Феликс с maman в их мире обнаружился утром понедельника, так удачно-неудачно — в годовщину гибели мадам Эмили Агрест; вечером того же понедельника Маринетт столкнулась с Бриджит и оказалась втянута в эту историю. Весь вторник ушёл на то, чтобы разобраться, в какую, собственно, историю её втянули, вечер вторника — на планирование, ночь на среду запомнилась локальным апокалипсисом, битвой и вообще — была насыщена событиями…

Покинув хозяйскую спальню, Кот и Баг нашли гостей на кухне. Бриджит уже пережила свою заслуженную истерику и мирно пила сваренный Феликсом шоколад. Феликс щедро налил ещё одну порцию Баг, схватил свою, початую, и утащил Адриана в коридор. Видимо, делиться промахами в воспитании горюющих родителей и советовать менее радикальные способы урегулирования ситуации. По крайней мере, Бриджит лишь усмехнулась, слыша, как хлопнула дверь, да и у Баг не было желания куда-то вставать и идти.

— Запомни, — вдруг заговорила Бриджит. — Фу — мальчишка-недоучка. Его Храм может вас доучить, но никогда вас не примет, только Камни отберёт, передаст более достойным и тем самым круто лопухнётся: за двести лет мир изменился, а они не менялись. Вы — то что нужно, но вам бы научиться… — Бриджит лениво замахала руками, подбирая слово, — бóю. Стратегии. Тактике. Всем этим боевым премудростям. Станете сильнее — и никто не посмеет вам слова поперёк сказать. Только вам бы успеть — стать.

Её усталые заплаканные глаза насмешливо прищурились, когда Баг задумчиво отпила свой шоколад, укладывая информацию в голове. Баг могла и сама до этого додуматься, но не сразу, а чем дальше — тем сложнее бы было отбиваться от восставших Хранителей. И не только от них.

Потом пришёл Феликс, сказал, что Адриан хочет что-то обсудить с напарницей. Баг благодарно улыбнулась обоим сразу, бесшумно выскользнула из кухни, размышляя, как же разместить Бриджит и Феликса в этом мире так, чтобы они могли спокойно жить. Она даже озвучила этот вопрос Адриану, а тот с жаром принялся накидывать возможные варианты, они оба этим увлеклись…

Бриджит и Феликса они больше никогда не видели. Об их присутствии когда-то на кухне говорили только осколки от вдребезги разбитых чашек из-под шоколада. Его аромат ещё витал по помещению, смешивался с запахом гари и пепла, и, собирая осколки, Маринетт с Адрианом надеялись, что Вселенная милостива и что Бриджит и Феликс теперь наконец-то смогут жить спокойной жизнью. У Тикки и Плагга они об этом благоразумно не спрашивали.

Среда почти не уступала безумию вторника. Среда началась с пробуждения Габриэля, который помнил что-то, но не всё, с которым разговаривал Адриан (а Маринетт в трансформации благоразумно сидела в другой комнате), который попытался напасть на Адриана и даже пребольно ударил его в лицо (стоило Адриану попросить отца остановиться)… В среду была несчастно влюблённая Натали, был спуск в тайный подвал, было так и не похороненное тело Эмили Агрест в тормозящей разложение капсуле… Была машина из частного элитного психдиспансера и был доверенный юрист семьи Агрест. Были врачи и множество бумаг, которые подписывал Адриан, и закончившийся пузырёк валерьяны, которую Маринетт разбавляла для него в стаканах с водой.

Среда пахла мрачным будущим и необходимостью скорейшей эмансипации*, как только Адриану исполнится шестнадцать — то есть уже через месяц. Ну, потому что Модный Дом был делом всей жизни Габриэля, но управлять им в данный момент (и очень долгое время) он будет не способен, а Адриан не собирался позволить развалить то, что его отец строил с таким трудом.

Возможно, на контрасте сложного вторника и не менее сложной среды необходимость снова прийти в школу в четверг* стала… внезапной.

Утро четверга было… лёгким. У Маринетт не было ни одной сделанной домашки, но клешня тревожности наконец-то разжала сердце, и дышать стало легче. А что до домашки — так средний балл позволял однажды схалтурить и не терпеть сокрушительных потерь. Маринетт слушала, как прошёл выходной у Али, послушно рисовала цветы в новом блокноте Розы, бдила, чтобы Ким не доломал на ладан дышащую гардину и даже успела повосхищаться новым миксом Нино.

