Когда Артур пытается пригласить Матвея провести Новый год вместе, он жутко волнуется. Почему-то кажется, что то, что сработало бы с девчонкой, совсем никак не сработает с парнем, и из-за этого приглашение вслух звучит каким-то кривым, косым и вымученным, хотя оно искреннее и правда идёт от самого сердца. Вот и Матвей явно замечает эти перекособоченные, словно бы фальшивые ноты; в ответ он приподнимает светлые брови и смотрит вопросительно.
– Это ты приглашаешь с какой целью? – уточняет он. – Планируешь, что мы будем сидеть по-дружески – или как парочка?
Вот. Сразу же сложности, никакого простого и понятного согласия.
– Как мне нужно ответить, чтобы ты сказал "да"? – встречно спрашивает Артур. Понятное дело, что ему больше хочется как парочка. Тем более, что они с Матвеем, кажется, куда-то туда и идут, просто в очень медленном темпе. Но в целом Артур согласен на любой исход, лишь бы да. Ему не очень хочется цепляться за статус и из-за этого упустить вообще весь вечер.
Но Матвей, явно не удовлетворённый этой попыткой Артура проявить гибкость, вздыхает.
– Честно, Артур. Честно, – просит он, и в его словах вдруг появляется какая-то горькая тяжесть. – Потому что я правда не понимаю, кто мы друг другу. Мы то обжимаемся на грани фола, то целыми днями почти не разговариваем, и так ни разу и не обсудили, что всё это значит. Это движение к чему-то серьёзному – или мы так, иногда развлекаемся, пока ждём это серьёзное откуда-то с другой стороны?
С этой претензией не поспорить. Отношения у них действительно плавающие, с толком не обозначенными границами. С толком не обозначенным ничем, если уж на то пошло. Артур иногда смелеет и тянется ближе к Матвею, прижимается теснее. А иногда наоборот, между ними начинает ощущаться натянутый холод, и как будто любое движение навстречу будет лишним, и тогда Артур уже попросту не осмеливается потянуться, а ждёт потепления.
Видимо, надо было не ждать, а всё-таки идти напролом, самому провоцировать тепло и высекать пламя. Артур же в каком-то смысле пустил всё на самотёк, всё опасался нарушить границы – ну и вот, теперь, похоже, границы стали формироваться где-то совсем не там, где Артур хотел бы их видеть.
Ладно. Значит, честно. Конечно, немного страшно признаваться вот так напрямую – а вдруг в ответ прозвучит отказ? – зато хотя бы становится точно понятно, каких слов Матвей ждёт.
– Я приглашаю в надежде, что мы посидим как парочка, – признаётся Артур. – Ты, я, романтика, всё такое. Может быть, даже свечи – посмотрим по настроению. На такое приглашение придёшь?
Конечно, ему хочется услышать "да", хочется до дрожи под рёбрами. Но Матвей только неопределённо поводит плечом:
– Мне надо подумать. Прости, не могу сказать сразу.
Артура подмывает спросить: а если бы я приглашал по-дружески? ты ответил бы сразу? дело в том, что я пытаюсь тянуть тебя в отношения? это тебя смущает? Но вслух он только покладисто соглашается: – Хорошо. Я подожду. Считай, что приглашение бессрочное, просто дай мне знать, как что-то решишь.
И после этого оказывается очень сложным не давить на Матвея, не дёргать его, не пытаться добиться ответа поскорее. Потому что пауза, которую Матвей берёт на размышление, оказывается откровенно долгой. Дни убегают стремительнее, чем вода сквозь пальцы. И чем ближе январь, тем настойчивее Артуру кажется, что ответа никакого и не будет вовсе, что это так, смягчённый способ отказать – хотя смягчённый ли? Разве здесь смягчает хоть что-то эта пытка надеждой?
Матвей возвращается к этому разговору только в последний день тренировок, когда всех уже вот-вот должны разогнать в новогодние отпуска. Артур к этому моменту, признаться, уже мысленно почти ставит крест на каком-либо совместном празднике. И к объявившемуся рядом Матвею, который заявляет, что хочет "кое-что сказать", поворачивается почти обречённо.
Его ожидания ломаются самым приятным образом.
– Если ты ещё приглашаешь, то я приду, – говорит Матвей. И взволнованно косит тёмным глазом: – Ты ведь... ещё приглашаешь? Я знаю, ты говорил, что приглашение бессрочное – но всё равно, мне кажется, я даже для таких условий как-то слишком затянул с ответом.
Первые несколько мгновений Артур вхолостую хлопает ртом, пытаясь не подавиться собственным восторженно затрепыхавшимся сердцем.
– Я приглашаю! – заверяет он наконец, как только снова обретает дар речи. – Конечно! Буду очень рад тебя видеть!
Матвей улыбается тонко и немного смущённо.
