оказывается последней каплей.

Он бьет в челюсть. Сильно. Видит как лопается губа старшего и чувствует как костяшки пальцев начинают ныть. Видит как старший психует. Видит как наливаются кровью его глаза. Чан оказывается рядом, сжимая в стальных тисках его запястье. Однако Минхо совсем не пугает ярость, исказившая лицо напротив. Наоборот. Ненавистная маска безразличия в мгновения слетела с него, наконец, позволяя ему увидеть его настоящего. Минхо смотрит так же зло, совсе не уступая старшему.

И это возбуждает.

Между ними напряжение. И одной искры хватает, чтобы разразилась буря.

Страсть. Ярость. Обжигающее чувство, огнем и холодом проходящее по позвоночникам обоих до самого затылка. Взгляды словно мечи сошедшиеся в битве не на жизнь, а на смерть. Грубые касания. Они оставят следы, что ещё не скоро сойдут с их тел. Требовательные поцелуи. Они сводят с ума, пробуждая что-то животное, низменное. Они оба идут у них на поводу. Дыхание. Судорожное. Прерывистое. Они делят его двоих, оба стремясь испить друг друга до дна. Резкие толчки. Громкие стоны. Грязные шлепки влажных тел.

Это сражение, из которого никто из них не выйдет победителем.

Сквозь шум удовольствия, что раздается в ушах, до Минхо доносится шуршание чужой одежды. Тяжесть рядом пропадает и он сводит брови на переносице. Часто моргая, он пытается избавиться от пелены перед глазами и бросает взгляд в сторону старшего, что поспешно натягивает кофту. От его глаз не успевают скрыться шрамы, рассекающие бледную спину, которой он касался ладонями, чувствуя неровности. 

— Какие-то срочные дела, что ты так убегаешь? — хрипло спрашивает он, отчаянно пытаясь сдержать обиду, что таится внутри.

— Я позволил себе вольность, — холод в голосе старшего вводит в замешательство, больно раня. Скривившись от стрельнувшей боли в пояснице, он принимает сидячее положение, — Извините.

Чан переходит на формальное обращение, заставляя младшего сжать челюсть и закатить глаза, давя в себе раздражение.

— Что тебя так взбесило? — это действительно вызывает у младшего вопросы.

— Я не…

— Ты разозлился, Чан, — перебивает его Минхо.

— Я разозлился на себя, — и он отвечает, заставляя младшего нахмуриться, — Не ожидал, что мне прилетит по лицу, — касается языком рассеченной губы, — Подобное не допустимо с моей стороны.

Минхо верит ему. Но чувствует подвох. Он не мог не заметить реакцию старшего. Злой Чан – горяч. И таким он видел его впервые. Его догадки лишь подтверждаются, когда старший начинает избегать его. Бан списывает это на загруженность и Минхо не подвергает его слова сомнению. Он видит, что ему нужно время.

Минхо извиняется.

Чан дорог ему. И он не может допустить, чтобы эта ссора повлияла на их отношения. Он не может допустить, чтобы Чан ушел. А старший ясно дал ему понять, что сделает это. Когда? Неизвестно. И это его изводит. Но повода давать ему он не хотел.

— У меня плохое предчувствие, — впервые зайдя в его кабинет и успев уколоть формальным обращением, делится переживаниями по поводу поездки в порт Бан.

— Если ты будешь рядом, мне не о чем волноваться, — произносит Минхо с мягкой улыбкой, скрывая за ней обиду.

Несмотря на то, что старший выступал в роли его учителя и видел все его взлеты и падения, ему казалось, что, в данном вопросе, он в него не верит. Однако он старается не обращать внимания на терзающие мысли, хоть удается с трудом. Не малая часть беспокойства передается и ему, отчего стали неприятно потеть ладони. Ему нельзя облажаться.

Последующие события напрочь вылетают у него из головы. Защитный механизм мозга срабатывает четко и безоговорочно, напрочь вытесняя болезненную реальность, чтоб сохранить психику.

Только пронизывающий холод реки, на берегу которой он сидел сжавшись в комок, позволял сохранять рассудок. Страх. Животный. Первобытный. Он заставил кровь в жилах застыть. Заледенеть. Он не помнит, что произошло. Но он помнит яркие глаза, что безжизненно погасли уставившись на него. В его памяти пропасть. Такая же холодная как и река, успевшая покрыться туманом. Он бы с радостью утопился в ней.

Он не помнит, как вернулся обратно в порт. Стараясь не вертеть головой по сторонам, он быстро находит знакомую фигуру и решительно направляется к ней. Минхо бы рухнул прям здесь, кому-нибудь под ноги, но упрямо продолжает переставлять ноги, цепляясь за единственный ориентир - круглые глаза.

