Он говорит со мной. Часто. Просто в темноту и пустоту. Он не рассчитывает, что его монолог дойдет до адресата, и в любой другой ситуации я даже не прислушиваюсь к мольбам, обращённым ко мне, воспринимая их не более, чем белый шум. Но не в этот раз, но не с ним. Мне против всякого здравого смысла есть до него дело, и я со скрытым неудовольствием продолжаю наблюдать за прогрессом засасывающего его, как гиблая топь, безумия.

Он говорит мне всякую чушь — бессвязные вещи, озвученные вслух беспорядочные мысли. Ничего не просит, лишь изредка скулит: «Покажитесь, если я не сошёл с ума». И чем дольше длится его штопор, тем отчётливей я понимаю, что уже не могу отвернуться. Откуда во мне это — не то жалость, не то сострадание к тому, кто не заслуживает моего интереса. Эти новые эмоции вызывают желание копнуть глубже, и оттого я продолжаю его слушать и наблюдать, как он стремительно летит вниз.

Нет. Мне нет до него дела. Я твержу это безостановочно, но не могу отказать себе в желании быть рядом. Словно он подопечный. Возможно, я просто хочу, чтоб он прекратил себя истязать. Если ему надо убедиться в том, что он не безумен, а встреча со мной — не плод фантазии — я помогу.

В его спальне тихо, лишь глухой гул проезжей части доносится из едва приоткрытого окна. Отсюда весь город, расчерченный сияющими артериями ночных шоссе — как на ладони. Это действительно красиво, я раньше не обращал внимания на такие мелочи. Впрочем, раньше я никого не ждал.

Ручка двери проворачивается и полоса яркого света извне разрывает серый сумрак спальни. Он успевает переступить порог и щёлкнуть клавишей фонового освещения, прежде чем его взгляд, словно авто на скорости, врезается в меня.

— Вы! — делает шаг назад, ударяется о стену и неуклюже, словно большая тряпичная кукла, сползает на пол.

Он таращится на меня этими своими невозможными глазами, в которых плещется космос, и только сейчас я понимаю, как хотел увидеть его снова. Не за вуалью, а вот так, как сейчас — лицом к лицу.

Я не должен быть здесь. Он не должен больше никогда меня увидеть, но тем не менее я здесь и с восхищением наблюдаю, как рождаются звёзды в его вселенной. И понимаю — я всё делаю не правильно, так не должно быть. В нём ведь нет ничего, что может меня привлечь. Он весь соткан из пороков, самых низменных и примитивных. И, ко всему прочему, он слаб, в нём нет стержня — я презираю таких. Спина отца — вот его крепость, и — да, через время он тоже бы окреп, нарастил свою собственную броню… но… он не успеет сделать этого.

— Я ваш должник? Вы пришли забрать долг?

Глупый. Глупый. Он даже не понял, чем со мной рассчитался. Впервые чувствую сожаление — я взял слишком много, он умрёт молодым. Впрочем сожаление быстро тает, истончается до невидимого — передо мной не невинная душа, передо мной будущий монстр, который повзрослеет, наберёт мощь, станет на землю уверенно всеми четырьмя лапами и будет сеять вокруг себя смерть. Я отлично выполнил свою работу — отнял у него будущее.

Он ждёт ответа, а я не привык вести диалог. Я не отвечаю на вопросы и не спрашиваю сам. Всё, что мне надо знать — я знаю. Но он — человек, и его тяготит моё молчание. Он так ждал, что я приду, а сейчас мечтает провалиться сквозь землю, лишь бы избавиться от моего взгляда.

— Как вы вошли? Я думал, что запер двери.

— Мне не нужны двери.

Его рот остаётся приоткрытым несколько мгновений, словно бы он хотел задать вопрос, да так и замер, не решившись.

— Да… не нужны.

И снова тяжёлой плотной взвесью повисает молчание. Ты звал меня — я здесь. Что ты хотел получить? Ответы? Их не будет. Моё время стоит дорого, а я его трачу на это никчемное существо и в груди зреет раздражение — его зов ни при чём, я сам захотел быть здесь.

