И мы проснемся утром, чтобы увидеть солнце

Было около трех часов ночи, когда Кацуки стоял на своем балконе. В его комнате дома тоже был балкон, но он им не пользовался до последнего года средней школы.

Было что-то расслабляющее в том, чтобы стоять так высоко над землей почти в полной темноте. Луну со звездами едва было видно, отчего Кацуки действительно казалось, что он совсем один в этом мире, хотя теперь в здании с ним находилось девятнадцать человек, а в соседних проживало еще несколько сотен, если не тысяча.

Кацуки вздохнул и опустил локти на поручни балкона, уткнувшись лбом в тыльные стороны ладоней. Обычно он не терял бдительности, но сейчас он был совсем один, а вокруг — темно.

Гребаные кошмары.

Это было просто… так тупо. Кацуки больше не в логове злодеев. На самом деле то, что произошло во время его похищения, едва ли стоило статьи в газете, не говоря уже о том, чтобы считаться чем-то вроде травмирующего события.

Да, все эти подонки были злодеями, но на самом деле они его и пальцем не тронули. Черт, они даже кормили его и разрешали пользоваться туалетом (что приходилось делать сидя, потому что они никогда не снимали эти дурацкие штуки с его рук), и он знал, что все это было частью плана, чтобы заставить его присоединиться к ним. Не то чтобы они внезапно стали добренькими, но они и не пытали его или что-то типа того.

Однако были моменты, когда… тот урод с конечностями на лице несколько раз прикладывал свою руку к щеке Кацуки. Один палец всегда указывал вверх, но с угрозой опуститься вниз. Кацуки никогда не видел действие его причуды вблизи, но он знал, что произойдет.

И теперь ему это снилось. Как он распадается на части. Или как сгорает дотла, пока парень со шрамами смеется над ним. Или о том, что его не вызволяют, и он просто оказывается в ловушке. Навсегда.

Кацуки почувствовал, как дыхание участилось, и заставил себя успокоиться.

Все ученики Юэй переехали в общежитие три дня назад, и три ночи подряд ему снились кошмары. Обычно Кацуки либо заставлял себя снова заснуть, либо просто сдавался и шел заниматься чем-нибудь другим, например, какой-нибудь школьной работой, хотя он был почти уверен, что уже готов к переходу в следующий класс.

Но сегодня ночью… кошмары были чертовски жуткими и, очевидно, не собирались оставлять его.

— Бакуго, — услышал Кацуки справа от себя и, немедленно выпрямившись, послал взрыв в сторону звука.

Атака была не такая уж сильная, Кацуки думал не столько о мощности, сколько о том, чтобы дать себе достаточно времени, чтобы спланировать что-то еще. Однако теперь он надеялся, что никто не проснулся, поскольку вспомнил, что находится в общежитии и, вероятно, только что пытался взорвать лицо одного из новых соседей.

Соседний балкон принадлежал Киришиме, но, как только дым рассеялся, Кацуки увидел, что он пуст. Рядом с ним, на другом балконе кто-то медленно поднимался с корточек, вероятно, присев, чтобы спастись от взрыва.

Из-за того, что луна и звезды были скрыты, а единственный свет исходил от нескольких уличных фонарей внизу, которые кто-то в школе счел необходимым установить, Кацуки смог разглядеть больше рук, чем должно быть, чтобы понять, кто это.

Света действительно было недостаточно, чтобы разглядеть лицо в деталях, но он с удивлением осознал, что впервые в жизни видит Шоджи без маски.

— Какого хрена тебе надо? — спросил Кацуки достаточно громко, чтобы его голос донесся до Осьминога, но не настолько, чтобы его услышали по всему зданию. Несмотря на гневное требование, руку Кацуки опустил.

— Я слышал, как ты вышел, — ответил Шоджи, его голос звучал… обычно. Как будто это было совершенно нормальное время суток, чтобы бодрствовать, словно Кацуки был тем, с кем он обычно общался.

— И что, на хрен, с того? Есть какое-то правило, по которому я не могу находиться на своем гребаном балконе, когда мне, черт возьми, захочется? — Кацуки сжал кулаки, чувствуя, что чертовски близок к очередному взрыву, хотя дело было даже не в том, что Осьминог влез в его дела, а в том, что Кацуки просто чувствовал, что немного насилия сейчас ему не помешает. Либо так, либо попытаться справиться с кошмарами здоровым способом, а Кацуки просто не был готов к этому.

Последовала короткая пауза.

— Я просто хотел убедиться, что все в порядке.

Кацуки стиснул зубы.