Появившийся на пороге класса Адриан в лёгкость атмосферы как-то… не вписался. Он и сам не решался зайти внутрь, не решался нарушить лёгкость, стоял с потерянным лицом, словно и сам не понимал, почему это вдруг решил сюда прийти, и Маринетт успела подскочить к нему раньше, чем кто бы то ни был — просто почувствовала подвох раньше остальных. Уже потом она подумала, что такой рывок характерен для Ледибаг к Нуару, а никак не для Маринетт к Адриану, но Адриан вдруг совершенно искренне спросил: «А что я тут делаю?» — и Маринетт решительно потащила его в небольшой, скрытый под лестницей и абсолютно свободный кабинет итальянского.

Адриан дрожал, крепко сжимал челюсти, его лицо болезненно перекосилось. Маринетт захлопнула дверь, резко задёрнула шторку, чтобы из коридора, если кто забредёт, не было видно их присутствия тут. Она помогла Адриану опуститься на парту в заднем ряду, чтобы можно было опереться спиной на стену.

— Эй, — тихо позвала Маринетт, достаточно сильно сжав его плечо. — Эй, ты слышишь меня? Я тут, ты не один, только не забывай дышать.

Его руки тряслись и, пытаясь их как-то занять, Адриан стащил с носа очки, обычные, с диоптриями, и принялся теребить в руках. Очки сломались примерно через минуту — и Адриан отшвырнул обломки от себя. Треснувшая линза радостно укатилась к школьной доске.

— Так, ладно, — убийственно мягко констатировала Маринетт.

Она мягко сжала его запястья, нащупывая большими пальцами пульс на венах, легонько встряхнула, помогая разогнать напряжение.

— Давай, я считаю, мы дышим.

На раз-два-три — вдох, четыре-пять, шесть-семь-восемь — выдох.

Помогло — разрушительная ярость отпустила, и когда до их убежища добрались Нино с Алей, Адриан дозрел до рёва и истерики. А Маринетт лепетала какую-то ерунду, мягко вытирала потёкшую от слёз тоналку завалявшимся в дорожной косметичке ватным диском, вышкрябывая из-под косметического слоя прекрасно замаскированную гематому на пол лица.

— Ты должен научить меня так накладывать косметос, — ворковала Маринетт. — Это же произведение искусства! Вообще ничего не видно было, это же какое умение иметь надо, а. Да тебя визажистом кто угодно с руками оторвёт, ты в курсе?

Гематома наливалась нехорошим цветом, и идти бы с ней в больницу, но это привлекло бы ещё больше нежелательного внимания.

— Аль, всё равно там стоишь, подай хоть мазь из рюкзака.

Потом, конечно, отмерли и Аля, и Нино и кинулись задавать кучу уместных, но несвоевременных вопросов, пришла узнать, что произошло, Хлоя, и тоже начала спрашивать… Адриан смеялся — то ли от абсурда всего, то ли проявлением другой грани нервного срыва, и Маринетт заботливо держала под подбитым глазом ватный тампон, чтобы солёные слезы не раздражали повреждённую кожу, щедро вмазывала проверенную жизнью и геройствами мазь в гематому и прямым текстом говорила всем вопрошающим, что вопрошать не время и не место.

— Хотя, — тем же невозмутимым мягко-успокаивающим тоном призналась она, — можно сказать, что у меня в сумке два с лишним года обитает Тикки, а Адриан всё то же время спускает модельную зарплату на круги камамбера, чтобы вредное прожорливое создание…

— Эй, милочка, ты кого прожорливым назвала? — Плагг наигранно-комично вырвался из-под толстовки Адриана и принял самую пафосную атлетическую стойку, на какую только был способен.

— …выполняло свои обязанности, — совершенно спокойно закончила Маринетт. — Плагг, я видела выписки со счетов, даже не пытайся меня переубедить! Ты в курсе, что это демаскировывает Нуара? Потому что ну незачем обычному человеку переводить в таких количествах сыр одного сорта.

— Вот-вот, а я ему говорила, что в этом веке его аппетиты слишком заметны, но что я слушаю в ответ?

