...

В этом месте время как будто застыло. Здесь нет ни лета, ни зимы. Лишь иногда становится более дождливо или выпадает мокрый снег и поверхность океана покрывается тонкой коркой льда. Небо всегда серое или чёрное, тяжёлое и облачное. Скрипучий и неуютный деревянный дом, крепко впившийся в песчаное побережье сваями, был выбран неслучайно. Последняя дань уважения особым вкусам бывшей хозяйки особняка Аддамсов. Такую душу излечить возможно, только пропитав её сыростью и мраком, освежив воем стенающих в щелях сквозняков. Так рассуждал Ларч, когда искал для них идеальное временное пристанище.

Одним из похожих друг на друга как две капли яда вечеров закутавшаяся в плед Мортиша сидит в потёртом деревянном кресле-качалке, вынесенном на крыльцо. Её по-прежнему распущенные чёрные, как обсидиан, волосы свисают вниз, и отдельные пряди подбрасываются порывами ветра, путаются, переплетаясь между собой. Но ей не достаёт какого-то прежнего величия: она именно сидит, а не восседает. Со спины она напоминает ведьму, ушедшую на покой, с тоской и тихой гордостью вспоминающую умело наложенные проклятья, ночные шабаши и бои с охотниками. Она всматривается в горизонт, где огромные чёрные волны походят на шевелящиеся скалы, столь смертоносные для сбившихся с курса моряков. Она поправляет плед на своих плечах и ёжится от холода или мыслей.

Когда Мортиша ощущает присутствие Ларча за своей спиной, она говорит, не оборачиваясь:

― Какой чудесный вид. Мне никогда не надоест любоваться плавными и грандиозными движениями океана. Если бы у него был голос, он наверняка напевал бы песню.

Рука дворецкого опускается на спинку кресла, обхватывая перекладину. Из его груди вырывается низкий рокот.

― Рад, что вам по нраву.

― О, что это была бы за песня… Возможно, что-то печальное. ― Она подносит изящную кисть руки к своему лицу. Взгляд её больших, почти как у Гомеса, глаз всегда был немного отрешённым, словно устремлённым сквозь пространство в мир иной, и увиденное там навсегда отложило в нём свой тяжёлый след, который выдавал себя, даже когда она улыбалась. Но теперь её глаза выглядят ещё более траурными. Она кажется более погружённой в себя, заплутавшей в тумане собственной души. ― Иногда я представляю, каково было бы вбежать далеко-далеко в его холодные, бурные воды, искупаться в них и навсегда исчезнуть в тёмных глубинах.

И он тоже увяз на этом побережье, по самые колени в этом влажном тяжёлом песке, вместе с ней. Он ничего не отвечает, поднимает голову и тоже несколько минут просто смотрит, как волнуется такой близкий и бескрайний океан.

― Ларч, мне холодно, ― доносится до его слуха, и на долю секунды ему чудится, что это Уэнсдей так жалобно зовёт его. Но нет, конечно, нет. Уэнсдей не может быть здесь. Девочка осталась в похожем на музей, но ныне лишённом души без хозяйки, жены, матери особняке Аддамсов. Очень далеко отсюда. Это голос Мортиши. Преобразившийся до неузнаваемости, жалкий, беззащитный.

― Пройдёмте в дом, миссис Аддамс. ― Он подаёт ей руку.

Она оборачивается резко и смотрит разочарованно.

― Ларч, я же двенадцать раз просила меня больше так не называть!

― Прошу прощения. Глубоко засевшая привычка. ― Бывший слуга виновато опускает взгляд.

― С недавних пор мы равны друг перед другом, и нет смысла в соблюдении субординации. И, о, прошу, обойдёмся без этой фамилии.

Мортиша подаёт ему руку и поднимается с кресла. Плед сползает с её плеча, открывая вид на вязаный свитер в блеклую, однако цветную полоску, какой прежде эта женщина не надела бы по собственной воле. Замечая эту деталь, как и её походку, переставшую быть такой эксцентричной и изящной, Ларч незаметно для бывшей госпожи покачивает головой.

На днях Мортиша проронила, что хотела бы увидеть хоть немного солнечных лучей. Никто из них не уверен в том, что постепенные, но неутешительные изменения в её характере связаны с тем, что произошло. Однажды Гомес, случайно ударив себя по голове булавами и потеряв память, мгновенно превратился в собственную противоположность. Повторный удар смог вернуть его личность. В случае с Мортишей менялись лишь какие-то мелочи её поведения, и до некоторых пор это было почти незаметно. Бить её по темени, таким образом, было нецелесообразно, да и немногие решились бы ударить женщину или собственную мать. Лишь одна мамочка её несчастного мужа, отважившись ради благого дела, попыталась подкрасться к ней с орудием. Но Гомес и Ларч одновременно помешали осуществлению плана. И, когда первый держал маму за плечи, а второй – биту старушки, оба одномоментно взглянули друг на друга. В тот момент Ларч думал о Вещи, который не гнушался доносами, а Гомес ничего не знал, но что-то чувствовал.