— Я в норме.

Шоджи ничего не ответил; вместо этого он отвернулся от него и, устремив взгляд вдаль, положил руки на ограждение.

— Я сказал, что со мной все нормально, так что можешь возвращаться внутрь, — сказал Кацуки сердитым тоном.

Шоджи даже не хватило приличия оглянуться, когда он ответил:

— Как ты только что сказал, нет никаких правил, запрещающих находиться на балконе. Здесь приятно.

Кацуки снова стиснул зубы, вспомнив, как стоматолог говорил ему, что это ужасная привычка, за что в ответ ему чуть не откусили палец, но Кацуки было плевать. Он посмотрел на небо, почувствовав импульс сказать: «Нет, черт возьми, это не так», потому что была просто серая и туманная ночь.

Но он промолчал. Если Осьминог решил, что это хороший способ провести время, а на следующий день будет чувствовать себя уставшим, то это только его чертова вина.

***

Следующий день прошел в основном удачно. Кацуки был весьма удивлен, когда проснулся утром, всего через три часа после того, как лег спать во второй раз, и почувствовал себя хорошо отдохнувшим. Большую часть дня класс тренировался. Шоджи не лез с разговорами и, насколько Кацуки мог судить, никому не рассказал об их… встрече.

Кацуки должен был относиться к этому, как к данности — у парня не было причин болтать о том, чем Кацуки занимается вне уроков, даже если у него могло быть больше одного рта одновременно, но вместо этого Кацуки чувствовал себя каким-то образом… довольным, что у них есть общий секрет.

Это чертовски глупо. Единственная причина, по которой Кацуки знал его имя или любое другое, заключалась в том, что Киришима не успокоился, пока он не выучил их всех, поскольку теперь они жили вместе.

Не то чтобы Кацуки нуждался в друге. Киришимы было более чем достаточно, и, к сожалению, он пришел с целым «отрядом». Но они были другими. Хотя Кацуки был уверен, что все они были бы более чем готовы помочь ему справиться с кошмарами, он не хотел показывать им свою слабость. Для него действительно не имело смысла относиться к Осьминогу как-то иначе, и все же он не мог притворяться, что его присутствие не помогло ему спокойно проспать остаток ночи. Словно подсознательно Кацуки знал, что он рядом.

Глупо.

Тем не менее, это не помешало Кацуки выйти на балкон той ночью, на этот раз немного раньше, чем накануне, сразу после двух часов.

Его сердце едва успело успокоиться, когда дверь на балкон, расположенный через комнату, открылась, и Шоджи снова вышел из своей спальни.

Кацуки искоса взглянул на него, но не сдвинулся с места, продолжая сжимать поручень обеими руками.

На этот раз ему приснился Грязевой злодей. Тот, от которого он сбежал больше гребаного года назад. Отвратительно.

«Слабак», — сказал внутренний голос, и хуже всего было то, что он не узнал ничьего голоса, кроме собственного.

— Бакуго, — окликнул его Шоджи, и Кацуки заставил себя дышать глубже и отпустить поручень. Будь у него усиливающая причуда, ограждение бы уже сломалось — он был уверен в этом.

Как только дыхание почти нормализовалось, он повернулся к однокласснику. Было почти так же темно, как и прошлой ночью, поэтому он видел только его очертания. У него не было реальных причин чувствовать себя от этого спокойнее.

Он ничего не сказал.

— Хочешь поговорить об этом? — спросил Шоджи, и Кацуки пришлось признать, что однокласснику потребовалось некоторое мужество, чтобы задать ему вопрос в лоб.

Он ответил не сразу. Нет, он, черт возьми, не хотел говорить об этом, но было что-то в позднем (или раннем, в зависимости от того, как на это посмотреть) часе, что заставляло его чувствовать себя… умиротворенно. Он не хотел все испортить, вопя во всю глотку.

— Не о чем говорить, — процедил он сквозь зубы. Прошло несколько секунд, прежде чем Шоджи наконец кивнул.

После этого они замолчали. Кацуки ненавидел себя за то, как сильно боялся, что Шоджи просто вернется в свою комнату, теперь, когда его предложение отклонили.

Но тот просто оперся локтями о перила и опустил подбородок на руки.

— Тренировка сегодня была тяжелой, — сказал он, слова прозвучали натянуто.

Он пытался завязать разговор, на что Кацуки собирался разозлиться — он не хотел чертовых одолжений. Но он также понимал, что у Шоджи не было весомой причины говорить с ним, и поэтому Кацуки вздохнул и попытался избавиться от напряжения, которое, казалось, сковало все его тело с тех пор, как… ну, чертовски давно.

