Паж прибежал, едва герольды возгласили о начале. Взъерошенный, с румяным, расцарапанным лицом. Он снова с кем-то, разумеется, подрался. Франсуа прошипел:

— И где тебя носило?!

— Полегче, — повелел Этьен, — перетянешь.

— Простите, месье, — Франсуа распустил застежку. Процедил: — Не смей касаться ничего своими грязными руками! Кыш! — Анри жалобно захлюпал без того распухшим носом, закусил губу. — Вот, готово, — оруженосец ловко, как всегда, расправил плащ, однако ж, не забыв и шикнуть на снова сунувшегося пажа. Подал меч: — Да хранит вас Пресвятая Дева.

Этьен осенил себя крестным знамением и вышел из шатра. Облака стянули узорным пологом небо. Ристалище струилось пыльным дымом, и молниями в нем бросали блики начищенные латы. Небюлез прядал ушами, дрожал всей шкурой, предвкушая развлеченье. Этьен цыкнул. Конь успокоился, прошел спокойным гордым шагом мимо лож. Из самой главной, свадебной, разубранной весенними цветами, шел белый снег. Он падал под копыта, на песок, и обращался там седыми лепестками первоцветов.

— А вот и украшение нашего отряда, — хмыкнул Пиле, толкая пяткой лошадь, давая другу место в середине.

— Барон, — кивнул Этьен.

Остальные здоровались и более, и менее учтиво — смотря по близости знакомства. Все с восторгом рассматривали гарнитур^[1] Небюлеза и длинный яркий плащ его хозяина. Что ж, турнир — суть представление, а представление должно быть мило глазу.

— Сегодня мне везет, — опять вступил Пиле. — С той стороны виконтишка Бреньи. Прошу, друзья, оставьте его мне!

— Надеюсь, вы не притащили сюда ножа, упрятав в сапоге, — с неудовольствием заметил де Люнво.

Старик известен был дурным и глупым языком, хоть меч держал отменно. Пиле благоразумно не принял его слов всерьез.

— Зачем, если мне хочется лишь задушить поганца? — хохотнул он.

— Но чем же он так насолил вам, сударь?

— Посмел при мне дарить цветы мадемуазель Миленне!

Новый вопль герольдов смешался с возмущением друзей. Этьен опустил забрало, вынул меч, и рыцарский отряд в атаку устремился.

С земли сошел последний снег, и почва жаждала весеннего дождя. Сухость породила густую пыль, колоннами взмывающую к небу, как и теперь, едва бойцы схлестнулись в поединке. Храпели от возбуждения кони, звенел металл, а щебень, отлетавший из-под копыт, выстукивал военный марш о дощатую ограду. Никто не уступал, и лихо выкрикивая боевые кличи, противники сплотили ряды, рассеянные было стремительной атакой, и напали сзади. Чьи-то глаза в щели чеканного салада^[2] распахнулись изумленно, когда под подбородком скользнуло лезвие меча.

Поле орало и яркими флагами горело. Кровь кипела. И кому-то в голову ударила чрезмерно: чужое лезвие устремилось к морде Небюлеза. Этьен фехтовал с шевалье Сафом и не успел ничего предпринять, однако умница-конь справился: резко обошел обидчика, куснул за развевающийся плащ. Послышался треск ткани и сзади гулкий смех барона Пиле. Этьен не задержался посмотреть, как нарушителя изгонят прочь. Из соседней пыльной бури вывалился незнакомый рыцарь молодой без шлема, с ошалелым видом огляделся — по всему, еще не отошел от удара. Этьен объехал его и снова устремился туда, где звенела и пылилась самая горячая из схваток.

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

Тянуло спину и плечо, однако синяк в итоге получился небольшим. Ссадина на щеке — та неприятней. Анри уже привел себя в порядок, даже разбитый нос каким-то чудом сдулся — не иначе, усилиями Франсуа, отлично понимавшего в компрессах. Теперь он прикладывал горячую тряпицу к спине Этьена, а Анри проворно полотенцем подбирал ползущие по пояснице струйки. А ссадина пажа — точь-в точь как у барона. Он хмыкнул:

— Что случилось на сей раз? Почему ты опоздал?

— Простите, месье, — взволнованно воскликнул паж. — Но слуги де Роквеля (я не желаю звать их гордым званием оруженосцев, уж простите) поймали уличного попрошайку, и собрались отсечь мальчишке руки… За то, что он как будто бы украл гуся. Но он не крал!

— Откуда тебе знать?