Она отказывалась от домашних средств терапии, но была не так уж против вызова врача на дом. Однако ни один доктор не смог помочь. И тогда муж Мортиши позвонил Мбого, взмолился о помощи и упросил того приехать, ссылаясь на катастрофическую важность дела. Но за несколько дней до визита доктора Мортиша испарилась, оставив лишь записку. А вместе с ней простыл и след верного лакея семейства Аддамс.

Внутри набережный дом остыть не успел, потому что Ларч предварительно обогрел помещение масляным радиатором. С электричеством на этом краю света повезло – и дядя Фестер не понадобился. Возможно, та, прежняя, Мортиша оценила бы жизнь в пробирающем до костей холоде, но эта – ей не нравится замерзать. Когда они заходят в тёмную гостиную, она хватает бывшего дворецкого за рукав его свитера, и он останавливается.

― Ларч, пожалуйста, включи свет. Я любила тьму. Любила, когда жила в том доме. Но сейчас мне стало всё сложнее её выносить. Теперь она начинает пугать меня.

Он вздыхает. Очередной знак – и какой.

― Конечно, ― смиренно произносит Ларч и идёт к выключателю.

Проходя в комнату на шатающихся ногах, Мортиша достаёт с полки спицы, пряжу и незаконченный шарф, садится в кресло и постепенно погружается в вязание – мирное занятие из прошлой жизни. Она связала кузенам бессчётное количество свитеров: с тремя рукавами, с удлинённым горлом. И столько же шарфов, некоторые из которых достигали тридцати метров в длину. По привычке немного прибравшись в доме, Ларч возвращается к ней и присаживается неподалёку на большую мягкую кровать. Матрас проминается под его весом, но стойкий предмет мебели не издаёт ни скрипа. Он привык к своей жёсткой кровати в особняке и медитативному ложу из гвоздей, однако в целом ему безразлично, на чём спать. Мортиша недавно полюбила мягкую постель – за такое остальная часть семейства давно устроила бы ей отпуск в психлечебнице. Но Ларч иногда ловит себя на мысли, что, в конце концов, может, такие изменения и к лучшему. Он сам не до конца понимал многих странностей этой семейки, даже являясь одной из них.

― Красивая вязка, ― замечает он, постаравшись придать устрашающему голосу как можно больше нежности, и вспоминает, как однажды она пыталась научить его рукоделию.

― Спасибо, ― со слабой улыбкой отзывается Мортиша, бросая на него польщённый взгляд. ― Это почти единственное, что способно успокоить меня в последнее время.

― С каждым днём вы становитесь всё печальнее… Я чувствую вашу боль.

― Ну, боюсь, в моём положении, ― Она добавляет к работе пару петель. ― от боли спасёт только смерть.

Ларч слегка наклоняется к ней.

― Я могу представить, как вы сожалеете.

― Я… Конечно, я очень сожалею! ― Её руки и губы дрожат. ― Мы были супругами почти четырнадцать лет. Это совсем не просто забыть. Я думала, мы были идеальной семьёй, ты знаешь. Ты играл на своём клавесине ещё на нашей с ним свадьбе. Ты видел, как подрастали наши дети. ― Она упускает петли, и спицы выпадают из её рук, приземляясь на бёдра. ― Дети…

Преданный теперь ей одной дворецкий осторожно убирает вязание с её колен, перекладывая его на комод, и накрывает ледяные руки Мортиши своими, заглядывая в её заплаканное лицо. Лицо, которое за все эти годы стало для него родным и более дорогим, чем физиономия Гомеса, хотя последнего Ларч знал задолго до знакомства с Мортишей.

― Я тоже… Любил ваших детей, ― говорит он с сочувствием. За все прошедшие месяцы он часто вспоминал Уэнсдей – малышка считала его настоящим другом, нередко поддерживая, помогая и по-разному выражая привязанность. По ней предавший семью лакей действительно тоскует. ― И я скучаю по особняку. По своему клавесину. Даже по мистеру Аддамсу…

― Гомес! ― восклицает Мортиша, возводя глаза к потолку, и Ларч стоически терпит острый укол ревности, порождённый этим исполненным отчаяния голосом, вырвавшимся из самого её сердца. ― Я даже не знаю, жив ли он. Он был вполне способен из-за меня наложить на себя руки.

― Не думаю, что он оставит детей без кормильца. Если вы передумаете, можно вернуться. Я уверен, он примет вас. Он простит.

― К чему таить, иногда я задумываюсь об этом, ― Она кивает, опуская взгляд. ― но затем я вспоминаю последние месяцы, проведённые там… И я понимаю, что не могло быть иначе. Я сломалась. Я больше не смогла бы функционировать так, как раньше.

Ларч понимающе мычит и вспоминает события в особняке перед тем, как они оставили всё позади.

Через несколько дней после возвращения мистера Аддамса с деловой встречи, на которую этот богатый домосед совершенно не горел желанием отправляться, Мортиша столкнулась с Ларчем в зимнем саду. Она, как обычно, принесла тарелку котлет для плотоядного растения и приблизилась к питомцу. Удостоив дворецкого едва заметно более длительным взглядом, чем обычно, она коротко улыбнулась ему.