Маринетт насмешливо закатила глаза, машинально поглаживая высунувшуюся Тикки по голове. Потому что, ну, саму Тикки спасало только то, что Маринетт буквально жила в пекарне. Адриан, прекрасно об этом знающий, тихо рассмеялся, и Маринетт осторожно вытерла с его лица остатки слёз.

И примерно к этому моменту к Хлое вернулась возможность говорить.

— В-вы-ы-ы-ы?! — сипло крикнула она и тут же заткнула себе рот.

И с совершеннейшим ужасом уставилась на Тикки. «Конечно, — подумалось Маринетт, — Хлоя же чуть не подарила мою квами принцу Али…»

— Ага, — откликнулась Маринетт. — Мы. Кстати…

Она достала швейную коробку и вытащила оттуда осторожно спрятанную среди обрезков лент и лоскутов Брошь. В камуфляже Брошь была иглой для галстука с сиреневой каплей-сапфиром во главе, и уж Хлоя-то точно должна знать, кому эта игла принадлежала. Буржуа задумчиво хмыкнула, и прежде чем она успела бы выдать что-то остроумное и уничижительное, Маринетт пояснила:

— Это Камень Бражника, если что.

И демонстративно прикрепила иглу к толстовке Адриана, чтобы выпустить Нууру на всеобщее обозрение.

— Ах да, — кивнул Адриан с самой беззаботной ухмылочкой и легкомысленно заболтал ногами. Маринетт насторожилась. — Ещё мой papá, оказывается, похоронил пустой гроб, а тело maman определил в наш подвал в капсулу для предотвращения разложения мягких тканей. И терроризировал город, чтобы получить два Талисмана, которые, согласно легенде, объединившись, исполняют любое желание, а страшно влюблённая в него личная помощница ему в этом помогала.

Он нервно захихикал, смотря куда-то в пол. Плагг устроился у него на голове, а Нино, скорбно сняв кепку, уселся с другой стороны.

— Чува-ак…

— И это даже ещё не всё! Потому что, оказывается, если объединить Талисманы, то мир просто умирает, и чёрт бы знает, до чего дошла бы наша история, если бы в параллельном мире моя выжившая, но совершенно чокнутая maman не объединила Талисманы, чтобы воскресить своего Габриэля, а Талисманы не выкинули бы её и её сына в наш мир. О, точно, ещё она была откровенно против отношений тех Баг и Нуара и прирезала ту Ледибаг, когда она была уязвима, но Талисманы дали Баг жизнь, чтобы она последовала за убийцей и наконец-то её остановила! И даже это ещё не всё! А ещё мы оба видели то воспоминание, но почему-то меня до сих пор накрывает, а вот она, — Адриан обличающе указал на Маринетт, — она сидит, совершенно спокойная, и меня успокаивает!

Маринетт понимающе фыркнула.

— Не тыкай в меня пальцем! — наигранно возмутилась она, взмахнув руками, и вскочила на ноги. Раз истерики не будет, то можно же выплеснуть эмоции в хождение и жестикуляцию? — Я мечтала прореветься примерно со вторника! Я была уверена, что вот, я наконец-то приду домой и ударюсь в великолепную истерику со всеми этими завываниями и избиением подушки, и литрами успокоительного чая. И что в итоге? Одна грёбанная слезинка! Маленькая такая, чисто для галочки! Моя психика сказала мне: «Милочка, откладываешь срывы согласно расписанию? А может ВООБЩЕ без них обойдёшься, раз ты такая тварь неблагодарная?!» И я просто стою на этом своём балконе, смотрю на это ясное ночное небо с этой яркой полной луной, — (её лицо красноречиво перекосилось, показывая отвращение и к балкону, и к небу, и к яркой полной луне), — держу в руке чашку с этим благоухающим чаем и думаю: а ведь всё прекрасно! Да, припёрлась какая-то мымра из другого измерения, да, навела шороху, но ведь её больше нет, и это даже не наша проблема была! Зато мы вычислили Бражника и даже обезвредили его раньше, чем у него получилось бы повторить путь этой мымры. Да, эта «Амели» спалила мир, прискорбно и, правда, очень трагично, но зато мы наглядно увидели, на что способны эти чёртовы Камни и ошибку Феликса, мол, чего уж там, дадим попробовать, чтобы сам убедился, что не выгорит (потому что, чёрт, ВЫГОРИТ, ещё как, с шиком, блеском и многомиллиардными жертвами, но совершенно не так, как можно было бы надеяться), эту ошибку мы уже не повторим. Кот Нуар, блин, вдруг оказался другом, в которого я уже два года влюблена? Так после поющего в тишине Блана меня это вообще должно как-то напрягать? О-ой…