— Я видел этого беднягу на площади, там, где с утра кормили бедных. А если сыт желудок, зачем же воровать? — важно рассудил Анри.

— Не обязательно немедля есть, покражу можно выгодно продать, — заметил свысока Франсуа.

— Ну-у-у, — протянул паж. — Я-то видел, у кого к штанинам так и льнет кровавый белый пух! Как раз у одного из негодяев де Роквеля!

— Нос не дорос так говорить о рыцарях, что вдвое тебя старше!

— Это верно, — Этьен плотнее вжался больным местом в теплую припарку. — Но следует не забывать и то, что негодяи, носят всякое и звание, и обличье. Ты защитил невинного, и это истинно поступок чести. — Он обернулся, посмотрел на мальчика, чьи щечки вспыхнули от удовольствия. — Франсуа, скорее награди нашего Анри.

Оруженосец с недовольным вздохом отправился к мешкам и сундукам, принес оттуда яблоко, румяное и мягкое, вручил пажу.

Этьен любил бродить один, и вечером он отпустил оруженосца. Анри не стал будить — тот задремал на сложенной попоне подле Небюлеза, мерно жующего овес. Ночное небо раскрыло земле навстречу сотни ярких окон. В сумерках внезапно подморозило, и звезды стали еще ярче и крупнее. На площадях горели огни, и то и дело звучали здравицы в честь Его Сиятельства и молодых. Ворота замка были широко отворены, у створок мерцала медным ободом большая бочка, из которой наливали любому проходящему. В замке же опять шумела свадьба.

На целую вереницу дней растянулись торжества, в которых смешивались радость и печаль. В замковых залах играли музыканты, и в кухне повара сбивались с ног, на заднем дворике днем и ночью высоко визжали свиньи, тревожно гоготали гуси. Церковники служили в замковой капелле непрестанно, и дым курений вырывался в двери вместе с паром дыхания прихожан. На церемонии венчания Этьен видел госпожу графиню в слезах. Ее кровинка-дочь вот-вот уедет далеко на запад. Рано или поздно все дети покидают отчий дом, и порой возвращаются, лишь когда родители уже покинули бренный мир.

Ночной прохладный ветер вполз под плащ и в прорези дублета, заставив ежиться. Этьену вдруг страшно захотелось домой, к дочерям. Да и Катерина будет довольна привезенными трофеями — хоть в сшибке на лансах барон премного переоценил и ловкость, и способность тела мгновенно перестраивать движенье мышц. Однако в первой части турнира его отряд победу одержал, и преблестящую. А серебро в дому — все знают — лишним не бывает. Однако чем дальше — тем меньше побед будет записываться на счет барона д'Аркура: года возьмут свое. Ночной холод сгущался, ушибленная мышца вздумала играть в дергунчика ему на радость. Тридцать два — не счастливые семнадцать… Теперь его, и старика де Люнво пригласили не столько из-за списка воинских заслуг, сколько в качестве декора, чтоб перед родичами жениха блеснуть богатствами своих вассалов… 

— Барон д'Аркур!

— Эй, дружище!

Знакомые все голоса. Соратники махали из окна трактира.

— Давай сюда! Отпразднуем победу как следует, как мы умеем!

Весь второй этаж заняли рыцари из тех, кому не хватило места для веселья в графском замке. Просторный зал полнился запахами пота, масла и духов, сквозь которые однако же проступал аппетитный дух съестного. Живот дал знать: Этьен за весь день ведь толком не обедал. А значит, самое время поужинать! За сдвинутыми столами сидели вперемешку соратники, противники, хлопали друг друга по спинам и братались, смешивая в чарках алое вино.

Друзья громко смеялись, обсуждали, как с турнирного ланса виконта де Корреля бычье копыто слетев, упало на стол графу, и что лошадь скупердяя Гомра с голодухи сожрала песика мадам Бренель. Правда, песика-то было — на один укус… Этьен слушал, отдавая должное мясному потофе. Плечо еще побаливало, но тоскливые мысли в остром и душистом бульоне растворились.

Сначала дальний стол взорвался смехом, после — возмущеньем. С потолочной балки упал крысак и, от воплей обезумев, понесся между блюд, подскакивая и петляя. Путь его закончился прямо перед тарелкой Этьена — тушку пригвоздил к столу длинный кинжал. Этьен поднял глаза. Тот самый рыцарь молодой, что шлем посеял в утренней баталии, поймал взгляд, улыбнулся:

— Прошу прощения, месье, — он перекинул лезвие, тем самым крысу метко вышвырнул в окно.

Оправился, стало быть, от удара по макушке.