― Мне нужно покормить Клеопатру.

― Разумеется, миссис Аддамс, ― кивнул он, сохраняя непроницаемое выражение лица.

― Как у вас дела, Ларч? ― спросила Мортиша, как бы вежливо поинтересовавшись, пока отправляла в пасть растению один из мясных шариков.

― Я в порядке, миссис Аддамс, ― отозвался Ларч, стараясь сосредоточиться на уходе за садом. ― А вы?

― Всё хорошо. Однако я немного беспокоюсь о школьной программе, которую изучают дети. О, спасибо, Вещь. ― Мортиша улыбнулась бестелесной руке, которая нанизала на вилку очередную котлету и подала хозяйке, когда Клеопатра закончила пережёвывать первую.

Лакей уловил маленькую перемену во взгляде Мортиши, когда она принимала вилку из пальцев Вещи. Действительно, это было существо, способное предать их. Вездесущий и настоящий стукач, который всегда подскажет, кто где прячется и что скрывает. К тому же, со сложным характером.

― Уверен, с детьми всё будет в порядке. Они такие же умные, как и вы, миссис Аддамс.

― Спасибо… ― Взглянув на Ларча с польщённой улыбкой, она наклонила голову набок. ― Я тоже верю в это. Но книги о том, как издеваются над ведьмами и гоблинами – это кошмар, согласитесь.

― Да. Но это всего лишь вымысел.

Мортиша вздохнула.

― Вы правы. Всего лишь чьи-то больные фантазии. На самом деле ничего не было. И бояться нечего.

После этого она засмеялась нервно и слегка безумно. И сорванный смех был только первой каплей, просочившейся сквозь треснувший фасад величественной хозяйки, идеальной жены и заботливой матери.

Позже Мортиша всё чаще стала уходить в себя, уставившись в одну точку, и всё то и дело валилось у неё из рук. Она по-прежнему старалась улыбаться Гомесу, быть ласковой с ним и проводить достаточно времени с детьми. Но погружаться в привычные жизненные процессы со всей самоотдачей больше не выходило. Сначала она совсем забросила готовку, а потом, скинув крокодилью кость пираньям, вдруг шарахнулась от аквариума, когда те вспенили мутную воду. Однажды вздрогнула от рыка своего старого доброго Китти, а днём позже отругала Пагсли за разрушенную взрывом ванную.

Сложнее всего ей было справляться со страстью Гомеса, которой было не избежать иногда раз по десять на дню. Всё больше утомления и равнодушия проявлялось на лице Мортиши, когда муж набрасывался на её руку, покрывая её всю – от кисти до плеча – приступообразным потоком поцелуев за каждое случайно пророненное французское слово. Всё чаще она делала попытки оттолкнуть его, всё чаще ссылалась на тяжёлые мысли или усталость, откладывая минуты близости до последнего момента. А те достаточно давно превратились в рутину. Вот только раньше она не понимала, почему. Когда Гомес закружил её в бурном танце под звуки клавесина, её пустой взгляд не мог не устремляться на творца живой музыки. Уловив фальшивую ноту в его исполнении, Мортиша внезапно остановилась и отказалась продолжать, сославшись на головную боль. Позднее она заперлась в игровой, а расстроенный Гомес не находил себе места, беспрестанно выражая надежду на её скорейшее выздоровление.

Но дальше… О, дальше всё было только хуже. Грустные и очаровательно-шепелявые слова Уэнсдей «А шфто с мамой?» и по сей день раздаются в её памяти горьким эхом.

Все эти тяжёлые события, набирающие обороты и разрастающиеся, подобно катящемуся с горы кому кладбищенской земли, одной из ночей привели Мортишу в комнату Ларча. Она присела на корточки рядом с его кроватью и позвала его. Когда же он очнулся, взобралась на край большого скромного ложа и схватилась за обнажённое мужское плечо. Тогда он услышал её срывающийся шёпот, который так сильно напугал его в ту минуту, явив собой то, что месяцами терзало его во снах.

― Я больше не могу так жить... Это выше моих сил. Я не знаю, как долго я продержусь в таком состоянии. Всё разваливается на части. Давай сбежим, пожалуйста. Прошу тебя.

Ларч пытался убедить её отказаться от этой идеи. Он успокаивал её, когда она искала утешения на его груди, втолковывая ей, что ход вещей ещё вернётся в знакомое русло, и, возможно, это всего лишь кризисное состояние, которое пройдёт со временем. Но вот они вдвоём здесь, на берегу мятежного океана. И он по-прежнему думает так, однако только свеча надежды угасает с каждым часом. В самом же начале она пылала большим костром.

Да, они оба сломались. Дворецкий не должен был так долго задерживать свой взгляд в глазах своей замужней госпожи. Не должен был смотреть на то, как законный муж сжимает её в объятиях, покрывая поцелуями каждый миллиметр её тела. На то, как её отчего-то потерянный взор поверженной хищником лани вдруг замирает, встречаясь с его собственным. Взглядом человека второго плана.