В порядке ли он? Точно нет. А протянутый ласковой ладонью черный, блестящий в свете фонарей пистолет только ухудшает его состояние. Однако холод металла, к удивлению, немного успокаивает. Но не тогда, когда ему приходиться навести дуло на лоб человека. Сейчас. Минхо должен выступить в роли судьи, который исполнит известный приговор. Имеет ли он право на это? Нет. Должен ли он? Да. Но он не может. Вскинутая рука дрожит. Мысли все вверх дном. Но может это и к лучшему?

Он чувствует спиной тепло прижавшегося тела.

— Я не смогу, — еле слышно, на грани отчаяния шепчет младший.

Чан обхватывает ладонью его ходящую ходуном руку, безжалостно направляя дуло пистолета в лоб человеку. Он его поддержка. Опора. Дьявол-искуситель.

— Вспомни, кто растоптал твою мечту, — горячее дыхание обдает его ухо.

И он делает выстрел. Он. Не Чан. Его палец нажал на курок. Он вынес приговор. Он же и исполнил.

Под ноги падают безжизненные тела и он разворачивается, делая судорожный вдох. Одобрение в круглых глазах вызывает омерзение к самому себе. К горлу подступает ком. Его бы долго рвало рядом с трупами, поэтому он уезжает. Точнее не сопротивляется, когда чьи-то руки, держа за плечи, увели его. В офис компании его завели другим путем. Это показалось ему странным, но после на глаза попали бледные красные разводы на полу, и вопросы пропали. Пришлось прижать ладонь ко рту и за считанные секунды долететь до собственного кабинета.

Его рвет всю ночь. Горло горит. А по лицу безостановочно текут слезы. Он не может их контролировать. Он даже не может назвать это истерикой. Он не имеет на нее права.

Он убийца.

А снисходительный взгляд Чана, что застал его не в лучшем виде, лишь добивает сильнее. От их разговора ему не становится легче. Он скорее добавляет груза на его плечи. Нашел с кем делиться угрызениями совести. Он Жнец. Ему стоит держать это в уме, когда в следующий раз захочется излить душу Бану. Только вот сердцу плевать на доводы рассудка. Оно болит и истекает кровью. Той кровью, от которой он никогда не сможет отмыть руки.

— Твое первое убийство, — меняет тему Минхо, — Ты чувствовал тоже самое?

— Наверное, — старший пожимает плечами, — Я не помню… — говорит искренне, соединяя густые брови на переносице.

Он задумывается, пытаясь вспомнить, что совсем не замечает как слетает маска. Зато замечает Минхо, жадно вглядываясь в бледное лицо. Смирение. Вот, что искажает грубые черты. Он сломлен. Минхо видит это в рассеянном, потухшем взгляде.

— На моем счету столько убийств, что впадать в морализаторство сродни самоубийству, — продолжает Чан.

Минхо хочется пустить себе пулю в лоб от стыда. Он ничтожество. Гребаное ничтожество, не имеющее право судить. Он ничего не знает о старшем. И это заставляет что-то сжаться в груди. Он до боли прикусывает щеку. Маска безразличия - всего лишь маска, за которой прячется такой же человек как и он. Но сломленный и пытающийся жить дальше.

— … Как там в той песне, — Чан задумывается, — Свет зовет доброй силой, а тьма смертельно красива… — неожиданно красиво напевает он.

— Хочешь сказать, что до сих пор не выбрал сторону? — с ужасом понимает Минхо.

— Почему? — вернув маску обратно, старший склоняет голову к плечу, — Выбрал.

Только он не верит. Но на старые раны не давит. Они до сих пор кровоточат. Он убедился в этом.

Чан протягивает ему ладонь. И Минхо долго не решается принять ее. Он ее не достоин. Но старший не спешит уходить, продолжая стоять, и ему становиться не удобно. Он хватается за нее словно утопающий за соломинку. Однако встретившись вблизи с круглыми янтарными омутами Минхо не выдерживает. Осознание собственной никчемности вперемешку с виной перед старшим, накрывает его с головой.

Он прижимается к нему, пряча глаза в изгибе шеи, размазывая полившиеся градом слезы о черную ткань. Его бьет крупная дрожь, отсекая любую попытку успокоится. Жалость. Несправедливость. Трусость. Все смешалось в один большой ком и навалилось на него не жалея сил. Придавило бетонной плитой к земле, напоминая где каждый из них окончит свой путь.