— Да, — согласился он, продолжая пристально смотреть на Шоджи. — Над чем ты тренируешься?

Шоджи повернулся к нему, и Кацуки подумал, не жалеет ли тот, что не надел маску, хотя Кацуки не мог разглядеть на его лице ничего особенного. Зачем он вообще носит эту дурацкую повязку?

Он заставил себя вернуться к разговору, когда Шоджи ответил:

— Я пытаюсь максимально дублировать свои руки.

— А? — Кацуки издал вопросительный звук. Не похоже, чтобы он обращал внимание на тренировки других, хотя Киришима, Каминари, Серо и Ашидо любили похвастаться успехами в конце дня.

Объяснение не заставило себя долго ждать, хотя и не в словах. Пока Кацуки смотрел, Шоджи превратил одно из своих щупалец в дополнительную руку, а затем и эту руку в новую, пока не получилось так, что ладонь оказалась перед лицом Кацуки.

Она просто висела перед ним, и Кацуки не смог сдержаться. Он ткнул в нее пальцем. Рука превратилась в рот.

— Я почувствовал это.

— Как если бы это была твоя обычная рука? — спросил Кацуки, не в силах сдержать удивление в своем тоне. В конце концов, чертов Деку был не единственным, кто интересовался причудами.

Шоджи ответил не сразу, и Кацуки нахмурился, переводя взгляд с щупальца, снова ставшего рукой, на его лицо, хотя с такого расстояния он не мог разглядеть выражение.

— Все они ощущаются частью меня, — наконец ответил Шоджи, голос звучал приглушенно. Кацуки продолжал хмуриться. Он чувствовал, что чего-то не хватает.

— Разве тебе не отрубили руку во время атаки злодеев? — спросил он, заставляя себя никак не реагировать на собственные слова. Каким бы он был героем, если бы не мог упомянуть о случившемся без панического дыхания или чего-то подобного?

Краем глаза он заметил, как рука снова превратилась в рот, и именно оттуда последовал ответ. Тем не менее, Кацуки не отводил взгляда от лица Шоджи.

— Да. Было больно, но поскольку это был дубликат, как только я заставил оставшуюся часть руки исчезнуть, то почувствовал себя лучше.

— Токоями так не считал, — прокомментировал Кацуки, и щупальце вернулось обратно. Он не мог винить Шоджи за это — теперь Кацуки просто вел себя как мудак.

— Никому не нравится видеть, как страдают его друзья, — сказал Шоджи. Кацуки на это не ответил. Он не выдал никакой реакции, но вспомнил, как Киришима выкрикнул его имя, и то огромное облегчение, охватившее его от звука его голоса. Едва ли это было осознанное решение — подпрыгнуть и схватить его за руку. Кацуки просто знал, что если Киришима рядом, то все будет хорошо.

Должно быть, Шоджи чувствовал себя ужасно, видя, как друг теряет контроль над своей причудой, и не в силах ничего с этим сделать. Он вспомнил, как одно из щупалец Шоджи превратилось в рот и громко крикнуло им о Токоями.

Кацуки чуть было не извинился за то, что заговорил об этом, но вместо этого просто повернулся и посмотрел на небо.

Он знал, что большинству людей кажется, будто они чего-то лишены, ведь им почти никогда не удается увидеть звезды. Но ему нравилось темное небо — как будто слой тумана отделял этот мир от чего-то иного.

Шоджи молчал оставшееся время, но Кацуки не сомневался, что одноклассник оставался снаружи до тех пор, пока Кацуки не вернулся в свою комнату.

***

С тех пор это стало обычным делом. Каждую ночь где-то в два или три часа (а однажды почти в пять) Кацуки выходил на балкон, и через несколько минут к нему присоединялся Шоджи. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что они не случайно просыпались в одно и то же время, а это было осознанное решение Шоджи — быть внимательным к выходу одноклассника на улицу.

Кацуки не мог заставить себя беспокоиться о том, слышит ли тот его кошмары или нет.

Сегодня была ночь, когда он выиграл бой у Деку, но Кацуки чувствовал, что проиграл больше, чем мог выразить словами.

Он даже не потрудился лечь в постель. Он знал, что на следующий день ему придется убирать за своими одноклассниками мусор, накопившийся за неделю, но ему было все равно.

Сейчас четыре чертовых часа утра, и Кацуки… зол. Разочарован.

Грустный.

Балконная дверь Шоджи открылась. Кацуки даже не потрудился обернуться, чтобы четко сказать:

— Я не в настроении.