Он вспоминает тот день, когда привёз мистера Аддамса с вокзала. Вся семья радостно встретила главу, и Мортиша, как обычно, поцеловала мужа, подарив ему объятия. Ларч замер в гостиной с чемоданами господина в руках. Это было через несколько дней после того, как произошло кое-что непоправимое, и он думал о своих чувствах. В тот момент, словно прочитав его мысли, всё ещё стоя в объятиях Гомеса, Мортиша встретилась взглядом с Ларчем. Она не улыбалась. Никто, кроме него, не видел её лица.

― Мне так жаль. ― Он отпускает её руки, на секунду задерживая на них пальцы. Его голос дрожит. ― У вас было всё. И вам пришлось бросить всё ради меня. Покинуть своих детей… и Китти. И Клеопатру.

Она поднимает на него глаза.

― Ты не заставлял меня это делать. Я просто ужасная мать. ― Она всплёскивает руками и вся трясётся, ― Даже не представляю, что они думают обо мне, как им объяснили факт моей пропажи. Вдруг нас до сих пор ищут? Мне никогда не искупить вины. Не передать словами, как мне стыдно перед ними. Выбрать между детьми и… страстью к дворецкому… второе. ― закрывает рот рукой, отворачиваясь. А потом заканчивает более тихо и нежно: ― Прости, Ларч.

Он притягивает её к себе за дрожащие плечи, заключает в объятия.

― Не говорите так. Вы… Вы были прекрасной матерью для них. Они любят вас. ― Его огромные руки гладят её по спине.

― Тем больнее.

― Это я. Мне не следовало… влюбляться в вас.

Она слегка отстраняется от него, смотрит снизу вверх.

― Если бы твоя любовь не была взаимной, ничего бы не случилось.

― Следовало держать себя в руках. Вы замужем. Вы жена мистера Аддамса.

― Да. И я не должна была изменять ему. Но я поддалась порыву и склонила тебя к преступлению. ― По-прежнему не улыбаясь, она проводит ладонью по его щеке.

Ларч подхватывает её за талию и, поставив Мортишу на ноги напротив себя, поднимается следом. Разница в росте становится очевидной. Кажется, он ею любуется.

― Вы очень красивая женщина. ― Он удивляется тому, как просто комплимент сорвался с его обычно страшно застенчивых губ. ― Даже теперь, когда вы в этом свитере, какие вы называли безвкусицей. Неважно, что вы носите… И что вы больше не краситесь. Этот факт никогда не изменится.

Глаза Мортиши по-прежнему печальны, но она не может не улыбнуться.

― Спасибо. Раньше я всегда пыталась выглядеть сногсшибательно для… Гомеса. ― Уголки её губ, дрогнув, снова опускаются. ― Ему очень нравилось видеть меня в чёрном. Но сейчас, я полагаю, это неважно. ― Она задумчиво обводит комнату взглядом.

Руки Ларча сжимаются на её талии.

― Мне вы нравитесь любой. Я… Я… Лю-… люблю вас больше, чем вы можете себе представить, миссис Аддамс.

И Мортиша запрокидывает голову.

― О, назови меня по имени.

Ларч слабо улыбается, поднимая одну из рук и нежно приглаживая её волосы на виске.

― Мортиша…

Удовлетворённая низким, рокочущим звуком своего имени у него на устах в качестве ответа, она прикрывает свои большие кукольные глаза и слегка откидывается назад, прогибаясь в пояснице, где крепкая рука надёжно и удобно её придерживает. Она кажется такой невинной несмотря на то, что совершила, и несмотря на тот факт, что была успешной женой, которая произвела на свет двоих детей почти за десятилетие до этого.

― Ты воплощение ангельской красоты, ― доносится до неё сверху всё тот же громовой голос.

Глаза Мортиши распахиваются, и она моргает.

― Ангельской? Я не ослышалась? И после всего, что я сделала…

― В любом случае, я хуже. ― Задумавшись, он кривовато улыбается. ― Ты всегда была моей грешной искусительницей.

Мортиша глядит на Ларча с теплом и грустью одновременно.

― О, ты всегда был моей погибелью.

Она привстаёт на носочки и опирается на его грудь, облачённую в свитер вместо того бесформенного пиджака. Совсем как маленькая наивная девочка с наблюдаемого им ракурса. И он задумывается о том, как может женщина выглядеть так после всех совершённых ею грехов. Она же озвучивает свои мысли почти драматичным голосом с придыханием.

― Ах, Ларч, ты был всего лишь нашим дворецким… Но почему с тобой я чувствую себя более готовой покориться, чем мне когда-либо приходилось?

Он, как всегда, слегка пугается, отводит взгляд и может выдавить из себя только несколько слов.

― Но тебе… Нравится.

― Да, мне это нравится. Я чувствую себя женщиной. Обычной женщиной… Ларч… О, Ларч, помоги мне забыться!

