Кто первый загадал желание, тому и шишки (пинки, проклятья, неудачи). Ибо нефиг совать пальцы в розетку.

Маринетт впервые видит Феликса при не самых радужных обстоятельствах. Феликс вредный, капризный, противный и жутко амбициозный. Феликс умён (даже слишком), и в мире пятнадцатилетней Маринетт он кажется лишней, возмущающей деталью, рушащей всё привычное и неспешное.

А ещё Феликс — первый, кто ухитрился довести до акуматизации трёх независимых девчонок. Одновременно. И дрался с ними на равных, не обладая необходимыми суперсилами, успешно предсказывал каждый их шаг и вообще — двигался с недоступной простому человеку ловкостью. Словно игрался.

А потом открыто выразил желание совершить сделку с Бражником, а до этого вообще — независимо от него попытался отнять серьги у Ледибаг.

Феликс пугал до чёртиков, рушил привычный мир. Его мать-колибри радостно трещала без умолку, наводя суету в монументальном особняке Агрестов, но Габриэль, хоть и скалился, отчего-то не стремился выгонять её со своей территории.

Феликс встал рядом с Адрианом, и Маринетт-Ледибаг не смогла найти внешних различий.

Она думала об этом всю дорогу домой. Это же как должна извратиться генетика, чтобы два кузена были столь неотличимы? Даже если матери у них — однояйцевые близнецы. Даже если отцы (что, по-честному, невозможно) тоже были похожи как две капли воды, шанс на рождение абсолютно идентичных детей оставался мизерным. Да, в двадцатом веке в Европе правили два императора (или один из них был королём?), похожие настолько, что историки периодически спорят, а не был ли это один человек. И тоже ведь приходились друг другу кузенами. Но (это «но» Маринетт ударила со всей злостью обманутой девчонки, яростно пиная подвернувшийся камешек). Но! Правители всей Европы приходились друг другу родственниками в чёрт знает каких поколениях и не стремились принимать в свою большую семью кого-то постороннего. Отборнейшая селекция — и где же было взяться генетическому разнообразию?

Неужели и Агресты…

На этой животрепещущей ноте глубоко задумавшаяся Маринетт (радостно забыв про то, что на улице как бы тоже ходят люди и не все из них умеют взлетать, чтобы убраться с её пути) случайно толкнула плечом проходящую мимо девушку и со всей своей скрытой ледибажьей силой впечатала её в стену. Случайно.

Девушка иронично осмотрела образовавшееся на блузке пятно и ополовиненный толчком и гравитацией бумажный стаканчик кофе и стянула с носа не по пасмурной погоде солнечные очки, являя миру красочный фингал и трещину глубокой царапины по скуловой кости. Она тряхнула головой, откидывая недлинные волосы с лица, и посмотрела на Маринетт (разом забывшую все дежурные извинения) с ехидной насмешливостью. Немного свысока.

— Ну, здравствуй, — тихим, с приятной хрипотцой голосом поздоровалась девушка, удобнее опираясь на стену, — Ледибаг.

И одним глотком осушила свой стакан.

***

Она представилась как Бриджит Чен. Невысокая, страшно насмешливая, решительная, нездешняя. Тоже выбивающаяся из общей картины мира Маринетт, будто другими красками нарисованная. Париж был большим туристическим городом, туристы его страшно любили и приносили городу ощутимый доход.

Бриджит была не туристкой. Сказала, что к Ледибаг её отправил Фу — старый друг её семьи. Перечислила имена квами Кота и Баг, невинно передала привет от Вайзза. Это многое объясняло, но всё равно — отдавало чем-то жутким.

Она мило болтала с родителями, поднимаясь вместе с Маринетт в квартиру, ловко колдовала над туркой на плите, жаждая возмещения потраченного пойла, и хорошо помещалась в одолженной Маринетт одежде — а у Маринетт были весьма специфические параметры.

Она презрительно фыркала, рассматривая коллекцию плакатов, по-свойски уселась на кушетке, сдёрнув один из них со стены, и теперь сверлила напечатанного Адриана каким-то тяжёлым, жгучим взглядом.

— Смазливый, — припечатала она грудной хрипотцой, бессовестно сминая тонкий глянец в сильных костлявых пальцах.

Маринетт раздражённо зарычала.

— Так что тебе от меня надо?

Тёмная Бриджит в светлую розовую комнату не вписывалась. Хотя Маринетт и не могла сформулировать, почему Бриджит именно «тёмная».

— Кровать, кофе и лояльность, — совершенно просто ответила она, сминая плакат в своей руке в плотный добротный ком бумаги. — В идеале — ствол, но у тебя его нет, какая досада.

Маринетт подвисла на пару секунд, пытаясь сообразить, чем этой странной Бриджит не угодили деревья, но потом поняла и испуганно вздрогнула.

Бриджит сделала мрачный глоток — от её мрачности не спасало даже то, что глоток был сливочного капучино с корицей, маршмэллоу и прочими жизнерадостными присыпками.

— С чудом в перьях ты уже познакомилась? — уточнила Бриджит, скрещивая поудобней ноги. — Которое одинаковое с лица с твоим благоверным. Как впечатления? Мне доводилось с ним общаться, стрёмный тип, не правда ли?

И Маринетт, исподлобья контролируя выражение её лица, медленно, нехотя начала проговаривать свои сомнения: нет, не те, которые касались внешности Феликса, — которые касались его странных действий.

Бриджит внимательно слушала. И — что самое ценное — не спешила переубеждать.

Поэтому Маринетт, сама не понимая, как так получилось, вдруг испытала такое доверие к этой странной особе, назвавшей её Ледибаг, внимательно выслушавшей и не упрекавшей в недоверии к какому-то выскочке (который ухитрился очаровать её подруг своим раскаянием). И сухой обмен данными превратился в жалобу на отвратительный день и чудовищного мальчишку — Маринетт просто захотела выговориться, потому что больше было некому. Может, за неё говорило счастье найти единомышленника — а Маринетт всегда была немного зависима от мнения других и без чьей-либо поддержки за своей спиной рисковать боялась.

— Не все люди нравятся тебе, — резонно заметила Бриджит, приобнимая её за плечо. — Не всем людям нравишься ты. И уж точно такие люди не собираются вести себя по придуманному тобой сценарию.

— Буржуа мне тоже не нравится, — сонно не согласилась Маринетт, придвигаясь поближе. — И я не нравлюсь ей. Но она — необходимое зло этого мира, смотрится в нём гармонично и иногда бывает полезной. А этот мерзкий тип несёт в себе хаос. Меня прям трясёт от него, он такой… агрх!

Бриджит промолчала.

— Интуиция работает, значит, — проронила она после уютного молчания. — Это хорошо. Доверяй ей, а не милым мальчикам, и останешься жива.

Маринетт слышала это сквозь сон, почти не осознавая, и ей казалось, что Бриджит была здесь всегда, и всегда была с ней знакома, и роднее неё у Маринетт никого нет.

И в мутном беспокойном сне ей казалось, что она смотрится в зеркало и видит там мрачный уставший взгляд, и подбитый (в стычке?) глаз с царапиной-трещиной на лице, обречённо опущенные плечи, и она сама говорит себе не доверять мальчишкам — хриплым сорванным голосом. А комнату освещает зарево полыхающего Парижа.