Единственным ответом было молчание, но он не слышал, как Шоджи вернулся к себе.

— Тогда могу я поделиться своими проблемами?

Кацуки нахмурился и повернулся, радуясь, что из-за темноты, окружавшей их, Шоджи не мог увидеть множество синяков с бинтами.

Они никогда не обсуждали ничего важного. Они говорили о тренировках и… на этом все.

Тем не менее, Шоджи не стал продолжать, а честно ожидал ответа Кацуки, как будто он не стал бы просто вываливать на него все, если бы тот не хотел.

А Кацуки действительно хотел. Не только потому, что это было бы хорошим отвлечением от всего этого чертова дня, но и потому что он хотел быть рядом с Шоджи так же, как тот был рядом с ним почти две недели, никогда ничего не прося взамен, ничего не ожидая.

— Ладно, — сказал Кацуки и впервые почувствовал желание перепрыгнуть на балкон Киришимы, а затем на балкон Шоджи, просто чтобы они могли быть ближе. Но Шоджи действительно умел летать, однако не сделал этого, так что либо он предпочитал держаться на расстоянии, либо не был уверен, как это воспримет Кацуки.

Сегодня они поступят так, как захочет Шоджи.

Тот не сразу начал говорить. Кацуки продолжал смотреть, пытаясь понять, что именно его беспокоит, потому что он никогда не видел его расстроенным, если не считать бегства от Темной Тени, и он сдал экзамен на временную лицензию героя, так в чем же могла быть проблема?

— Ты знал, что есть список героев, которые выглядят как злодеи? — спросил Шоджи. Это прозвучало как случайный вопрос, но Кацуки знал, что это не так.

— Да, — ответил он, поскольку список существовал уже несколько лет, почти с тех пор, как геройская индустрия стала обширной.

— Ты знаешь, кто в нем?

На этот раз Кацуки ответил не сразу.

— Не всех.

Шоджи смотрел на него.

— Все они имеют причуды, которые изменили их внешность, сделав ее непохожей на обычный человеческий облик

— О, — сказал Кацуки, а затем нахмурился. — Как Косатка.

— Да, — ответил Шоджи, и впервые за время их знакомства Кацуки услышал в его голосе грусть. — Знаешь, о чем люди говорили в конце экзамена, перед тем как объявили результаты? — Шоджи отвернулся, положив обе руки на поручень и слегка наклонившись вперед. — Каким жутким он был, и как люди могут доверять кому-то, кто так выглядит. Кто-то даже сказал, что они бы не удивились, если бы оказалось, что он на самом деле злодей.

Последовала пауза.

— Просто потому, что он выглядит по-другому, — и теперь в голосе Шоджи слышалась не только грусть, но и поражение.

«К черту все», — подумал Кацуки и вызвал взрывы, заставляя себя взлететь и направиться к Шоджи. Поскольку его причуда на самом деле не была направлена на то, чтобы летать, во всяком случае, целенаправленно и долго, то это была скорее удача, что он приземлился прямо перед Шоджи, который выпрямился и теперь смотрел на него, а не просто шлепнулся вниз.

— Они гребаные идиоты, — сказал он. Шоджи уставился на него.

— Что с твоим лицом?

— А с твоим? — не задумываясь, парировал Кацуки и был чертовски близок к тому, чтобы ударить себя, потому что, черт возьми, с ним не так? Лицо Шоджи не было прикрыто, и из-за того, что они стояли так близко, шрамы вокруг его рта были очевидны.

Выражение Шоджи тут же изменилось.

— Черт, прости! Я не это имел в виду. С твоим лицом все в порядке. Или с руками! — Кацуки был уверен, что никогда раньше не испытывал подобных чувств: смущение, но в то же время желание утешить. Чертовски странные ощущения.

Шоджи пару раз моргнул, но расслабился, отчего Кацуки почувствовал облегчение.

— Ну, однажды я…

— Вообще-то тебе не обязательно говорить мне. Я вел себя как придурок.

— Все в порядке, — сказал Шоджи, — я болел в детстве, после чего у меня остались шрамы. Они есть и на других частях тела, — он развел руками, и Кацуки быстро взглянул на них, хотя заметил только один или два шрама, — однако эти самые заметные.

Шоджи сказал это совершенно нормальным голосом, как будто это не было травмирующим событием — ни физически, ни как-то иначе, и все же…

— Зачем маска?

При этих словах Шоджи напрягся, и Кацуки это зацепило. Как будто, черт возьми, имело значение, что Шоджи чувствовал рядом с ним.