Немного неуклюже подхватив её на руки, он сажает её на кровать, на эту мягкую постель, а сам почти падает на колени рядом. Мортиша притягивает его к себе, обхватывая ногами. А потом, слишком погружённый в ощущение её мягких губ на своих собственных, Ларч в очередной раз забывает подумать о том, что на него она реагирует совсем иначе, чем на докучливые ласки во всех смыслах преданного супруга. В его голове всё перемешивается – светлое с тёмным, прошлое с настоящим. И вот он уже снова целует её на том злополучном балконе и ощущает под пальцами чёрный бархат того обтягивающего платья. В день, когда она открыла ему свою душу, а после – сердце. Что же они натворили.

Разумеется, Гомеса не было дома, когда Мортиша вызвала Ларча к себе. Дворецкий прибыл незамедлительно, как всегда, стоило ей только дёрнуть за петлю. Она сидела там в одиночестве, оглядывая город, чем занималась крайне редко. Он произнёс своё обычное грубое «Звонили?», и стройная фигура хозяйки, казалось, сначала слегка замерла, а потом она развернулась к нему.

― Ларч, будьте любезны, бутылку красного вина и бокал.

Когда он вернулся с заказом, Мортиша попросила его налить полбокала.

― Спасибо, Ларч… ― задумчиво проговорила она, поставив сосуд на столик рядом с собой. ― И бутылку тоже оставьте, пожалуйста.

В точности выполнив поручения, Ларч ненадолго задержался. Как обычно, он старался не совать нос не в своё дело, но в то же время этот небольшой жест можно было расценить как беспокойство за госпожу. Она, со своей стороны, не спешила его отпускать. Продолжая сидеть к дворецкому спиной, Мортиша пригубила вино, и внезапно он услышал обращённый к нему вопрос.

― Вы умеете хранить секреты?

― Вы знаете, я не так уж многословен, ― нашёлся Ларч после немного затяжной паузы и медленно продолжил. ― Я сохраню ваш секрет, даю слово.

― Тогда вот вам ещё один вопрос. Кого вы уважаете больше: меня или мистера Аддамса?

После недолгого размышления, непоколебимый слуга ответил:

― Я одинаково уважаю вас обоих.

― Что ж, я рада это слышать, Ларч. Однако... Боюсь, вам не понравится то, что я собираюсь сказать.

Он пообещал, что выслушает её вне зависимости от того, чем она хочет поделиться. А Мортиша, всё ещё не оборачиваясь, раздражённо покачала головой.

― Я не знаю... Это всё... ― произнесла она дрогнувшим голосом. ― Я никогда не предполагала, что когда-нибудь задумаюсь об этом. Но со временем… Супружеская любовь может остыть. Остаются уважение и дружба, но в чувственном аспекте, увы...

Ларч ощущал себя странно. Он не ожидал подобных слов от Мортиши, брак которой с Гомесом безоговорочно признавался счастливейшим всеми членами семьи, включая даже Вещь. С одной стороны, что-то внутри него пошатнулось. А с другой… Многие наблюдаемые им признаки, на которые он долгое время пытался закрыть глаза, а остальные будто и вовсе не замечали, закономерно приводили к неотвратимости такого поворота событий. Поэтому, как бы Ларч ни старался, он не обнаружил в себе тех шока и удивления, на какие рассчитывал.

― Но этого же не может быть с нами! ― продолжила хозяйка дома. ― Наша любовь с Гомесом была такой яркой… А сейчас я даже не могу понять, скучаю ли я по нему. Мы слишком редко разлучались так надолго.

― Возможно, это просто естественный этап отношений, миссис Аддамс, ― монотонно предположил Ларч.

― Спасибо за понимание, Ларч. А, может быть, вы могли бы дать мне какой-нибудь совет? ― Она обернулась в кресле, и тогда он впервые увидел в её глазах настолько скорбное выражение. С тех пор оно гостило в них не раз.

Лакей смутился, издав звук, напоминающий просьбу о пощаде. Но затем заговорил тихим голосом.

― Я плохой советчик. Но первое, что приходит на ум – разговор. Вам стоит попытаться обсудить это с мистером Аддамсом.

Мортиша затрясла головой, выражая отрицание.

― Нет. Я не могу представить, как он это воспримет. Он так сильно меня любит! Я разобью бедняге сердце. Это безусловная любовь.

Ларч медленно кивнул, мрачно опуская голову, но всё ещё пытаясь вяло опротестовать её суждения.

― Да, я понимаю, что нужно быть честной… Но это может разрушить нашу семью… ― Мортиша встала с места и прошлась по балкону. При этом заглянула за балюстраду – ей не хотелось бы быть подслушанной кем-то вроде удобно устроившегося на дереве дяди Фестера.

― У вас с ним крепкая связь, миссис Аддамс. Не думаю, что откровенность разрушит вашу семью.

― Спасибо, Ларч. Вы всегда были так добры ко мне. ― Она вздохнула, опираясь на перекладину ограждения. ― Я всё это прекрасно понимаю. Возможно, то, что я переживаю – всего лишь кризисное состояние. Но что-то подсказывает мне, что ничего уже не будет так, как прежде. О, если бы я только могла любить его так, как любила раньше...

