Будучи на несколько минут предоставленным самому себе Тацуми курил и смотрел в потолок. Глядел на пышные узоры родом из Версаля, пухлых ангелочков, купидонов, ленты и вензеля. 

Скользнул взглядом по висящим на стенам репродукциям Караваджо и задержал взгляд на "Большой волне в Канагаве".

Нравилось ему искусство. Ничего не мог с собой поделать – везде, всегда, всюду и во всем он стремился творить красоту. Это у него было от матушки: младшей итако и художницы по совместительству.

Мама.

Он прикрыл глаза, вспоминая ее образ: невысокая красивая женщина, с яркими голубыми глазами, пышные, вьющиеся кудри, пахнущие сандалом, а руки – лавандой и корицей. Она учила его творить первые пассы, начала наставлять его в искусстве магии как только мальчик начал говорить. 

А ещё мама рисовала – Тацуми помнил ее мастерскую, и как однажды застал ее за работой: кусочек витражной мозаики далёкого детства. И такого же далёкого счастья.

Солнце... В его воспоминаниях о доме всегда было много солнца. Быть может потому, что они жили на жарком юге страны, или потому, что в детстве, особенно если оно счастливое, все кажется ярче. Маленький мальчик в смешном костюмчике матроса бежит со всех ног за дом. Приехал папа, надо обрадовать маму.

Она сидела, закинув правую ногу на стул, и положив на колено подбородок: яркие лучи из круглого окна освещали ее силуэт, почти скрывая лицо. Она писала маслом, Тацуми хорошо помнил этот запах. На холсте веселые французы, чуть в фривольных позах. Пышные платья, шляпы с перьями и розы. 

– Мама! – воскликнул он.

– Тацуми, - она вздрогнула, словно вышла из оцепенения, вскочила и стремительно подхватила на руки своего мальчика.

Она любила барокко.

В груди тоскливо защемило. Вот уже какой Обон подряд, праздник усопших, он пропускал. Ограничивался щедрыми анонимными пожертвованиями в Золотой Храм Предков на их с отцом имя. 

А все потому что ему было стыдно. Стыдно за то, кем он по итогу стал, стыдно за то что проиграл, не смог, не справился. Черт возьми, у него даже не хватало смелости покончить с собой: смерть, словно издеваясь не приходила, как он не звал. А он не знал что хуже: предстать перед предками таким, заставив себя умереть вопреки всему, или продолжать жить в угаре, пропитывая огромное состояние и уничтожая свою менталку вместе с даром.

Первый Средний Оммёдзи за последние триста лет, которому предсказывали переход в ранг Великого. Такого не бывало со времён окончания Темной эры, да ещё рождённый в семье младшей итако и младшего оммёдзи. "Мальчик -надежда" – так шутливо называл его отец, взлохмачивая густые волосы сына.

Тацуми знал, сколько поколений его роду пришлось копить заслуги перед ками и Буддой, чтобы у них смог родиться сильнейший. 

Последняя затяжка обожгла ему пальцы.

А он не справился. Не смог. 

Добив очередную сигарету, Тацуми прикурил новую. Горько усмехнулся, разглядывая свой торс, с вытатуированным Фудо Мёо, защитником Учения и Правды, пошевелил стопами на которых мерцали бегущие облака- символ лёгкости и стремительности Пути.

И все же, откуда запах крови? Хотя черт с ним, что теперь делать?

"Признайся честно, второй раз ты их выгнать не сможешь, - проговорил внутри него ехидный голос то ли совести, то ли цинизма. – Да и сам же скучал. Не противься, мудила. Скучал по магии, скучал по работе. Что твоя жизнь теперь? Бухло, Ёсивара, драки, кутежи. Все равно же пытаешься, все равно лезешь со своим добром, лишь бы сделать, проявить. Есть ли смысл дальше себя гробить?"

Зашипев, словно от боли, он резко поднялся с кровати, положил сигарету в пепельницу, и застегнул брюки. Откинув пышные волосы назад, нащупал под кроватью синюю футболку, натянул, скрывая торс с намеченным прессом. Он никогда не был качком, да и физическая сила не его конек, а вот ловкость...

В юношеских драках он не раз заставлял противников попотеть: быстрый как веретено и ловкий как кошка, он не проиграл ни одной мальчишеской дуэли. Даже если противников было несколько. При этом, он никогда не использовал магию, если уж сходились на кулаках, в отличие от других. И уж тем более не хватался за нож: в школе при храме осуждалось холодное оружие, и нарушение основных правил не входило в его планы.

– Сикигами Айдо принес господину...

– Сикигами Тодо явился.