Ты просто пришел, чтобы поддержать его. Отрасти уже яйца!

Ответ Шоджи вернул его к реальности:

— Дети в моей школе были напуганы. А незнакомцы продолжали пялиться.

Кацуки нахмурился. Шоджи уже не был таким напряженным, но он мог сказать, что тот чувствовал себя неловко.

— Так было проще.

Кацуки открыл было рот, потому что какого хера?

— Не надо, — прервал его Шоджи; он больше не звучал побежденным. Он заговорил как обычно, но в то же время с вызовом: — У нас разный опыт, и я не хочу, чтобы меня осуждали за мой выбор.

Кацуки закрыл рот. Он почувствовал себя… смущенным.

— Ты прав, извини, — фраза прозвучала натянуто, потому что Кацуки не привык извиняться, но у Шоджи явно было достаточно людей, которые пытались заставить его чувствовать себя плохо, чтобы добавлять еще себя в этот список.

— Что с тобой случилось? — спросил Шоджи, меняя тему, и Кацуки предпочел бы чувствовать себя неловко от извинений, чем вспоминать события ночи.

— Я подрался, — коротко ответил он.

— Это было глупо.

Кацуки не смог удержаться и фыркнул.

— Ага. Меня отстранили на четыре дня.

— Не знаю, считать ли это суровым наказанием или же наоборот, — поделился Шоджи.

Кацуки снова фыркнул, на этот раз без прежнего веселья.

— Да, я тоже.

Между ними вновь повисла тишина.

— Разве ты не хочешь узнать, с кем я подрался?

— Думаю, я узнаю это утром. Но ты можешь рассказать мне, если хочешь.

Кацуки несколько секунд смотрел на одноклассника, стоя в нескольких футах от него. Он никогда прежде не осознавал, насколько велика разница в размерах между ними.

— Завтра узнаешь.

Шоджи кивнул, и Кацуки был уверен, что именно в этот момент он должен вернуться на свой балкон. То, что ему не нужно было утром идти на занятия, не означало, что и Шоджи тоже.

— Хочешь поспать здесь?

Кацуки нахмурился.

— На улице?

Шоджи тут же улыбнулся, и у Кацуки на секунду перехватило дыхание. Он был на половину готов убить тех придурков, из-за которых Шоджи когда-либо чувствовал себя некомфортно в виду своей внешности, а на другую… Словно он только что увидел нечто драгоценное.

— Нет, на моей кровати.

Кацуки моргнул, искренне надеясь, что темноты вокруг них будет достаточно, чтобы скрыть румянец, внезапно появившийся на лице.

— Я чувствую, что ты не хочешь оставаться один. Я тоже, — продолжил Шоджи, и, хотя он говорил совершенно уверенно, его покрасневшие щеки было легко заметить.

Кацуки не знал, как относиться к Шоджи, которого он считал чертовски сильным человеком как из-за его причуды, так и из-за его характера, позволяющем так просто рассказать кому угодно о своей слабости. Но, опять же, Кацуки не был «кем угодно».

— Хорошо, — тихо сказал он, и Шоджи повернулся и вошел в свою комнату. Кацуки сделал то же самое, закрыв за собой дверь.

— Обычно я не задергиваю шторы, так что, если солнце тебе не мешает, можем оставить их открытыми.

Кацуки кивнул и проследил взглядом, как Шоджи направился к своей кровати. Затем он огляделся. Кроме кровати, письменного стола, на котором лежали школьные принадлежности, и комода, смотреть было не на что.

— Ты минималист, — заявил Кацуки тоном, не выдающим его чувств, потому что, по правде говоря, он не знал, что чувствовать. Это было просто неожиданно, хотя, если подумать, то, вероятно, не так уж удивительно.

— Я просто не вижу смысла привязываться к вещам. Хотя я храню все, что мне дарят. — Шоджи снова встал и взял свой рюкзак, прислоненный к двери, чтобы его можно было быстро прихватить по дороге на занятия.

Он вернулся к Кацуки и показал висящий на нем брелок. Света, проникающего снаружи, едва хватало, чтобы Кацуки мог разглядеть, что его окружает, поэтому ему пришлось наклониться очень близко к предмету, чтобы понять, что это мультяшная версия осьминога.

— Мой младший брат подарил мне его, когда я переехал в общежитие.

Не дожидаясь ответа, Шоджи опустил рюкзак и пошел возвращать его на место.

Кацуки уставился ему в спину, потому что это было… до смешного мило. Он легко мог представить, что у Шоджи есть целый ящик бесполезных вещей, которые были подарены ему друзьями и семьей.