― Миссис Аддамс, всё наладится. Вы провели вместе столько лет. Любовь не вечна, но я верю, что ваше глубокое уважение друг к другу и духовное родство всё исправят.

― Не тогда, когда один желает, другой – увы, больше нет.

Ларч тяжело вздохнул, не зная, что ещё предпринять и не стоит ли ему на время оставить госпожу в одиночестве.

― Проблема в том, что… Похоже, мне нравится другой.

Это заставило его застыть.

― Этого не должно было случиться. Это проклятие. Теперь я понимаю. Я должна чувствовать подобное только по отношению к Гомесу.

― Проклятие? ― переспросил дворецкий с нескрываемым удивлением в голосе.

― Пламенное желание к… К тому, кого я должна рассматривать только в качестве подчинённого. ― Она покачала головой. Следующие слова она произнесла пониженным голосом, как рок. ― К вам, Ларч.

Мортиша услышала грохот за спиной и обернулась, чтобы проверить, не свалился ли он без чувств. Но дворецкий просто оступился, попятившись назад от потрясения. Ей показалось, он готов был сбежать. Тем не менее, он остался.

― Вы… Вы любите меня? ― Голос Ларча дрожал. Он явно не мог поверить в услышанное.

― Да, я так думаю. И уже довольно давно.

― Но… Но я не могу. О-о-о… ― Он испуганно вжался в стену.

― Я знаю, Ларч, я знаю. Как и то, насколько вы преданы Гомесу. ― Мортиша отвернулась, ― В этом нет вашей вины. Или его. ― она положила руку на лоб и нахмурилась, снова отворачиваясь. ― Лишь моя. Она в том, что я позволила этому развиться.

― Мне жаль, ― посочувствовал он, выпрямившись.

Мортиша стояла на самом краю. Её руки вцепились в балюстраду до побеления костяшек.

― Я долго это откладывала и не знала, когда именно… сделаю окончательный выбор. ― Её тихий голос дрогнул. ― Но сейчас я понимаю, что не просто так позвала вас именно сегодня. Так что теперь слушайте меня внимательно, Ларч.

― Да, миссис Аддамс. ― с мрачной готовностью ответил Ларч.

― Почти так же давно, как произошло то, чего не должно было быть, я приняла решение. Я всегда могла довериться вам, когда дело касалось маленьких просьб. И я рада, что сейчас вы рядом со мной. ― Она сделала несколько глубоких вдохов. ― Записки в нашей с ним спальне. В ящике с моей стороны – вы знаете. ― Мортиша не могла видеть этого, но тело дворецкого напряглось. ― А ещё… Пожалуйста, сделайте всё, чтобы… Дети не должны увидеть меня, когда я буду… Мой… Да, это, пожалуй, уже не маленькая просьба. Позаботьтесь о них, пожалуйста. Пока он не вернётся. О… ― Она взглянула вниз с отчаянием. ― Мои последние указания, слова для них – всё в письмах. Я так любила их, Уэнсдей, Пагсли… Но я должна. Прощайте, Ларч. ― И Мортиша перегнулась через перекладину.

Её схватили огромные руки, резко оттягивая назад – подальше от края, не оставляя шанса вырваться.

― Вы. Должны. Жить! ― грозно отчеканил Ларч, ощущая, как неистово бьётся и дрожит её хрупкое тело, слушая её всхлипы.

Мортиша схватилась за его предплечье.

― Но это всё! Моя жизнь кончена.

― Должны жить!

― Ларч! Как хозяйка этого дома, я приказываю тебе отпустить меня! ― зарыдала она.

― Тогда вы убьёте себя. ― Он крепче сжал её в объятиях.

― Дай мне покончить с собой!

― Успокойтесь же, миссис Аддамс. Это всего лишь чувства.

Через несколько минут её тело расслабилось, а пальцы почти выпустили его предплечье. Немного охрипшим от нервного потрясения, но уже более спокойным голосом Мортиша произнесла:

― По крайней мере, теперь я понимаю, как сильно желаю вас. Так, что мне стыдно за это даже перед вами.

― Не стыдитесь меня. Это… Естественно.

― Ларч, но как же мне быть? ― Она прислонилась виском к его плечу.

Он издал утомлённый стон, прежде чем заговорить.

― Смириться.

― Но ты же не позволишь мне…?

― Да, я… Не могу допустить того, что может навредить семье. Если это зависит от меня, я не позволю вам изменять мистеру Аддамсу.

― Простите. О чём я только думала?

Мортиша попыталась мягко высвободиться из его обхвата.

― Впрочем, ― добавила она полушёпотом. ― это так невыносимо. Чувствовать вас так близко и быть неспособной позволить себе… Ах, Ларч, ваши руки!

Горячие ладони, в два раза большие её собственных, легли ей на живот, и одна из них скользнула по изгибу женского бедра.

― Это мне знакомо, ― послышалось сверху грубое. ― Это ведь вы были тогда на балу?