— Что вы, я напротив, благодарен: крысиный хвост в тарелке не прибавляет аппетита, — усмехнулся Этьен.

— Ай, Берт! Ай, молодец!

За столом уж грохотали кулаками и требовали немедля притащить трактирщика.

— Шевалье Бертран де Монфор, — склонил голову рыцарь. — Честь оказаться с вами за столом, господин барон. Бой при Бравийаке…

— Здесь есть люди куда славнее меня.

— Господь, помимо всех даров, рассудок человеку дал, чтоб скромным быть,^[3] — Де Монфор сел на скамью, пригубил вино. — Выговор у рыцаря был окситанский — звонкий, жесткий, словно птичий щебет. — Выпьем за цвет рыцарства, что собрался в этой зале! — он тряхнул кудрями и высоко вскинул кубок.

— Эйя! — грохнуло со всех сторон.

— Вы, сударь, поэт? — спросил Этьен, рассматривая собеседника. — Прибыли с юга?

— Нет и да. Я родом из Тулузы, но не поэт, а лишь бродячий цитатник, — развел руками де Монфор, — сам, увы, способен лишь на отдельные строчки. Язык мой не заточен до нужной остроты.

— Зато отлично заточены кинжалы, — заметил сидящий рядом де Саф.

Де Монфор рассмеялся и, молниеносно выхватив клинок, подбросил, ловко поймав со спины. Вытянул руку, держась за кинжальное лезвие.

Этьен тронул пальцем кромку, усмехнулся, когда на коже проступила капля.

— Этому фокусу меня научил один мавр, — улыбнулся шевалье. — Шутка бесполезная, зато веселая! — он спрятал нож, показал длиннопалую руку, где не осталось ни царапины — вот диво!

Ясная, искренняя радость от проделанного трюка не позволяла обвинить его в позерстве ради гордыни.

— Что ж, в споре, полагаю, острота клинка может сыграть роль большую, чем острота языка, — Этьен отодвинул пустую плошку и отхлебнул вина.

— И все же я предпочел бы язык — он порой способен решить спор еще до того, как к ножнам потянется рука. Об этом, кстати, говорилось в дурных стихах, которыми позавчера на рынке торговали. Убийца написал последние слова, раскаиваясь в содеянном… — шевалье сверкнул зубами. — Но нет ему прощения за то, что он сделал с рифмами!

— Не тревожь покой бедолаги: все знают, эти поэмы пишет сам палач, — де Саф подвинул уснувшее тело соседа, садясь удобней. — Эти ребята всегда не прочь заработать! Высчитают каждый су с живых и с мертвых…

— Но кости-то вправляют лучше всех, — возразил де Монфор, — поверьте, повидал я коновалов… Кстати, месье, не хотите ли сходить к нему? Я вижу — вы бережете плечо. Кувырок с такой высоты, право, не шутка, хоть и выглядел весьма эффектно, признаю.

— Благодарю, но это всего лишь синяк. Я недаром полжизни оттачивал искусство красиво падать с лошади, — улыбнулся Этьен.

На улице холод ощущался еще острее после паркого воздуха трактира. Изо рта при каждом выдохе рвалась будто сама душа. 

— Ах, какие алмазы, вот-вот посыплются с неба! — Шевалье де Монфор вышел следом, запрокинул голову, глядя на звездные огни. — Право, обидно, что молодые в первую ночь обязаны оставаться под крышей… Я бы жаждал познать любовь под звездами, тем паче — в первый раз.

— Среди звезд есть Вифлеемская звезда, — ответил Этьен, помолчав, дохнул на коченеющие пальцы. — Предаваться плотским радостям под ее лучами — значит не иметь скромности, которую вы, помнится, хвалили.

Де Монфор звонко рассмеялся.

— Вы идете в замок?

— Да.

— Позволите сопровождать?

Под ногами похрустывала заиндевевшая травка. Этьен плотнее закутался в плащ.

— Отчего на вашем гербе не хватает куска? — спросил де Монфор. — Мой шлем простеган изнутри заботливой сестрой, и даже крики герольдов я слышу неразборчиво.

— Поэтому при первой же возможности вас от него избавили? — усмехнулся Этьен. — По преданию мой пра-пра-прадед съел свой щит, когда святые воины креста защищали Иерусалим в осаде. Однако дед не сдался, выжил и вернулся.

— Не знаю, похвалить ли стойкость или ужаснуться страданию за веру. Впрочем, одно не исключает другого. В летописи моего рода столь славных подвигов не значится, увы.