– Со свечами тоже можем попробовать, – дарит он напоследок, перед тем как отойти и сделать вид, что ничего подобного они тут не обсуждали. Звучит сразу и как извинение, и как уступка, и как дразнящее обещание. И Артуру теперь как будто остаются только самые приятные ожидания.
Конечно, к тридцать первому числу он покупает ещё и свечи. Как иначе. На такую провокацию попросту нельзя не повестись.
Тридцать первого Матвей приходит довольно поздно, появляясь на пороге квартиры Артура только ближе к десяти вечера. Да, он сразу предупредил, что у него дела и что рано прийти он не сможет, а по ходу вечера ещё пару раз отписался с извинениями, предупредить, что задерживается. И тем не менее, в груди всё равно дрожит какая-то хрупкая тревога, заставляющая бояться, что всё вот-вот отменится. Поэтому, когда наконец раздаётся звонок домофона, Артур испытывает такое невменяемое облегчение, что даже колени подгибаются.
У Матвея снег на шапке и на ресницах, а руки замёрзшие, холодные, болезненно покрасневшие. Артур хлопочет вокруг него, помогает снять верхнюю одежду, старается скорее согреть и устроить поуютнее. И позволяет застать себя врасплох тому, как на его запястьях вдруг смыкаются смыкаются холодные пальцы.
– У нас ведь всё по-прежнему? Как договаривались? – уточняет Матвей. И его лицо оказывается совсем близко, примерно на расстоянии выдоха, так, что каждую ресницу можно рассмотреть, каждую крохотную каплю влаги на этих ресницах.
Несколько мгновений Артур борется с соблазном податься вперёд и молча поцеловать его, ничего не спрашивая и не объясняя.
– Конечно, всё по-прежнему, – заверяет он. И сам уже пытается прояснить для себя: – Извини, а вот сейчас – это ты напрашиваешься или?..
Матвей подаётся ещё немного ближе, так, что его дыхание начинает жечь губы.
– Напрашиваюсь, – соглашается он.
Они целуются прямо в коридоре, так ни на шаг и не сдвинувшись в сторону комнаты, и у Артура в голове с хрустом ломается картинка предстоящего вечера – словно его кульминация оказалась в самом начале, и теперь не очень понятно, как будет выглядеть вся композиция в целом. Но вместе с тем целовать Матвея, изучать вкус и жар его рта оглушающе приятно, а бережные ладони на груди ощущаются так, словно они держат напрямую за самое сердце, и сердце это доверчиво, уязвимо дрожит.
– По-моему, я тебя люблю, – признаётся Артур и пытается теснее вжать Матвея в себя. К чёрту выдуманные красивые картинки и нафантазированные планы. Так, как всё идёт сейчас, тоже прекрасно. И даже лучше, потому что оно – настоящее, живое, горячее. Потому что сейчас Матвей такой головокружительно осязаемый и близкий, каким ни в одной фантазии никогда не был и не будет.
– Ох, какой же ты торопыга, – растроганно бормочет Матвей. Но не отстраняется ни на сантиметр, и в груди от этого тепло-тепло: не отвергает.
– Прости, – всё же извиняется Артур. Ему не хочется создавать ощущение, что он сразу с порога чего-то требует. – Ты не отвечай ничего, если пока не хочешь. Это я просто ляпнул как чувствую, да и всё, тебя это ни к чему не обязывает.
У них впереди ещё целый вечер и как минимум часть ночи. И Артур вообще-то рассчитывает, что для них обоих это станет приятным воспоминанием, а не неловким. Поэтому всю неловкость надо изгонять, начиная вот прямо с порога.
Томящийся в холодильнике оливье они в итоге делят на два разнящихся салата – Матвей оказывается поклонником той версии, что с яблоком, а Артур, хоть и не понимает таких вкусовых пристрастий, не видит ни одной причины не пойти навстречу и не покрошить половинку яблока в половинку оливье. Тем более что яблоки в доме есть, бежать за ними никуда не надо. И, пока Артур строгает одно из них в салат, Матвей пытается что-то художественно вырезать из другого.
– Вообще-то для этого нужен специальный нож и прямые руки. А не как у меня, – вздыхает он перед тем, как передать Артуру получившуюся яблочную голову. И чем дольше Артур на неё смотрит, тем настойчивее ему кажется, что он угадывает собственные черты, схваченные приблизительно и грубо, но тем не менее, как будто с нежностью.
– Что ты! По-моему, вышло классно, – возражает он. И снова чувствует, как дрожит и заходится сердце.
Они ужинают, немного спорят о новогоднем фильме, но успевают выбрать компромиссный вариант, даже не успев всерьёз начать ломать из-за этого копья. Потом, ближе к бою курантов, Артур вынимает из холодильника шампанское, и они с Матвеем перебираются из кухни в комнату, к телеэкрану, где уже заготовлены незажжённые пока свечи.