― О, да, то была я.

Ларч долго не мог забыть ту загадочную незнакомку в тёмной маске и блестящем восточном наряде с затейливым тюрбаном и никабом в качестве головного убора, принёсшую ему победу и кубок. Не мог выбросить из головы тяжёлый шёлк её платья, что так нежно и дразняще ложился на мягкие очертания её тела, то намекая на бёдра, ягодицы, то снова скрывая их. И самое зажигательное, страстное танго с единственной, кто выбрал его.

Он пробовал искать эту женщину в городе: прохаживался вдоль заборов психиатрических лечебниц, рассматривая пациенток в часы их прогулок, вглядывался в фигуры вдов на кладбищах. Почему-то ему казалось, что это не могла быть простая горничная. Слишком утончёнными были её движения, слишком нежной – кожа, когда она положила его руки себе на животик. В конце концов, Ларч отчаялся в поисках.

А однажды, направляясь на кухню, чтобы приготовить обед, он случайно подслушал беседу двух своих господ.

― Повторяюсь, милый, то, что Ларч получил тот приз за лучший танец – это не моя заслуга. Подумаешь, тайно наведалась туда и пригласила его танцевать. ― Это говорила Мортиша.

― Но, querida, я уверен, что ты сыграла в этом немаленькую роль. О, твоя грация, твоё очарование… ― Имя ответившего называть смысла нет.

― Ларч обаятелен сам по себе. Его просто требовалось немного раскрепостить. А остальные женщины слишком скромны, чтобы осмелиться ангажировать такого заметного мужчину.

Ларч тогда едва ли не провалился под землю, хватаясь за голову и скорее просачиваясь на кухню незамеченным. В его мыслях ещё долго не укладывалось, что той хрупкой и жаркой леди в маске оказалась замужняя хозяйка, с которой под одной крышей он виделся каждый день. И которая в последнее время бросала на него такие странные взгляды. Так лестно отзывалась о нём, называя привлекательным и описывая как плейбоя. Пусть Ларч и полагал, что это следовало воспринимать в качестве безобидной шутки, после её слов он зачастую действительно чувствовал себя неотразимым. Пока достаточно внимательно не всматривался в своё отражение. В любом случае, он никогда не задумывался о том, что может быть в её вкусе. Скорее, в его понимании миссис Аддамс просто подбадривала его. В конце концов, она была очевидно счастлива в своём браке.

Но в тот день он впервые почувствовал постыдный укол направленного к ней желания. Он подавил его со временем, хотя…

― Мы можем хотя бы поцеловаться? В первый и последний раз.

― …д-да, миссис Аддамс. Но только один раз. Просто поцелуй.

Ларч выпустил её из рук, и она отстранилась, развернулась к нему лицом и подняла глаза, в которых желание смешалось с уязвимостью. Это был взгляд надежды. Ему пришлось бы очень низко наклониться, чтобы поцеловать её. Поэтому выбор стоял исключительно за ним. И он медленно наклонился, а она коснулась его плеч.

― Вы уверены, миссис Аддамс?

― Будь что будет…

Он ощутил, как её тонкие руки обвили его шею. Тогда Ларч понял, что хотел этого, возможно, даже больше неё самой. С его губ сорвался тихий вздох, когда он привлёк её к себе и наконец поцеловал. Страшно неуклюже, но со всей глубиной и страстью. Мортиша же, глубоко дыша, целовалась очень умело и старалась его направлять, слегка перенимая инициативу. Она превратилась в центр его Вселенной, и все мысли о верности и долге мистеру Аддамсу отошли на второй план. Потом она мягко застонала. И его тело содрогнулось от вожделения и чего-то другого, более рокового. Он знал эти звуки.

Именно так, когда ему несколько раз не посчастливилось пройти мимо в неудобный момент, она стонала в их с Гомесом спальне. Эта мать двоих детей, некогда верная жена его работодателя, которую Ларч каждый день этих четырнадцати лет созерцал в его объятиях. Она, которую Гомес целовал, ласкал. Она, к которой он никогда даже не помышлял прикоснуться пальцем. Та худенькая девушка с двумя косичками, пришедшая в их дом с ручным львом и маленьким растением в сундуке, которое она кормила котлетами. Чудом излечившая слабого, вечно больного бронхитом и умирающего на глазах Ларча молодого человека, каким в ту пору был Гомес. С каким трепетом он заботился о юном Аддамсе. Как он его жалел. Всё обрушилось, перечеркнулось одним моментом. И неизвестно, что будет дальше.

Ларч испугался. Он прервал поцелуй и посмотрел ей в глаза.

― Миссис Аддамс… Мы должны остановиться. Это неправильно. Вы его жена. Я… Я не должен был.

Руки Мортиши всё ещё покоились на его плечах. Её взгляд из-под полуопущенных век казался пьяным, хотя она выпила совсем мало. Слегка приоткрытые губы припухли от поцелуев, помада смазалась. Она глубоко дышала.