— Я думал, что сошёл с ума, — подтягивает колени к груди и обнимает их руками. В полумраке комнаты, подсвеченной лишь тусклым фоновым светом, он выглядит обманчиво-невинно и почти трогательно. — Я отчётливо помню аварию, я видел эту тёлку, размазанную по дороге — это не глюки, я в тот день был чист, — кривлюсь от его жаргона. — А потом я нашёл у себя синяк — вот здесь! — он подскакивает на ноги, как расправленная пружина, и задирает футболку до ключиц, тыча куда-то выше груди. Он весь загорается, словно свеча — неярко, но этого пламени достаточно, чтобы привлечь внимание. А я прикипаю, прирастаю к тусклому сиянию его кожи, наконец осознав, что мною движет.

Меня оглушает. Уродливая правда бьёт с замаха в солнечное сплетение. В груди воет — зачем мне оно надо?! Почему он?! Меня передёргивает от людской мерзости, но эту, ещё не окрепшую тварь — я желаю!

Первое желание — приблизиться вплотную, вдохнуть полной грудью горький полынный запах его отчаяния, и, глядя в широко распахнутые глаза, сломать ему шею. Меня не сдерживает даже наказание, которое непременно последует, если вмешаюсь в чужую судьбу и лишу его жизни. Сдерживает сожаление, которое я непременно испытаю, если совершу непоправимое. Мне надо просто уйти, и забыть дорогу к нему, это меньшее, что я могу сделать. Не для него — для себя.

Он видит, как я морщусь и снова тускнеет, становится серым и безликим, каким я его наблюдал все прошедшие дни. Мнётся передо мной, ему неловко и он не знает, куда себя деть. Уныло расправляет футболку, не может найти места рукам. Наконец, приняв решение, идёт к бару и наливает две порции виски. Он хочет казаться непринуждённым, но все его жесты под копирку слизаны с поведения старших, а сам он дрожит отчаянно. Впервые закрадывается дикое предположение, что он — продукт чудовищного воспитания, и были бы у него другие примеры… Я не хочу заканчивать эту мысль, потому что во мне нет сострадания и я не склонен преуменьшать чью-либо вину. Всё, что ему предначертано, он определенно заслужил.

Несмело подходит и протягивает мне виски. Его жесты неуверенны, он так сильно волнуется, что это заметно даже не присматриваясь. От него фонит страхом и я снова морщусь. Он такой безрассудно смелый, когда не видит меня, когда не смотрит в глаза. Так куда же подевалась твоя смелость и наглость, хозяин жизни? Почему ты не ведёшь себя, как привык? Где твой стержень, что ты гнёшься, чувствуя превосходящую силу? Я уважаю сильных духом, а таких, как он — презираю. Так почему — он? Ну почему — он?!

Ловлю его испуганный взгляд, слушаю, как частит его сердце, и… не могу ничего с собой сделать — я уже вижу его другими глазами: замечаю пластичность движений, длинные пальцы, обнимающие бокал, замечаю тень ресниц на высоких скулах и капризный изгиб губ. Какого черта я всё это вижу?!

Его протянутая рука — как некий рубеж, красная черта, которую я не могу переступить. Я не прикасаюсь к человеческим напиткам, но мне хочется взять бокал, чтоб дотронуться его пальцев. Только ради этого. Давлю в себе это желание, которое вновь и вновь вспыхивает жаром, пока он держит на весу этот чертов виски, рассчитывая, что я приму. Сцепляю руки в замок — намертво. Если я до него дотронусь — я запачкаюсь. А если совершу всё, чего возжелал — так вообще не отмоюсь.

Сдаётся. Опускает руку. Залпом осушает свой бокал, а затем, помедлив — тот, что протягивал мне. Присаживается на подлокотник соседнего кресла.

— Чего вы хотите?

В голове вспыхивают горячие образы — настолько ярко, что мутится рассудок и я едва сдерживаюсь, чтоб не воспользоваться любезно предоставленным мне шансом.

Я не могу позволить себе то, чего хочу, и сейчас я даже не могу ответить на вопрос — зачем, на самом деле, я пришёл. Если не посмотреть в его глаза, если не услышать его голос, обращённый ко мне, если не вдохнуть его запах, то — зачем? Я пожалел его? Я увидел в нём зерно человечности?

Он напряжённо ждёт хоть какого-нибудь ответа и мое молчание его нервирует. Он не слышит моих мыслей и не может читать мои эмоции. Всё, что он видит — застывшая безжизненная маска, которую несмело пытается всковырнуть.