Тэцуми с улыбкой покачал головой и повернулся: оба его духа-помощника сверкали, как новенькие десять йен. А ещё перед ним вдруг вырос целый передвижной поднос, стоящего рядом Тодо было не видно из- за гэхо-бако: волшебного ящика. Глаза мужчины вылезли из орбит: он уже и забыл, каково это, когда духи приносят все, что душа желает и даже больше.

– Господин, водка из Москвы, ликер из Лондона, эль из Дублина, скотч с севера Шотландии. А, вот-сакэ и пиво. Кицунэ-удон, как вы любите. Вот рамен, я помню, да. Утка, помнится вы частенько после работы любили утку с яблоками. Гренки, я лично и только что взял их в лучшем токийском ресторане. За все заплатил господин, как вы и учили, я помню "Суйка", – на одном дыхании выпалил Айдо.

– И даже мой пароль? – улыбнулся Тацуми, с хитрецой в глазах поглядывая на верного сикигами.

– Я даже помню ваш отпечаток пальца, господин, – Айдо гордо выпятил грудь, выставил правую ладонь вперёд. Вмиг его полупрозрачная рука стала осязаемой, один в один напоминала ладонь оступившегося оммёдзи.

« Блять, как же этого не хватало! Ну давай, ещё разревись» – промелькнуло в голове Тацуми.

Айдо с достоинством поклонился и снова засуетился вокруг стола:

 – А тут.. ха, господин, смотрите, тут ваши любимые осьминоги горячего копчения. А ещё пирожки.

 Айдо снрмал С блюд крышки, придвигал к ним графины, с охлаждённым (если того требовалось), алкоголем. Тодо отступил назад, к камину, старался не мешаться под ногами суетящегося сикигами. Оммёдзи махнул второму, и тот, аккуратно ступая, обходя волчком кружащегося собрата поспешил к своему господину.

– Сюда, да, - рассеяно кивнул Тацуми.

 Тодо кивнул в ответ и присоединился к Айдо: они подвинули журнальный столик, нажали на кнопку сбоку дивана подняли его таким образом, что бы сидеть было удобнее. Расставляли блюда согласно искусству сикботё, то и дело ругали друг друга за нерасторопность, и виновато улыбались господину.

Наблюдая всю эту картину, Тэцуми закинул голову и громко рассмеялся. Так легко и свободно ему не было давно...

Покачав головой он кинул взгляд на заплечный короб, сел на кровать и подвинул его к себе. 

Пальцы пробежались по узорам на ремешках, который вырезал его далёкий прадед, сидя у подножия Фудзисан. 

Высокий кожаный гэхо-бако, потрёпанный от времени, вместилище родовых секретов. 

Он нажал на старинный замок, раздался щелчок, и в нос ударил знакомый до рези в сердце запах старины, предков и магии. 

Внутри были небольшие ящички с травами, амулетами, свитками с сутрами и призывами ками, гадательными палочками. (Тацуми помнил, что они принадлежали его далёкой прабабушке, которая одним движением бедер в пёстром кимоно могла смутить самого даймё).

Ящички с заговоренными варосоку, ритуальными свечами, отлитыми особым образом...  

Тацуми нащупал тонкий, ритуальный стилет своего далёкого прадеда - для очерчивания священного пространства и очищения места в ритуале. 

Здесь было все, что необходимо для так называемой полевой работы: когда надо утихомирить духа местности, или примирить жителей с ками горы или леса. Все эти могучие артефакты его род копил веками, но по-настоящему они заработали только с ним, только с его магией.

Прикоснувшись пальцами он нажал самый крайний ящик внизу слева. С тихим шелестом он выехал вперёд, и перед ними предстала магатама. 

Искусно вырезанная из голубой яшмы, на плетеном шнурке из пяти цветных кожаных нитей. 

Сердце радостно затрепетало, когда он взял ее в ладонь: солнце вспыхнуло на камне, отражаясь бликами в глазах, само тело запело, а боль уходила. Не пряталась вглубь существа, что бы позже вернуться снова, а именно покидала его. 

И даже душу. 

Поклонившись ящику, Тацуми закрыл гэхо-бако, и чуть подвинул от себя, дабы не задеть священный дар предков. он вернулся на кровать, сел в позу лотоса и семь раз выдохнул и вдохнул. Лишь после этого, не открывая глаз, он бережно, двумя руками взял концы шнурка, и одним движением завязал на шее.

Гармония. Смелость. Чистота. Смирение. Верность. Храбрость. Честь. Долг. Защита Благого от Неблагого.

С наслаждением вдохнул воздух, плавно выходя из транса.

Его сикигами застыли в поклоне.

– Ну что ж, время подкрепиться, – объявил довольный оммёдзи и первым сел за стол.

– А после, господин, примите наш подарок... – робко попросил Тодо и странно-виновато опустил взгляд.