И снова ему захотелось врезать всем, кто когда-либо заставлял его чувствовать себя недостойным будущего героя.

Шоджи подошел к кровати и лег на нее, прислонившись спиной к стене, и Кацуки присоединился к нему.

Поскольку они лежали на полу, он не прижимался вплотную к Шоджи, но они оба были крупными, причем Шоджи крупнее, так что Кацуки не мог не чувствовать тепло его тела.

Однако он не чувствовал себя стесненным. Скорее это было… утешительным. И удивительно знакомым.

Кацуки повернулся к нему лицом.

— Мне ты не кажешься жутким.

Шоджи несколько секунд изучал его лицо, прежде чем ответить:

— Ты мне тоже.

И, черт возьми, может быть, еще несколько месяцев назад это ничего бы не значило, но, учитывая тот факт, что он был фактически похищен злодеями, потому что те думали, что он перейдет на их сторону из-за своего поведения, теперь это действительно имело значение.

Однако Кацуки этого не сказал. Он просто закрыл глаза и уснул.

***

Утром Кацуки разбудило солнце. Он медленно открыл глаза и увидел перед собой стену. Он нахмурился — его подушка ощущалась не как обычно. Затем он понял, что не только его голова лежит на чем-то твердом, но и все тело.

Если бы он мог, то пошевелился бы, но он оказался в ловушке. Его голова лежала на груди Шоджи, прижимаясь к ней левым ухом, левая рука обхватывала его за талию, а левая нога была зажата между его ног. Шоджи, в свою очередь, держал его обеими руками и, судя по всему, четырьмя щупальцами, так что, по крайней мере, он был не единственным, кто обнимался.

Объятия. Это определенно не то, что нравилось или по чему скучал Кацуки с тех пор, как сказал родителям, что он больше не чертов ребенок и чтобы они прекратили.

Он не знал, что делать. У него не было занятий, но у Шоджи были, и он до сих пор не знал, сколько камер установлено по всему зданию, но не сомневался, что Айзава найдет способ выяснить, отбывает ли он свое наказание.

Кацуки оставался неподвижным еще несколько секунд, прежде чем решил, что достаточно, и начал извиваться, чтобы вырваться из хватки Шоджи. Его действительно держали довольно крепко, но не настолько, чтобы причинить боль.

— Ты проснулся, — голос Шоджи заставил его замереть. Он поднял глаза и, хоть убейте, не смог вспомнить, когда в последний раз был так близко к кому-то. — Извини, — сказал Шоджи и отпустил его. Кацуки тут же отодвинулся, так что теперь он все еще лежал на кровати, но уже не на однокласснике.

Кацуки моргнул, глядя на него. При свете солнца он мог видеть лицо напротив даже лучше, чем ночью. Шрамы были бледно-белыми, но вся нижняя часть контрастировала с верхней половиной. Кацуки задумался, когда в последний раз Шоджи был на солнце с открытым лицом.

Он решил списать это на ранний час, но не смог удержаться и поднял руку, касаясь лица Шоджи легким прикосновением, словно перышко.

Шоджи смотрел на него с действительно поразительно бесстрастным выражением.

Наконец, Кацуки убрал руку и встал. Он повернулся к однокласснику, все еще лежащему на кровати.

— У тебя занятия.

Шоджи отвернулся, чтобы взглянуть на балкон.

— Я могу отдыхать еще двадцать минут.

Кацуки нахмурился:

— У тебя что, нет часов? Или телефона?

Шоджи повернулся к нему:

— Есть. Но умение определять время по положению солнца — полезный навык.

Кацуки не знал, что на это ответить, поэтому промолчал. Но это тоже был не вариант: он только что спал рядом с парнем и был уверен, что чувствовал себя рядом с Шоджи настолько неловко, как никогда за все время их ночных встреч.

Тот не помогал делу, продолжая пялиться на него, и Кацуки задумался, оставляет ли он выбор за ним: не было ли упоминание о двадцати минутах предложением остаться или просьбой уйти, чтобы он мог насладиться отдыхом в одиночестве?

Что за чертовщина? Второй раз он сомневается в себе из-за каких-то… каких-то объятий.

— Я пойду, — сказал Кацуки, заставляя себя не вздрогнуть от неловкости, прозвучавшей в голосе. Он чувствовал себя чертовым Деку. Нет, черт возьми, думать о нем сейчас не лучшее решение, потому что тогда он вспомнит о драке и Всемогущем, а это не та тема, которую стоит затрагивать. Сейчас и, возможно, когда-либо.