– Ты ведь сказал, что мы можем попробовать, – напоминает Артур, доставая зажигалку. И на всякий случай делает паузу, оставляет окно для отступления. Которым Матвей совершенно не пользуется – более того, он одобрительно кивает.
– Я ещё и свои притащил, – сообщает он. – Они в рюкзаке остались, секунду! – и он выскакивает в коридор, чтобы вскоре вернуться с двумя небольшими баночками: – Вот. Это мне подарили на нацчемпе. Угрожали, что ароматизированные. Думаю, лучше повода зажечь их не будет, так что – пустим их в ход?
Артур не видит повода возражать, так что зажигает и эти. И садится на диван, намереваясь включить и настроить телевизор, – но вместо этого Матвей немедленно опутывает его объятиями и утягивает в поцелуй.
В комнате нет верхнего света, горят только свечи да огни ёлочной гирлянды. Из-за этого всё происходящее ощущается особенно раскалённым, даже интимным. Артур жадно льнёт к Матвею, и совсем не чувствует в себе сил выпутаться, и даже готов так и провести всю новогоднюю ночь. Если это, согласно примете, ещё и на весь год перенесётся, то и вообще идеально.
– Успеем до двенадцати, наверное? – не очень понятно выдыхает Матвей между поцелуями. И весь как-то оседает, сползает ниже по спинке дивана, почти что затягивает Артура на себя. Его руки быстро ускользают вниз – и вызывающе сжимают Артура там, внизу, и уже находят пуговицу на джинсах. Теряясь от такого натиска, Артур едва успевает перехватить его запястья.
– Меня торопыгой ругал, а сам? – ошеломлённо бормочет он.
Матвей смотрит на него снизу вверх так, что в его глазах хочется сгореть немедленно.
– Артур, – нежно и вопросительно тянет он. – Ты же сам пригласил меня на всю ночь. Неужели ты планировал, что мы будем только за ручки держаться?
– Я был к этому готов, – признаётся Артур. Вообще – да, он искренне не рассчитывал, что в первый же вечер всё зайдёт так далеко. – Я бы ничего не сделал, если бы ты сказал, что не хочешь.
– Но я хочу, – ласково возражает Матвей.
Как после этого можно в нём не утонуть, не забыться рядом с ним?
Поначалу всё идёт немножко комом, как тот самый пресловутый первый блин. Артур весь кипит изнутри от того, как стремительно всё разворачивается, словно в самых дерзких фантазиях, и под рукой Матвея он сгорает очень быстро, словно спичка, выплёскивается за какие-то совсем уж считанные мгновения. Стыд мучительно обжигает щёки – а Матвей эти горящие щёки целует и уверяет, что ничего страшного не случилось. Артура всё равно жжёт, и он не думает, что это "ничего страшного", и немного не знает, куда теперь себя деть. Хоть падать на колени и извиняться за то, что вышла такая совсем не праздничная осечка.
На коленях Артур в итоге действительно оказывается, стараясь хоть немного исправить дело с помощью минета. Ему даже нравится вот так ещё полнее изучать Матвея на вкус и слышать над головой сладкие приглушённые стоны, он привыкает к тому, как вздрагивает собственное горло при попытках взять поглубже. А когда Матвей в такие мгновения гладит его по голове, от нежности сердце заходится, крутит в груди одно сальто-мортале за другим и, кажется, все сосуды запутывает к чёрту.
Бой курантов они всё же пропускают. Но когда Артур пытается об этом виновато заикнуться, Матвей, расслабленный после любви и доверчиво мягкий, только качает головой.
– Там наверняка было всё как в предыдущие годы. Ударили двенадцать раз, а потом сыграли гимн. Гимн я знаю наизусть, да и ты наверняка тоже. Никакого повода для беспокойства, – заявляет он, приникает к Артуру теснее и закрывает глаза. Так он выглядит совсем уязвимо светлым, и руки Артура на его плечах в полумраке кажутся почти чёрными. Артур сцеловывает с его кожи лепестки света, падающие от свеч и от гирлянды, и понемногу умирает от счастья.
– Если ты уже хочешь спать, я готов всю ночь быть твоей подушкой, – тихонько шепчет он.
– Вот ещё. Использовать праздничную ночь с тобой так бездарно? У нас ещё шампанское не вскрыто и кино не смотрено, – возражает Матвей. И вдруг роняет Артуру в плечо, неожиданно, нелогично и горячо: – И вообще, я тебя люблю.
Артур очень пытается не умереть от разрыва сердца прямо сейчас.
– Я весь твой, вместе со всей этой праздничной ночью. Рули мной как хочешь, – растроганно говорит он.
Потом они всё-таки включают кино, и Матвей с нарочитыми драматическими придыханиями пародирует вступительную речь, а Артур отзывчиво смеётся и гадает, получится ли выпить шампанское из ямочки между его ключиц.
Можно потом и это проверить. У них ведь теперь действительно всё впереди.