Под утро голова начинает зверски ныть, отчего уплывает сознание. Он проваливается в беспокойный сон, полный смятении и тяжести. В сон, который совсем не приносит облегчения. Который лишь сильнее возбуждает итак гудящую голову. Он просыпается от дерущей боли в горле и с невыносимой жаждой воды. Такой же помятый как и он сам, Чан услужливо подает ему стакан, который он осушает до дна. С отпечатком подушки на щеке, с бардаком на голове и во вчерашней одежде, он смотрит на него с сочувствием в припухших после сна глазах.

Он остался с ним. Несмотря на весь ужас произошедшего – это греет душу. Но не долго. Мрачные мысли нападают исподтишка, окуная его в грязь, из которой он теперь никогда не выберется. Минхо полностью погружается в работу, заваливает себя делами настолько, чтобы головы от бумаг не было когда поднять, не то чтобы думать о переживаниях.

Унылые будни скрашивает лишь Чан, который стал на порядок мягче. Старший пускает его в свое личное пространство, позволяет каждый раз стягивать с себя лонгслив и выводить узоры на его молочной коже. Он открывается для него с другой стороны и Минхо остается лишь благодарить его поцелуями, за проявленное доверие.

Водить ладонями по бледной, бархатной коже оказывается верхом экстаза. Минхо не понимает чего стеснялся старший раньше. У него красивое тело. Сильное. Выносливое. Будто выточенное в мраморе. Крепкие мышцы плавно перекатывались под полупрозрачной кожей. Тонкая талия, тонкие кисти, тонкие лодыжки. Он само совершенство.

Минхо завидует. Чан красив. По-другому. Это мужественная красота. Эталон. Не то что он. Надень он парик и от женщины его отличит лишь разворот плеч.

— Такое красивое тело и такие уродливые шрамы, — со вздохом восхищения тянет он, — И ни одного на лице, — он скользит взглядом по грубым чертам.

— Я не мог позволить им исказить мое итак уродливое лицо, — безразлично бросает старший, но он успевает заметить на дне янтарных глаз грусть.

— Серьезно? — неверяще спрашивает Минхо, — Считаешь себя уродом? Кто заставил тебя так думать? — с искреннем негодованием спрашивает он, видя как раздражает старшего его возмущение.

С тяжелым вздохом тот откидывает голову на спинку дивана и коротко жмурится.

— Хочешь сказать, что считаешь иначе? — с усталостью отвечает Чан вопросом на вопрос.

Он что не верит ему? Минхо застывает в растерянности.

— Красота в глазах смотрящего, — отмерев, произносит он, пытаясь донести до старшего простую истину, — Твои черты лица… — Минхо замолкает, пытаясь собрать слова воедино, — безмятежные, — старший выгибает бровь, — Они грубоваты, но гармоничны. Если мое мнение имеет значение, то я считаю тебя привлекательным, — несмотря на скептицизм старшего продолжает он, искренне признаваясь, — Ты не вписываешься в стандарты, но нужно ли это? — Минхо соглашается с общепринятыми стандартами, но не возводит их в абсолют, — Ты как непоколебимая скала. Смотря на тебя, я уверен – ты не предашь, — Чан молчит, буравя его тяжелым взглядом, — Не веришь мне?

— Нет, — резко произносит старший, обижая Минхо. Тело под ним напрягается и он неловко ерзает, не выдержав, отводя взгляд.

Невидяще уткнувшись в пейзаж за окном, он долго молчит, прежде чем вновь решительно обернуться к старшему.

Минхо намерен доказать искренность своих слов.

И Чан позволяет.

Он целует не губы, а часть души. Прикасается сердцем к другому сердцу. Создает нить, что свяжет их судьбы. Каждый поцелуй – штрих в их картине будущего. Каждое касание – обещание стать поддержкой.

Времени не существует. Только они. Здесь и сейчас. Погруженные в нежность и ласку. Чувственные, открытые и желающие друг друга. В это мгновение мир теряет свои очертания. Посторонние звуки исчезают, исходят на нет. Остаются лишь их голоса, их дыхание, которое сплетается в единое целое.

Они создают свой собственный космос, которым становятся друг для друга.

Минхо не простит себе, если сделает Чану больно.

Минхо примет за него пулю, только вот Чан держит пистолет.

Ему стоило напрячься ещё тогда, в тот день, когда старший проявляет не свойственное ему поведение. Напивается вусмерть и ведет себя по-детски. Он тогда пошел на поводу, растерявшись от прилива нежности и тактильности старшего. В тот день, обнимая его и чувствуя как Чан жмется в ответ, гадкое чувство внутри не давало ему покоя.

И только сейчас он нашел ему объяснение.