Маринетт остановилась, резко захлопнула свой рот ладонью, даже крепко зажмурилась, но всё уже было сказано и, что ещё хуже, услышано. Маринетт слышала, как хихикают дававшие ей выговориться Нино и Аля, как Аля, стоящая ближе, задорно шепнула «теперь это стопроцентно Маринетт Дюпен-Чен, ура, да здравствует уверенность!», а Нино, судя по звукам, пошутил о чём-то в ответ. Как высокомерно, но даже как-то добродушно фыркнула Хлоя, как тонко запищала Тикки, как мявкнул на неё Плагг, слышала, как трепещут крылья тихого Нууру…

Маринетт рискнула приоткрыть один глаз.

— Как у тебя не болят щёки так улыбаться? — удивлённо уточнила она, тревожно хмурясь.

Адриан как-то совершенно придурошно светился улыбкой Нуара.

— Выброс эндорфинов заглушает боль, — легкомысленно отозвался он, играючи опираясь локтями на колени. — Ты сказала, что влюблена-а-а-а в меня.

Маринетт смущённо-возмущённо фыркнула, нервным жестом заправила волосы за ухо и скрестила руки на груди.

Вот ещё. Превращаться в мямлю перед Нуаром она точно не планировала. Так что может и не мечтать, и не улыбаться так… влюблённо. Чёрт!

— Если мне не изменяет память, — специально нахмуренный лоб сам собой разгладился, бровь ехидно выгнулась, а поджатые губы (как-то совершенно самостоятельно!) сложились в лукавую улыбку, — то там вообще-то был целый монолог.

Алья совершенно бесстыдно захихикала:

— Ага, наполненный твоей пани…

И Нино с громким «тш-ш-ш!» зажал ей рот, другой рукой побуждая их с Адрианом не замолкать. Маринетт обречённо подняла брови, совсем уж иронично поджала губы, но Адриану на трындёж Али было совершенно наплевать. Маринетт не исключала, что он его даже не услышал, а если и услышал — то со спокойной совестью проигнорировал.

— Ага, целый монолог, — Адриан легко поднялся на ноги и лёгкой псевдо-модельной походкой Нуара приблизился к ушагавшей во время эмоциональной исповеди Маринетт, — который ты закончила тем, что влюблена-а-а-а в меня.

Он улыбался совершенно самодовольно, а на последних словах его лицо (впрочем, без задних мыслей) остановилось слишком близко от её лица, и Маринетт захотелось его ударить. В другой глаз, для симметричности. И обязательно убежать, хлопнув дверью, закрыться в своей комнате и там же горестно скончаться…

Вместо этого она его поцеловала. Ей пришлось привстать на цыпочки, но подготовка Ледибаг даже избавила её от необходимости искать дополнительную опору, поэтому её руки остались сплетёнными в замок и где-то внизу за спиной. Это было почти как в мечтах…

Но вместо искр под веками и бабочек в животе в воображении бодро нарисовалась Не-Паон с пером-скальпелем и безобразно перекошенным от ярости лицом и слишком яркое ощущение, что этот скальпель вот-вот пропорет Маринетт горло. Потом перекошенное лицо Не-Паон воображение заменило на лицо Бражника, всё стало ещё хуже — и Маринетт отшатнулась.

А потом поняла, что отшатнулась не только она.

— Тоже, да? — понимающе спросила она, машинально вытирая пятно мази со своего носа.

Адриан удручённо кивнул. Маринетт досадливо (и немного тревожно) заметила, что «выброс эндорфинов» закончился, и его глаза снова стали грустными и задумчивыми.

— Ну, — наигранно беззаботно развела она руками, — раз вездесущая Банникс ещё не открыла свой чёртов портал, а стирающего воспоминания Исцеления не будет, то в коем-то веке наши убогие попытки удариться в мелодраму не снесут к чертям таймлайн и мультивселенную. Ура!

