Она росла счастливым ребёнком. Всё её детство было окутано солнечным светом и теплом, на которое только способна любящая мать. Она, Хизер, была неугомонным вихрем, ураганом, мечтавшим постичь необъятный мир, охватить всю его красоту и запечатлеть на подкорке в своей лохматой голове, оставить его незапятнанным. Правда, будучи маленькой, она до конца, конечно, своего стремления не понимала – понимание пришло значительно позже.

Тогда, когда была маленькой, она просто стремительно вращалась в мире детства и волшебства, и ей казалось, что этот мир – вечен. Он никогда не исчезнет, и она никогда не вырастет – да ей того и не хотелось.

В мире детства было многое, если не всё, – было ощущение восторга в каждом новом дне, потому что в каждом дне – было новое. Были друзья и вместе с ними обиды – детские и скоротечные, о которых почти тут же все забывали, потому что, когда ты ребёнок, – мир удивительный и простой. Было мороженое – любимое фисташковое, потому что зелёное, – целое пластиковое ведёрко мороженого, которое мама покупала каждые выходные, потому что была традиция – мороженое и диснеевские мультфильмы. С мороженым и мультфильмами было здорово, потому что рядом – была мама.

Став старше, Хизер часто думала о том, что всё её детство было замечательным лишь потому, что у неё была её мама.

Мама, за которой Хизер неумело и неловко повторяла, пока та занималась йогой. Которая готовила самые вкусные венские вафли – настолько восхитительные, что, сколько бы Хизер ни старалась, у неё ни разу так и не получилось повторить этот кулинарный шедевр. Мама, которая позволяла уже с двенадцати красить волосы в непонятный оттенок медно-розового, напоминающий о шумных нью-йоркских закатах и сладких мягких персиках. Мама, которая, не слушая никого, шла в этом мире своей дорогой и помогала маленькой Принцессе следовать своей.

Иногда, вспоминая детские годы, проведённые рядом с ней, Хизер невольно ужасалась, приходя к мысли, что, в общем-то, не была идеальной дочерью, даже, пожалуй, совсем наоборот – капризной и требовательной, какими и должны быть Принцессы. Мама тоже не была идеальной. Но при этом – была лучшей.

Хизер хорошо помнит, как они постоянно куда-нибудь выбирались, лишь бы не сидеть в душной квартире. Ходили по многолюдным, преисполненным суетой кварталам, гуляли в Центральном парке, кормили уток, покупали мороженое и краску для волос. Как мама смеялась и дурачилась, и как глупо смотрели на неё люди, и как она глядела в ответ – непосредственно, по-детски, счастливо. Не понимая, отчего они в недоумении.

Хизер приходила как-то в голову мысль, что, будь она тогда другой, не знавшей свою маму, то непременно решила бы, что та сумасшедшая.

В одну из таких прогулок мама говорила с Хизер о супергероях. «Они ходят среди нас, а мы можем даже и не подозревать об этом!» — восторженно воскликнула она тогда. Хизер тогда подумала, что её мама – тоже супергероиня. Ей было семь.

Мама привела её в Смитсоновский музей, на выставку Капитана Америки. Девочка тогда удивилась: она очень не любила всё, что связано с военной тематикой. В её понимании все солдаты были ужасно некрасивые, а ещё наверняка потные и грязные. Да и в конце концов, разве солдат может жениться на Принцессе?

Пока они ходили по залу, Хизер почти не слушала, что говорил экскурсовод. Но видела взгляд матери, восхищённый и отчего-то печальный, и пыталась смотреть так же. А потом столкнулась взглядом с ним.

То была фотография Стива Роджерса – пока тощего и на вид болезненного паренька из Бруклина. Что могла почувствовать семилетняя девочка, глядя на фотографию парня – считай, мальчишки, – которому даже каска комично великовата? «Не похож он на солдата», — подумала маленькая Хизер.

Но тогда что-то всё равно кольнуло.

А затем увидела другую – после преображения. Мужчина с фотографии смотрел спокойно, но решительно. И было что-то во взгляде голубых глаз, показавшееся добрым и обнадёживающим. Мама, будто почувствовав эмоции дочери, сказала:

— Было бы здорово, появись у людей снова такой хранитель, правда?

Девочка мысленно согласилась. Он, как никто другой, подходил Принцессе.

Когда миновало её четырнадцатое лето, она пришла сюда снова, с одноклассницами. Она уже не смотрела на другие фотографии – иногда только на ту старую, где Роджерс ещё совсем не Капитан, а лишь наивный и светлый мальчишка из Бруклина, правда, со взглядом взрослого человека. Зелёные глаза неотрывно глядели на те самые голубые. Только взгляд Капитана Америка всегда был направлен почему-то как будто поверх голов – вдаль, вперёд, ввысь.