― Да, вы правы. Это... Это неправильно. Но это всего лишь один поцелуй и не более.

Ларч убрал её руки со своих плеч.

― Да. Один поцелуй. Слишком долгий. Мы не должны поддаваться своим желаниям, пока ещё не поздно.

― Да, да, мы не должны… ― вынужденно согласилась Мортиша, отступая в сторону и прижимая руку к груди в попытке восстановить дыхание.

― Так будет лучше. ― Глубоко вздохнул дворецкий, выпрямляясь.

― Лучше.

Она закрыла глаза и опустилась в кресло.

― Вы в порядке, миссис Аддамс? ― не мог не поинтересоваться он напоследок.

― Я в порядке, Ларч, ― тихо ответила Мортиша и махнула рукой. ― Можете быть свободны, если хотите. Это ничего не значило.

― Вам лучше зайти в дом.

― Можете больше не волноваться за меня. Я не попытаюсь повторить… Я должна быть сильной ради семьи.

Дворецкий вытер губы салфеткой и удалился. А она осталась и дальше пить вино на балконе.

Ларч дарит Мортише последний поцелуй в лоб, перед тем как расправить большое одеяло и получше укрыть их обоих. Его голова опускается на мягчайшую подушку, утопая в ней. Почти безмятежно и счастливо улыбнувшись, Мортиша проводит рукой от его виска до линии подбородка. Совсем как она иногда гладила Гомеса. Она делает глубокий вдох, закрыв глаза и мгновение наслаждаясь смешением их запахов. Ларч любуется её лицом. Пока вскоре, когда она начинает дремать, оно снова не омрачается извечной мукой.

Тогда он вспоминает Мортишу такой, какой она запомнилась ему прежде, до всего. Нет, раньше того, как она в него влюбилась. По-своему жизнерадостная, статная и гордая женщина. Полная энергии, деятельная, отдающая себя заботе о муже, детях, всех и всём, что ей было дорого. Талантливая и с удовольствием посвящающая время необычным занятиям. Образ её кругленького личика добродушно ему улыбается. Затем – пустота во взгляде, которая сменяется желанием. К нему. Томные, пьяные глаза и покрасневшие губы. Момент, когда всё сломалось. Она – привидение самой себя. Мольба в выражении лица и слёзы на ресницах. Она, отдающаяся ему. Оставившая всё за спиной, отчаянно бросившаяся в пучину предательства. С чемоданом похищенных денег. Тот смиренный взгляд в поезде. И поиски пристанища для двоих. И эта замерзающая Мортиша в цветном свитере, спасаемая его близостью, как дозой морфия. Мортиша с бледными губами и траурными глазами, которой овладела плесневеющая печаль. С её взлохмаченными после очередного бесстыдного подтверждения принадлежности ему и отделения от Гомеса волосами. Плачущая по ночам. Такова его, Ларча, Мортиша. И снова – её улыбчивое лицо и её рука, ласкающая дымящего декоративного дракончика. Она – активная, парирующая удары шпагой, исполняющая испанские танцы. Мортиша Гомеса.

Северный ветер завывает на чердаке, гудит, разбиваясь о старые оконные рамы порывами. Ларч обнимает Мортишу, замечая слезу в уголке её глаза, и она прижимается к его обнажённой груди. Он знает, что это будет долгая ночь. Гомес всегда был слегка сумасшедшим и порой вёл себя, как дурак. Но всё же она любила его. Когда-то любила больше всех на свете. И годы совместной жизни оставили нестираемый отпечаток. Наверняка ей почти каждую ночь снятся сны, в которых она как наяву видит Пагсли и Уэнсдей, снова кормит их завтраком, обнимает и собирает в школу. Тяжелее всего смириться с мыслью, что больше никогда не увидишься со своими детьми.

Утром она просыпается поздно, и он, уже одетый, встречает её, организуя завтрак в постель. Мортиша благодарит его, вяло протирает глаза и, прикрытая лишь натянутым одеялом, тянется тонкой рукой к окну, чтобы откинуть занавеску. Там, за стеклом, она видит всё тот же пустынно-морской, сырой, зябкий пейзаж.

― Как странно, любимый. Прошло уже столько времени, но я каждый раз удивляюсь обстановке и спрашиваю себя, где я, ― задумчиво изрекает она.

― Чтобы привыкнуть к некоторым вещам, требуются годы.

― Мудрое замечание. Знаешь, в последнее время я… вспоминаю Гомеса. Он был таким болезненным при нашей первой встрече, сидел со своим ингалятором и замерзал в разгар лета.

― Да, мистер Аддамс был слабым юношей, ― тихо усмехается Ларч.

― Очень надеюсь на то, что недуг не вернулся к нему с моим исчезновением.

― Мортиша, я подумал и вот что хочу предложить, ― решается он, предварительно сделав глубокий вдох.

― И что же? ― Она поворачивает к нему лицо.

― Напишем и пошлём им письмо.

― В особняк? ― Она округляет глаза.

― Следует начать хотя бы с малого.

Медленно опуская бегающий взгляд, Мортиша кивает.