От двери, где-то за спиной, раздалось слишком знакомое Маринетт деликатное покашливание (ещё бы оно не было знакомо, когда снилось целый месяц почти каждую ночь!), и Маринетт поняла, что слишком рано обрадовалась отсутствию Банникс. В груди поднялась такая злость на то, что подмога из будущего не пришла тогда, когда была бы чертовски кстати, но пришла теперь, чтобы лишить их не самого удачного, но на фоне всего произошедшего — вполне приятного момента жизни, что Маринетт показалось, что даже без трансформации, на волне одной только ярости, она вполне спокойно вмажет чёртову Банникс в ближайшую стену. И отберёт чёртовы часы, будь они хоть трижды семейным наследством!

— Учитывая, что во вторник твоя помощь была гораздо желаннее, чем сейчас, то можешь даже не заикаться о необходимости куда-то лезть и с кем-то драться, Бан… — Маринетт развернулась, готовая высказать всё-всё, давно кипевшее, и даже необязательно по отношению именно к Банникс. Разворачиваясь, яростно кинулась в ту сторону, где покашливали, желая хорошенько вцепиться в гостью из будущего и донести до неё своё недовольство.

Она действительно вцепилась, в толстовку Аликс Кюбдэль, и даже слегка впечатала её в закрытую дверь… Аликс из её времени, одноклассницу, которая точно ещё нигде не накосячила и которую, похоже, послали их всех искать.

Интересно, сколько времени от урока уже прошло?

— Прости, — извинилась Маринетт, осторожно отпуская Аликс и делая робкий шаг назад. — Просто Банникс измотала мне все нервы, вот я и подумала, что она…

Аликс удивительно серьёзно кивнула в ответ:

— Я запомню. На будущее.

А потом внимательно осмотрела (оказывается) подскочившего к ним Нино, заглянула через его плечо на Алю… Посмотрела на настороженного, но снова совершенно разбитого Адриана (у Маринетт от этого больно кольнуло в сердце), которого крепко обнимала Хлоя… повернула голову, наткнувшись взглядом на трёх квами — и выбрала самый удачный вопрос.

— Ты заявил в полицию? — осторожно спросила она Адриана, красноречиво обведя своё лицо. — Это тебя… кто так?

Адриан (совершенно нестабильный, усталый и запутавшийся Адриан) озарился едкой радостью и энергично произнёс:

— О, это мой papá пояснял мне, что я не прав.

— Это уже на контроле! — быстро заверила Маринетт, наблюдая, как испуганно вытягивается лицо Аликс и как она явно хочет начать что-то с этим делать. — Вчера были и полиция, и врачи, и юристы, у нас всё схвачено. Только не поднимай панику в школе, хорошо?

Аликс, видимо, успокоилась (или просто уверовала в то, что Ледибаг-то точно всё контролирует) и согласно кивнула.

— Я так понимаю, что преподам говорить, что вас всех не будет, да, — она даже не спрашивала, просто озвучивала ход своих мыслей. — Окей, отмажу, без проблем.

И, взглянув на Адриана последний раз, импульсивно сняла свою кепку и отдала ему.

— Держи, а то из-за папарацци даже не посидите нормально. И это, в школе не тусите особо, а то если поймают — станет вообще хреново.

Адриан благодарно кивнул, и Аликс, задумчиво хмыкнув, махнула рукой, прощаясь, и выскользнула из кабинета.

— А помнишь то кафе? — спросила Аля у Нино, мягко приобнимая Маринетт. — Ну, то, которое… bubble-tea?

— Которое в дальнем округе? — уточнил Нино, обнимая Маринетт с другой стороны.

Маринетт только сейчас поняла, что её колотит: то ли ознобом, то ли не высказанными эмоциями. А в объятьях стало легче.

— В Париже есть bubble-tea? — удивилась она. — В нашей деревне? Вау.

— А ещё вы там точно не были. И акум там не было. И нехороших ассоциаций тоже нет, но зато есть вкусный ча-а-ай и классный музо-о-он, — затянул Нино, зазывно пританцовывая.

— Bubble-чай, — многозначительно уточнила Хлоя.

Адриан позабавлено фыркнул, и Маринетт решила, что уютное кафе где-то на отшибе мира — действительно хорошая идея.

***

— Маринетт? — тихо позвал Адриан, и она отвлеклась от рассматривания той восхитительной декорации, висевшей на стене напротив.

— Почему ты… настояла на диспансере? По-моему, закрытая психбольница, которую предлагали первым приоритетом, была бы куда предпочтительней.