В будущее.

И всё же казалось, что ему можно доверить что угодно. Сначала Хизер ругала себя, думая о том, насколько это глупо. А потом, когда приходила, незаметно, пока рядом никого не было, стала делиться секретами.

Никто бы не дал ей совета, но становилось легче и, как ни странно, надёжнее. Спокойствие, излучаемое человеком с картины, словно бы передавалось и ей. Здесь, в Смитсоновском музее, стоя рядом с манекенами и глядя в голубые глаза Капитана, Хизер чувствовала себя в безопасности.

Одноклассницы весело и беззаботно щебетали и не разделяли её задумчивости. Только обсуждали мужчин со старых, чёрно-белых фотографий.

— Разве он не красавчик? — вздохнула Кара, глядя на Капитана.

— А мне больше нравится Баки, — возразила Кристина.

— Если бы Питт Бланчард был хоть вполовину таким же красивым, я бы ни за что не отказалась тогда от свидания.

И обе хихикнули.

Хизер вздохнула.

Взглянула на Капитана и вздохнула ещё раз. В груди снова кольнуло.

Восемнадцатый год жизни выскочил навстречу из-за угла с битой наготове.

День тогда был обычный: Хизер с мамой собирались есть мороженое и смотреть телевизор, правда, не диснеевские мультфильмы, а что-нибудь посерьёзнее. Погода стояла ласковая, солнечная, и день таял, щедро разливая по небу персиковую краску, мешая её с лиловой и лазурной… Лучи солнца играючи прошлись по шпилю Эмпайр-стейт-билдинг, а после упорхнули, сменяясь сумерками.

Они говорили по телефону.

— Как насчёт ягодного с клубничным топпингом? Давненько его не ела… — предложила мама, бродя по магазину.

— Ну ма-а-ам! Не хочу ягодное. Возьми мне фисташковое!

— Ты только его и ешь, — рассмеялась та в трубку. — Неужели не хочется попробовать что-нибудь другое?

— Нет, не хочется. Ну пожалуйста!

— Хорошо-хорошо, Принцесса. Тогда фильм выбираю я!

— Замётано!

Если бы тогда, в момент разговора, Хизер всё знала, она бы согласилась на любое мороженое, лишь бы мама пришла домой. А лучше бы – просто попросила её вернуться, как можно скорее и никуда не заворачивая. Возможно, мама бы просто посмеялась мнительности дочери, но всё равно бы пришла.

Она всегда приходила.

Всегда, кроме этого вечера.

Когда позвонили из участка, Хизер сначала решила, что это просто розыгрыш. Но потом посмотрела на часы. Она едва ли помнила, как выбежала на улицу, села в такси и доехала до нужного адреса: в голове сильно шумело. Набирала номер сотового мамы, раз за разом, не меньше десяти раз, пока они не доехали до больницы, и когда девушка влетела в широкие стеклянные двери и её поймали офицеры, когда она увидела их глаза, сбрасывая очередной не дошедший до маминого телефона вызов, – только тогда она поняла.

В ту ночь Хизер прошла через ад.

Она сидела возле операционной на кушетке с мягкой кожаной обивкой, скинув кеды и подтянув к груди колени. И качалась понемногу, вперёд и назад, вперёд и назад… Операция шла долго и сложно: мама схлопотала пулю. И всё из-за того, что Хизер попросила фисташковое мороженое.

Когда врач вышел, Хизер это скорее почувствовала, чем увидела. Не реагируя до того ни на малейшее движение, она тут же подскочила, и в глазах мигом потемнело. Тело окутала слабость, но её, потерянного ребёнка, это совсем не интересовало.

На лицо доктора легла тень – тень усталости обычного человека, боровшегося за жизнь, но, в конечном итоге, не сумевшего побороть смерть.

Что было потом, Хизер не помнила. Даже теперь, если и могла попытаться вспомнить, то увидела бы лишь отрывки: тёмные волосы до плеч, верхние пряди которых связаны в пучок, татуировки на руках, а ещё голубые глаза. Так непохожие на те, что смотрели с портрета в музее.

В тот момент захотелось увидеть почему-то их.

В груди закололо.

Глаз она тогда так и не сомкнула. Проворочалась и проплакала всю ночь в постели в доме у дяди, только и думая, кого винить. В итоге винила всех. Даже маму, что пошла в этот чёртов магазин за чёртовым фисташковым мороженым. Даже Роджерса, который почему-то не мог прийти и спасти её маму. Почему он не мог?! Она ведь ему так доверяла…

И мама тоже.

А потом наступил рассвет – самый тусклый рассвет в жизни Хизер.