— Хорошо, — сказал Шоджи. Кацуки почувствовал, как он провожает его взглядом.

Выйдя из комнаты, Кацуки вздохнул и провел рукой по лицу. Затем он быстро направился свою комнату, потому что если Шоджи мог слышать его через две двери, то, несомненно, мог слышать и сейчас.

Оказавшись в своей комнате, Кацуки проверил телефон. Шоджи оказался прав — время поспать еще оставалось. Конечно, Кацуки просто переоделся в спортивные штаны и футболку и сразу же принялся отжиматься. На половину потому, что в нем накопилась энергия, теперь бьющая ключом, а отчасти потому, что он не забыл о своем обещании Деку: он собирался победить его, а для этого ему нужно было усиленно тренироваться.

***

В ту ночь кошмары еще не добрались до Кацуки. Однако заснуть он тоже не смог, так что отдохнуть не удалось. Он почувствовал капельку благодарности за домашний арест, потому что, по крайней мере, все, что ему нужно было сделать на следующее утро, — это прибраться и не заботиться о занятиях.

Причина, по которой он до сих пор не заснул, заключалась в том, что он не мог перестать думать о том, как заснул в объятиях Шоджи — в буквальном смысле. Просыпаться рядом с ним чувствовалось… правильным. Но теперь, когда у него было время подумать об этом, особенно при свете дня, он также не мог поверить, что сделал это: ослабил бдительность и позволил кому-то другому… позаботиться о нем. Стать его опорой.

Кацуки не нуждался в опоре. Он сам себе опора. Да, возможно, Киришима перешагнул через его личные барьеры, но Кацуки смирился с этим, крича и брыкаясь. И да, Киришима привел с собой других людей, Ашидо назвала это «Бакусквад», Кацуки же предпочитал «Я на хрен схожу с ума», но это не означало, что его внезапно заинтересовала дружба со всем классом или что-то в этом роде.

Ты проводишь с ним каждую ночь уже почти две недели. Если вы не друзья, то кто вы?

Кацуки всерьез возненавидел свой внутренний голос, все время норовивший его уличить. Чертовски трудно бороться с собственным разумом, когда каждая клеточка его существа хочет быть правой.

Он повернулся, чтобы взять мобильный телефон и проверить время. Около половины третьего ночи. Какая дурацкая шутка.

Кацуки вздохнул и перевернулся на спину, уставившись в потолок. В отличие от Шоджи, он каждый вечер задергивал шторы, так что смотреть было не на что.

Раздался тихий стук. Кацуки сел, нахмурившись и пытаясь понять, кто, черт возьми, это мог быть. Он повернулся к двери, ожидая снова услышать стук, но звук раздался из-за спины. Кацуки повернулся к балкону. Разумеется, он ничего не мог увидеть.

В любом случае, не так уж много людей знали, что он не спит в такой час, и могли постучаться, верно?

Кацуки откинул одеяло и встал, намеренно отгоняя от себя любые мысли, от которых хотелось что-нибудь взорвать.

Как и ожидалось, Шоджи стоял снаружи. Кацуки не знал, что именно заставило его это сделать, но, прежде чем открыть дверь, он включил свет на прикроватном столике.

Шоджи не вошел, а просто смотрел на него. Кацуки нахмурился, раздраженный, но больше из-за того, что его глупое сердце дрогнуло, когда он увидел перед собой Шоджи, чем из-за того, что его прервали, когда он безуспешно пытался заснуть.

— Ты подрался с Мидорией, — сказал тот, и было чертовски смешно, насколько хорошо у него получалось сохранять бесстрастное выражение лица. Кацуки представил, как он и Птицеголовый играют в гляделки… Очевидно, недостаток сна сказывался на нем.

— Ага, и что? — Кацуки скрестил руки на груди. Несмотря на то, что Шоджи стоял снаружи, ему вдруг показалось, что вокруг меньше пространства для дыхания и движений.

Шоджи ответил не сразу. Он, казалось, внимательно изучал Кацуки, который почувствовал мурашки по всему телу. Внезапно в нем накопилось слишком много сдерживаемой энергии.

— Я не могу уснуть, — прервал он мыслительный процесс Шоджи.

— Понятно… — ответил Шоджи, словно предлагая выслушать Кацуки, но тот промолчал. Чего Кацуки действительно хотелось, так это спарринга, но он уже ввязался в драку, и даже если на этот раз ни один из них не окажется с синяками и бинтами, он искренне сомневался, что Айзава будет милостив к нему.