Не поднимая головы, он продолжал нервно помешивать шарики и лёд в своём чае. Маринетт посмотрела на часы и удивлённо хмыкнула — если честно, она была уверена, что услышит этот вопрос гораздо раньше.

Аля, запальчиво спорившая о чём-то с Хлоей (о цветопередаче? о каких-то линзах? о цветопередаче через линзы? усталый мозг отказывался слушать эту дичь), громко стукнула стулом и утащила Буржуа куда-то в глубину зала. Нино сказал что-то о том, что сходит заказать какие-то умопомрачительные пироги, так что за столом, уединённо огороженном шторой, они с Адрианом остались только вдвоём.

А музыка здесь и правда была хорошая.

Маринетт задумчиво раскусила шарик и зажмурилась, наслаждаясь раскрывшимся вкусом.

— Ты про ту дурку, которая с тюремным режимом и которая построена для маньяков и психопатов? — на всякий случай уточнила она, следя за реакцией на лице Адриана. — Над которой разве что не транспарант висит, что внутри практикуют карательную психиатрию? Ты спрашиваешь, почему я против, чтобы туда поместили твоего отца?

По мере того, как она говорила, лицо Адриана кривилось всё больше и больше, и на последних словах он яростно вскинулся, раскрасневшись от злости, и отчаянно зарычал:

— Бражника! То, что он мне отец, не должно для нас ничего значить! Мы предложили ему остановиться, даже рассказали, почему именно — и посмотри на моё лицо, чем этот разговор закончился! Он определённо был не в себе и знаешь, я действительно считаю, что строгий режим был бы ему крайне полезен!

— А в диспансере он-таки как на курорте? — иронично уточнила Маринетт.

Она осторожно взяла Адриана за руку, и он нервно сжал её ладонь.

— Потому что твой отец болен, Адриан, — мягко сказала она, нежно поглаживая его руку своим большим пальцем. — Потому что ему нужна медицинская помощь, а не кары небесные. Потому что он не нашёл в себе сил самому признаться, что ему нужна помощь, и сопротивлялся, и мы были к этому готовы. Потому что ты его любишь.

— За ту любовь и огрёб, — горько заметил Адриан и виновато отвёл взгляд. — Но любит ли он меня…

— А ты вспомни его до того, как погибла мадам Агрест. Пойми, — Маринетт взмахнула свободной рукой и, чтобы хоть как-то оправдать это бессмысленное движение, напряжённо поправила серёжку, — психологические травмы — те же травмы, но почему-то ими все пренебрегают. Представь, что у твоего отца сломана нога, а он это тщательно скрывает и всячески игнорирует. Ему адски больно ходить, и он предпочитает сидеть и делать вид, что это по плану. Он ходит с… тростью? — (они оба фыркнули, вспомнив, что именно трость была оружием Бражника). — Он ходит с тростью и делает вид, что это просто аксессуар, а не предмет первой необходимости. Но даже трость ему не помогает, да и не смогла бы помочь! Нужно наложить шину, зафиксировать ногу, при необходимости — провести операцию…

— …или Чудесное Исцеление…

— Или Чудесное Исцеление, — согласно кивнула Маринетт. — Но перелом-то не магический! Он произошёл в трагичной, но самой обычной аварии, без участия какой-либо магии, и Исцеление ему не поможет. Но он знает о существовании этого Исцеления, приблизительно, на уровне слухов, и думает «Какая великая вещь! С её помощью я сделаю так, будто бы моя нога никогда не ломалась!» И идёт добывать себе это Исцеление, потому что, как неожиданно, у него есть для этого ресурсы! Только вот знаний нет. А теперь твоему отцу повезло (но он сам пока так не считает). Его перехватили на полпути, нажатием убедились, что да, никому не показалось и да, бегать по утрам он отказывается не только из-за презрения к бегу, да и прихрамывает он из-за застарелого, но никак не вылеченного перелома, и сдали на руки тем, кто может его вылечить новейшими и максимально щадящими методами. Но нажатие принесло ему боль и он сделал первое, что пришло ему в голову — защитился, ударил источник боли. Нажавшего на перелом, даже если и нажал он для для блага больного. Улавливаешь?

— У моего отца сломанная метафорическая нога, которая мешала ему жить с момента аварии, но он тщательно это игнорировал и поэтому слетел с катушек, — монотонно обобщил Адриан и отпил чай. — Только вот я ломал конечности. Я знаю, что это очень больно, настолько, что даже пошевелиться нельзя. Не думаю, что такое можно игнорировать.