— Знаете, я рассчитывал, что вы придёте. Если всё было на самом деле, вы должны были появиться!

Нет, не должен. Что я должен был — так это уже давно забыть об этом эпизоде, он должен был давно раствориться в памяти, как не нужный и не заслуживающий внимания, затеряться среди сотен других подобных, случившихся после. Но я, зачем-то, наблюдал. Он не шёл из головы и я следил за тем, как он переживает произошедшее. Шок после случившегося испытывают все без исключения. Разница лишь в том, как из него выходят и насколько быстро приходит принятие.

Ему принятие давалось сложно, он замкнулся в себе и натурально сходил с ума все эти недели, отрезав себя от привычной жизни, от семьи, от друзей, таких же долбанутых, как он сам. А я незримо внимал его безумию, смотрел, как он всё глубже погружается в темноту и думал о том, возможно ли, чтоб он захотел переосмыслить свою жизнь.

Нет. Такие, как он, не меняются. Это я усвоил ещё очень давно, и может потому цена откупа для таких всегда будет непомерно высока.

Алкоголь ударяет ему в голову, но не приносит желаемого расслабления — он ничего не ел и его просто начинает мутить. Ему хочется спросить, кто я, у него столько вопросов в голове, но он угрюмо молчит, не рассчитывая больше, что со мной можно вести диалог. Ждёт, когда я заговорю сам, нервно постукивая пустыми стаканами друг о друга. А я, в свете новых обстоятельств, в этот самый момент решаю его судьбу.

Смотрю пристально, впитываю каждую деталь — теперь это не просто любопытство. По человеческим меркам он привлекателен, но я не человек, и вижу его иначе. Зачем же ты попался мне на пути?

Он не выдерживает моего взгляда, отводит глаза — слабый. Не выношу слабость. Раздражённо выдыхаю, кулаки сами собой сжимаются, ногти впиваются в ладони, отрезвляя — мне пора уйти.

— Я не могу, — шепчет, уронив взгляд в свои руки.

Меня пробирает до мурашек от его голоса. Эмоции — словно лавина, берущая начало с мелочи, с незначительного схода, не представляющего опасности, но каждый его случайный жест или новые оттенки в интонации дают очередной импульс, и мощь потока усиливается, лавина обрушивается, погребая под собой здравый смысл и осторожность. Мой привычный мир меняется.

— Что ты не можешь?

— Не могу находиться в неизвестности. Я не знаю, зачем вы здесь, а вы не говорите. Чем я заслужил ваше внимание?

Да если бы я знал!

— Вы пришли, потому что я вас звал?

Возмущённо фыркаю, не сдержавшись. Предположение настолько абсурдно, что вызывает недоумение. Кто я в его глазах?

— Я не реагирую на зов.

— Тогда почему?

Поднимаюсь, мрачной тенью возвышаясь над ним, и он в ту же секунду испуганно подскакивает со своего места, стаканы выскальзывают из рук и с глухим стуком валятся на ковер. Делаю шаг навстречу, а он в ужасе шарахается назад.

— Подождите! — мольба. Выставляет вперёд ладони и я замираю. — Просто скажите, что сейчас будет.

— Ты так ждал меня, почему же ты испытываешь такой отчаянный страх? — наблюдаю за его достигающей апогея паникой. — Меня не надо бояться. Я не причиню вреда.

Мой голос спокоен, а в голове истерическое: «Уходи! Проваливай прочь отсюда!». С каждой утекающей в бытие секундой, я все больше вязну. Чтоб сдержать своё слово и не причинить вреда — мне нельзя оставаться.

— Я вам верю.

Это не просто слова, он действительно верит. Успокаивается. Смотрит на меня с надеждой и какой-то наивной убеждённостью, что всё будет хорошо. А во мне поднимается буря. Его доверие, ни на чём не основанное, меня ломает. Всё, это финиш.

— Просто. Никогда. Больше. Не говори со мной.

Его глаза тревожно распахиваются шире. Чертов космос — вечность без начала и конца, которую не способен увидеть никто, кроме меня. Хочется зарычать — зачем мне это?! Если это подарок — я не оценил!

Слова замирают на его губах — он не понимает того, что происходит, но боится ослушаться. Вот и славно. Меня отравляет горечь и промелькнувшая тень сожаления - последнее, что он видит, прежде чем я растворяюсь.