— Почему ты всегда просыпаешься, когда и я? — Кацуки внезапно сменил тему, все еще чувствуя переизбыток энергии.

— Я слышу тебя, — Шоджи превратил одно из своих щупалец в ухо. — Я всегда так сплю.

Кацуки нахмурился, разжал руки и опустил их по бокам. Утром он этого не заметил.

— Почему?

Шоджи отвел взгляд, а затем снова посмотрел на него.

— Я не мог уснуть после нападения на тренировочной площадке. Я знаю, что злодеи появились из ниоткуда, но я подумал… Может быть, если бы я был внимательнее, то уловил бы изменение в воздухе, и у нас было бы достаточно времени, чтобы укрыться.

Кацуки открыл рот, но ничего не сказал, и Шоджи продолжил:

— Так что я практиковался, чтобы лучше слышать и видеть. Не хочу, чтобы меня снова застали врасплох.

Он, наконец, вошел в комнату. Кацуки остался на месте.

— Это все еще не идеально. Я не слышал, когда вас с Токоями похитили.

Кацуки продолжал смотреть, и Шоджи добавил:

— Прости меня.

Кацуки поспешил ответить:

— Ты ни хрена не мог сделать, так что перестань корить себя, — после чего нахмурился и скрестил руки на груди. — Ты поэтому все время приходил ко мне? Потому что чувствовал себя… виноватым?

Слова оставили горький привкус во рту. По какой-то причине Кацуки действительно не хотел, чтобы это было правдой, и сама эта мысль заставляла его злиться.

Шоджи изучал его лицо, и ему внезапно вспомнилось, как Айзава делал то же самое с ним и Деку. Он все еще не был уверен, что у сенсея не было причуды читать мысли наряду со стиранием.

— Нет, — наконец ответил Шоджи. — Единственное, что я могу сделать в связи с твоим похищением, — это улучшить свои рефлексы.

— Тогда почему ты вставал каждую ночь?

Предполагалось, что слова прозвучат сердито, обвиняюще, но вместо этого вопрос прозвучал почти шепотом, мягко.

Шоджи сделал шаг вперед, заставив Кацуки задрать голову выше.

— Я хотел помочь тебе.

— Потому что… — Кацуки продолжал говорить все тем же мягким тоном. Ему казалось, что он близок к развязке.

— Каждый достоин доброты, — ответил Шоджи, его голос прозвучал нежно.

Кацуки понятия не имел, как вообще расшифровывать эти слова, хотя первой его мыслью было: «Он слишком хорош для этого мира».

Прежде чем он успел что-либо сказать, Шоджи наклонил голову, все еще оставаясь высоким, но не настолько, и спросил:

— Можно тебя поцеловать?

Что ж, это было неожиданно.

Разве? Вы делили постель и обнимались.

На этот раз Кацуки собирался довериться своему подсознанию.

— Можно, — ответил он.

Кацуки никогда в жизни никого не целовал, поэтому понятия не имел, чего ожидать. Ну, он знал, что их губы соприкоснутся, как они делали сейчас, но как это должно было ощущаться?

И это ощущалось на удивление нежно. Шоджи едва касался его, но в животе у Кацуки все равно запорхали бабочки, как будто этот крошечный гребаный жест внезапно изменил все.

Он сделал шаг вперед и сильнее прижался губами к губам Шоджи. Не то чтобы он пытался быть агрессивным, просто хотел показать, что он не долбаная кукла. Он хотел, чтобы все было по-настоящему, чтобы это оставило след, а не казалось сном наутро.

Кацуки положил обе руки на бедра Шоджи, не упустив из виду, как напряглись мышцы того от прикосновения. Шоджи, в свою очередь, тоже положил одну руку на его бедро, а другую на щеку. Он даже не пытался использовать ее, чтобы контролировать угол наклона, а просто ласкал кожу.

Это было приятно, и Кацуки выдохнул ему в губы. Шоджи тоже приоткрыл рот, но Кацуки не стал углублять поцелуй, и просто продолжил в таком положении. Он не мог поверить, что думал об этом, но ему придется загуглить что, черт возьми, должен делать язык во время поцелуя.

Шоджи отстранился первым, хотя и не отпустил его. Кацуки тоже. Он не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя таким умиротворенным.

Они переглянулись.

— Хочешь сходить куда-нибудь в субботу? — спросил Шоджи, и с такого близкого расстояния Кацуки мог видеть румянец на его щеках.

Позволить их отношениям наконец выйти на солнечный свет? Да, Кацуки мог бы это сделать.