— Можно было, если лечить переломы было бы непринято. Или если считать, что эта боль, она не из-за перелома, а как возмездие за произошедшую аварию, которую определённо надо лечить магией, а не медикаментами. Но теперь за него взялись всерьёз очень хорошие специалисты, и увидишь, через год твой отец будет значительно приятнее в общении.

Адриан дёрнулся, вытащил руку из чужих пальцев и нервно обхватил руками свой стаканчик. Нахохлился, снова закрываясь в себе, прокручивая какую-то мысль у себя в голове, и Маринетт отчего-то не казалось, что мысль приятная. Если совсем откровенно, то и здорóвой эту мысль она бы не назвала. Но увы, читать мысли Божьи Коровки никогда не умели — иронично, но этим занимались именно Мотыльки.

— Не думаю, что захочу с ним общаться, — вдруг тихо, но уверенно заговорил Адриан, и Маринетт удивлённо раскрыла глаза. — Содержать в диспансере да, но общаться…

— Так, подожди, — Маринетт останавливающе подняла ладонь, и её голос нервно запищал. — Давай ты не будешь вот сейчас рубить с плеча. Да, у вас был очень сложный период, но он твоя семья. А ты его. Ты не должен так просто обрывать с ним связь, он же не чужой тебе человек.

— Он первый оборвал, Маринетт! Первый закрылся за дверьми кабинета, первый свёл наши расписания к максимально редким встречам. Он был нужен мне, а что я слышал? «Ваш отец занят, Адриан», «Ваш отец уже улетел, потому что время вылета перенесли из-за погодных условий», «Ваш отец этого не одобрил, поэтому вот, держите своё расписание и придерживайтесь его»! Не думаю, что у нас есть, что сохранять.

И Адриан коротко рыкнул и откинулся на спинку стула. Стул заскрипел, качнулся, но чувство баланса Кота с лихвой хватило на то, чтобы избежать позорного падения.

Маринетт прекрасно понимала, почему Адриан устал бороться: как Ледибаг, выслушивавшая Кота, как один из друзей, которым очень редко, но всё же было дозволено видеть изнанку семьи Агрестов. Как Маринетт, у которой был уютный балкон, где Нуар пару раз говорил о том, что его по-настоящему тревожит. А ещё у Маринетт был родной отец, который с плеча оборвал общение с собственным отцом, и Маринетт, подрастая, видела, как гложет Тома это необдуманное решение и невозможность его исправить. Но у папы были они с мамой, была сумасбродная Джена-мать, Чен Си Фу, приезжавший по большим праздникам или обязательно присылавший подарки по почте. У папы была семья.

У Адриана, так случилось, из семьи был только отец. От которого Адриан хотел отказаться. И пусть ему сейчас кажется, что это лучшее решение, но Маринетт уже видела, чем такие решения заканчиваются.

— Помнишь Пекарикса? — осторожно начала она. — Того хлебного викинга с зельем, как у Астерикса, из-за которого он становился сильнее?

Адриан моргнул, сосредотачиваясь, и не очень уверенно кивнул.

— Это ведь был твой дедушка, да? У него акуматизация ещё по совершенно дурацкому поводу произошла, из-за муки в хлебе, кажется…

Маринетт нервно закусила губу, и он замолчал.

— Да, это был Ролланд Дюпен, мой дед, всё правильно. Только сорвался он не из-за муки, а из-за меня. Я притворилась доставщиком и вызвала его на кулинарный поединок, а потом призналась, что я его внучка, а он разозлился и выставил меня из своего дома.

Руки показались холоднющими, когда Маринетт подпёрла ими подбородок, чтобы не было соблазна бурно жестикулировать.