Бегая взглядом по оставленной записке, Минхо совсем не замечает, как буквы начинают расплываются. Толи от слез, что застилают глаза, толи от того, что дрожит рука. Или от всего вместе. Он перечитывает ее раз за разом. Не верит. Делает больно себе снова и снова. Беспомощно разворачивается к двери. Делает пару шагов. Останавливается, будто наткнувшись на стену. На огромный забор. Сминает в кулаке записку. Смуглая кожа на костяшках натягивается и белеет.

Мир вокруг теряет краски. В мгновение. Он глупо моргает, избавляясь от слез, и понимает, что вокруг серость. Все вокруг стало блеклым. Тусклым. Мутным. Минхо думает, что ослеп. Что-то внутри сжимается и болит. Заставляет сжать столешницу и согнуться, рвано выдыхая. Густые брови на красивом лице заламываются, ему становится тяжело настолько, что с сжатой челюсти вырывается скулеж.

Предательство.

Оно отдает горечью на языке. Колени подгибаются и он оседает, облокачивая голову об угол стола. Лицо искажает уродливая гримаса и он обессилено ударяет ладонью по бедру. Он ведь знал. Прекрасно все знал! С груди вырывается тихий, на грани сумасшествия смех, заставляя склониться к полу. Чан ведь предупреждал. Открыто говорил. Минхо думал, что это произойдет ещё не скоро. Идиот! Он не думал, что это произойдет ТАК! Вернее, вообще, думать об этом не хотел.

Он выдержал все. Выдержал роковой день во Франции. Выдержал, стоя у могилы отца. Выдержал, когда пуля оставила след на щеке. Но сейчас…

Чану изуродовали тело. Минхо – душу.

Со Чанбин стучится перед тем как войти в кабинет. Ли стоит к нему спиной, облокотившись о край столешницы.

— Господин, — обозначает себя Со, кланяясь даже если тот этого не видит.

— Какие отношения тебя связывают с Чаном? — вопрос застает его врасплох.

— Рабочие, — напрягшись, отвечает тот, — Мы коллеги.

— Никаких дружеских, даже товарищеских отношений? — Минхо подвергает сомнению его слова, что вгоняет Со в еще большее недоумение.

Он скользит взглядом по позе младшего и натыкается на скомканный листок, лежащий на краю стола.

— Нет, — отвечает он.

— С этого дня я не потерплю никаких отношений с ним, — сухо произносит Минхо, — Общение должно сойти на нет. Я посчитаю это личным предательством, — говорит с нажимом.

Атмосфера в кабинете сгущается. По позвоночнику Со пробегают неприятные мурашки. Только вот понять, что происходит он не может. Господин все также смотрит в окно перед собой. Его голос безэмоционален. Невозможно узнать, что движет им.

— Как мой глава безопастности предупреди об этом каждого, — продолжает Ли и Чанбин замирает, услышав назначение, — Я не хочу ни видеть, ни слышать ничего, что может мне напомнить о нем. Так же проведи тихую чистку. Я должен быть уверен, что никто не сливает ему информацию обо мне. Любую.

— Господин Ли… — осторожно начинает Со. Он обескуражен происходящим и не знает как себя вести. Но если Минхо посчитал его достойным такой должности, он не имеет права не уточнить, потому что это на прямую касается его безопасности, — Что произошло?

— Чан теперь свободен, — глухо отвечает босс, — как и хотел, — тихо добавляет.

— Как человек, имевший непосредственный контакт именно с вами, он опасен, — с намеком произносит Чанбин.

— Он свободен, — с нажимом повторяет Минхо, — Пусть идет. Преследовать не нужно.

Со хочет возразить, но язык не поворачивается. Традициям необходимо следовать, только видимо это не тот случай. Он знает какие отношения связывали Бана с Ли. Он слышал. И не единожды. А главное видел. Собственными глазами видел их отношение друг другу. Видел как Кристофер готов был разорвать любого за Минхо. Он не знает, что между ними произошло. Но ему до одури любопытно. Только он даже дернуться не посмеет, чтобы узнать все подробности. Что-то в голосе господина останавливало его.

— Будут ещё какие-то поручения? — лишь интересуется Со.

— Отвези меня домой, — просит Ли.

Он давно хотел увидеть мать. В груди теплилась слабая надежда, можно сказать детская и наивная. Он очень хотел увидеть мать трезвой и провести время в ее кампании. Особенно сейчас. Она нужна ему.