— Они с отцом не общались больше двадцати лет. Мне всегда говорили, что они не сошлись мнениями в том, как правильно готовить, и меня всегда это удивляло, но разве понимала я что-то в детстве? А когда я пришла к нему… я вообще пришла к нему, потому что папа выглядел совсем плохо, и это было ужасно, ведь у него был юбилей, а мы с мамой так старались сделать ему прекрасный праздник, и даже Джена должна была к вечеру прибыть в Париж, чтобы успеть на семейный ужин… Ну, я и потрясла маму, потом ещё Джену, это же о её бывшем муже речь идёт. Мама снова рассказала историю о муке, Джена — что дедушка «застрял в прошлом», но дала мне адрес, а я… А мне же море по колено, ну и я и пробралась. И Ролланд тоже начал задвигать мне про рисовую и ржаную муку, а я раскатываю тесто и думаю, интересно, у кого из нас едет крыша и при чём тут мука? — Маринетт задумчиво улыбнулась и потёрла щёку. — Это уже потом до меня дошло, что мои родители просто тащатся по каламбурам и хлебным метафорам и что Ролланд был против свадьбы своего сына, в чёрт знает каком поколении француза, на китаянке. Я почти уверена, что тогда папе казалось правильным решением прекратить общаться, но на сколько времени его убеждённости хватило? Хотел ли он показать своему отцу его внучку, поделиться успехами, новыми рецептами, упоминанием в путеводителе? Но общаться они стали только после того, как я решила, что знаю лучше всех, пока не довела дедушку до акуматизации и буквально не притащила его на семейный порог.

И Маринетт залпом допила скудные остатки чая.

— Он умирал, — хрипло закончила она. — Дедушка. Он умер через две недели, а после похорон мы нашли результаты медицинских обследований. Вместе с фотографиями, вырезками из газет с упоминаниями TS, статьями, отзывами и даже тем путеводителем, в который нас внесли… Может, дедушка решил, что моё упрямство — это знак свыше, может, правда хотел перед смертью помириться с единственным сыном, но этого мы уже никогда не узнаем.

Адриан молчал — как-то так получилось, что о смерти Ролланда Дюпена Маринетт сказала только Але, и то мимоходом, почти через полгода, потому что к слову случайно пришлось.

— Я знаю, что ты устал и что у тебя есть вагон причин прекратить общение и целая куча использованных шансов, но… Дай своему отцу последний. Одна встреча — когда врачи скажут, что ему значительно лучше. А уже потом решай, можно ли у вас что-нибудь спасти.

Адриан заворожённо кивнул.

— Я принёс пироги-и-и!

Нино поразительно ловко зарулил в их нишу и сгрузил на стол стопку разнообразных ягодно-фруктовых желе-пирогов, а другой рукой подал новые стаканы с чаем.

— Обязательно попробуй, — заговорщически шепнул он, подталкивая к Маринетт стакан с… чем-то розовым. — Там клубника и персик, а ещё вроде бы гибискус, в общем, тебе понравится!

Если клубника и персик звучали прекрасно, то слово «гибискус» внушало немалые опасения.

— Такое ощущение, что ты сходил туда трижды, — протянул Адриан примериваясь к своему странно зелёному питью.

— А оно зелёное из-за плесени? — не удержалась Маринетт, осторожно пытаясь распробовать свой гибискус.

— Из-за киви, — уточнил Адриан и снова крайне преданно уставился на Нино. — Где ж тебя носило?

Нино неопределённо пожал плечами.

— Я обеспечила эту… жужелицу! фотками в инстаграм на ближайший год, наверно, — оповестила Аля, с разбегу плюхаясь на место рядом с Маринетт и метко вытаскивая из горы еды желе с абрикосами. — Мы ходили там, и там, и там… Иногда возвращались, но вы так эмоционально что-то обсуждали, что мы пофотографировались ещё там и потом там… Попробовали ещё на крыше, но нас не пустили, прикинь?

— Кстати, — подала голос совершенно спокойно усевшаяся рядом с Адрианом Хлоя. — О каких переломах можно так долго разговаривать, а?

Нино и Аля на неё яростно зашипели, а Маринетт подумалось, что если в её стакане есть какой-то гибискус, то вкус он точно не портит. Да и чай был… вкусным. Ей нравилось.

— У неё такое лицо, — осторожно проговорил Нино, — будто этот перелом она будет организовывать тебе.

— И вряд ли одним переломом ограничится, — подхватила Аля, и Маринетт непонимающе подняла голову.

Потому что лично она считала, что её лицо выражает только крайнюю степень общей задолбанности, искреннее желание, чтобы её не трогали, и (совсем чуть-чуть) — мечту выспаться.

Но насчёт Хлои у неё и вправду был план.

— Как смотришь на то, чтобы поохранять камень Бражника, пока мы не придумаем, что говорить Фу, м?