Открыв дверь квартиры, в которой прошло его детство, квартиры, в которую мать вернулась, не выдержав в отцовском особняке, он прошел внутрь, вдыхая пары алкоголя и в отвращении морщась. Эмоции обрушиваются на него словно ушат ледяной воды, перенося в тот день, когда Чан, напившись, лез к нему в объятия. Запах алкоголя выступает триггером. Хочется разнести квартиру в пух и прах. Но он из последних сил держится из-за матери. Хочется ощутить ее ласковые руки у себя в волосах. Хочется разрыдаться у нее на груди как мальчишка, совсем как в детстве, когда он разбил коленки, пытаясь научиться ездить на велосипеде.

Но все надежды были жестоко разбиты о суровую реальность.

Он заметил ее сидящую на диване и сверлящую мутным взглядом полупустую бутылку, что стояла перед ней на журнальном столике. Она подняла голову на шум в дверном проеме, пытаясь сфокусировать взгляд на вошедшем.

— Мино, дорогой, — она поднялась и, попытавшись сделать шаг навстречу, чуть не упала. Он вовремя оказался рядом и подхватил ее.

Усадив мать обратно, он, скривившись, подает в напротив стоящее кресло, устало прикрывая тяжелые веки.

— Мам, я устал, — глухо выдыхает он, рассчитывая на поддержку. Хотя бы на слушателя.

— Я тоже, — послышалась в ответ и он открыл глаза, уставившись в потолок, пытаясь понять насколько она серьезна.

— От чего? От постоянного пьянства? — подобравшись в кресле, праведно возмущается сын.

— Не надо меня упрекать! — пьяно восклицает мать, — Я же не говорю, что у тебя руки в крови!

Минхо будто переломали позвоночник и отрезали язык. Он сидит, беспомощно хлопая ресницами и бегая взглядом по единственному родному человеку, наблюдая как он становится врагом. В груди что-то больно сжалось, не давая сделать вдох. Будто ржавый гвоздь воткнули прямо в легкие, заражая кровь.

— Зачем ты, вообще, приехал?! Зачем?! — не унималась она, начав кричать, — Я говорила тебе! Я просила тебя! Не надо! — начиналась истерика, — Все было хорошо… Ненавижу его! — схватив бутылку, она швырнула ее в стену и та разбилась, пачкая остатками вина обои и образовывая лужу на полу, — Чертов Ли!

Он подскочил к матери и, сжав в объятиях, крепко прижал к себе, пытаясь удержать на месте, пока она колотила его груди. Совсем скоро удары ослабли и женщина безвольно повисла у него на руках. Он аккуратно уложил ее на диван, поправляя растрепавшиеся волосы. Оглянувшись, подмечая беспорядок, он решительно достал телефон.

Врачи приехали быстро. Минхо даже не успел замерзнуть, стоя под открытым нараспашку окном.

— Делайте все, что нужно, — не поворачиваясь произносит он.

Медицинские работники поставили женщине капельницу и стали приводить в чувства. С недоумением смотря по сторонам, не признавая людей вокруг, ее взгляд упал на руку, в которой торчал катетер. Она попыталась остервенело выдернуть его, но ее остановили, придав за плечи к дивану.

— Эй! — она принялась пинаться ногами. 

— Мам, — Минхо подошел к ней, присев рядом на корточки и взяв за руку, большим пальцев успокаивающе проводя по костяшкам, — не бойся, тебя заберут в клинику и выле…

Он осекся под гневным взглядом.

— Я тебя ненавижу, — прошипела она, полаявшись вперед, — Всю жизнь мне сломали! Ты и твой отец! Ненавижу! Горите в аду!

Это было последнее, что прокричала она ему в лицо, перед тем как санитар вколол ей снотворное и она обмякла. 

Что-то оборвалось глубоко в душе, с концами утопая во тьме. Ржавый гвоздь вогнали в самое сердце.

Продолжая все так же сидеть, он уронил голову, шумно выдыхая. Напоследок сжав руку матери, Минхо резко поднялся, уступая дорогу медперсоналу. Они переложили ее на носилки и унесли, оставляя его в полном одиночестве стоять посреди квартиры. Он глядел по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти дом, в котором вырос. Дом, который с каждой секундой становился чужим и могильно холодным. Дом, в который он больше не вернётся. 

Лимит эмоций исчерпан.

Совершенно опустошенный он покидал пределы квартиры, что в одночасье стала ему абсолютно чужой. Позади раздавались тихие уверенные шаги Чанбина, которые не позволяли ему рассыпаться на части прям на лестничной площадке. Выйдя на улицу, Минхо останавливается на крыльце подъезда, глубоко вдыхая промозглый воздух.

— Вы как? — подает голос Чанбин, искренне переживая за господина, который за один день пережил два предательства.

Нет. Минхо не сломался. Он вдребезги разбился.