— Пока есть род — все еще впереди.

— Вы очень добры, месье, — усмехнулся шевалье, вновь обращая взор к небесам. — Расскажите, как одарили сегодняшних героев? Я пропустил раздачу — неудачникам там делать нечего.

— Я получил лишь пару серебряных подсвечников.

— А я — урок и пару синяков. Хотя урок бывает дороже золота — я не в обиде. После Великого Поста еще целый сезон, и я уж постараюсь усвоить все уроки, чтоб явиться на зимний турнир во всеоружии!

— Кто не мечтает о победе на нем, — усмехнулся Этьен.

— Я не мечтаю, а всерьез планирую! — шевалье остановился, воздев палец.

— И снова скромности наперекор?

— Мне нужна эта победа вовсе не ради славы.

— Для чего же?

— О подвигах Монфоров нет записей, зато в изобилии — о долгах, — вздохнул де Монфор. — Если до Рождества не соберу хотя бы половину, сестры лишатся дома. Я привычен спать в походах, под открытым небом, и стены давят на меня. Но дамы — нежные создания, да и мне, признаться, претит мысль о том, что кто-то вломится в наш старый замок, собьет со стен гербы Монфор, пусть те и покрывает паутина… Все просто и мерзко — я нуждаюсь в звонких золотых экю.

Этьен покачал головой.

— Вы собираетесь потратить их не на вино или пустые безделушки. Радеть о беспомощных — это благородно. Моя же причина — обещанье. Я уже не так молод, как вы, и лишь раз смогу дотянуться рукой до солнца. Поэтому приложу все силы, что дарованы мне Господом, чтоб победить.

— Вы вовсе не стары, месье, — прервал шевалье. — А серебро в ваших волосах — лишь продолжение гербовой ленты.

Этьен посмотрел в его лицо, едва освещенное сполохами огня.

— Его Величество, в награду за доблесть, пожаловал деду надел с источником целебным. Однако после смерти короля здесь начались волнения, которыми воспользовался… Впрочем, не стоит мне упоминать имен. Надел у бабки отобрали по древнейшему праву сильного, а мой род, с тех пор порядком обеднел мужчинами, способными сражаться. Победа в зимних играх даст мне возможность просить у короля. Вернуть украденное негодяем, исполнить волю отца, которую он мне объявил на смертном одре.

— Выходит, мы соперники? — склонил кудрявую голову де Монфор и улыбнулся весело: мелькнули на щеках две тени-ямочки.

— Не только мы, но каждый здесь победы жаждет, — кивнул Этьен на притихший темный замок.

Стража грелась у жаровни, решетку ворот уже опускали. Пришлось ускорить шаг, а после и бежать, словно мальчишкам, задыхаясь от холода и смеха. Когда дыхания вновь стало хватать на слова, де Монфор остановился и негромко сказал:

— Барьер турнирный — есть линия, а линия — есть нить связующая. Мне хочется оставить ее именно меж нами.

— Червленый — цвет вашего герба. Не разобрать, окрашены ли нити краской или кровью. Это вызов? — Этьен улыбался, хотя внутри вдруг кольнуло острым сожаленьем.

— Вам не чужда поэзия… Но алый — цвет не только крови, месье. Но и любви.

Сурово сведенные брови и ясный, прямой взор смутили Этьена. Он отвел глаза, не зная, что ответить. Впрочем, шевалье на том же месте распрощался и исчез в дымных предутренних тенях.

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

Еще тлели угли, в комнате было пусть не тепло, но сносно. Раскинувшись на сундуке, посвистывал во сне Франсуа, у очага по-детски свернулся Анри. Видать, в конюшне все же стало неуютно.

— Месье! Постойте, я… уже иду, — вскочил оруженосец, силясь разлепить глаза.

— Оставь, я не стану раздеваться, лишь сапоги сниму. Здесь холодно, как в склепе.

— Я принесу еще дров.

— Пожалуй, — зевнул Этьен и рухнул на постель, завернувшись в плащ с головой.

В комнате скоро потеплело, в едва занимающемся дне сонно потрескивал очаг. Но сон не шел. Перед глазами замерла словно бы фреска — Бертран де Монфор, глядящий прямо, весело и смело. И алая нить, и круг, и снова нить, и перекрестье нитей. И алый полыхал, и расползался, раскрывался; а там — страшно заглянуть: то ли кровавая бойня, то ли блаженный розовый сад… Этьен зажмурился, провел по лицу руками. Словно сон наяву… Не вещий ли? Пришла пора просить защиты, чтоб не обратилось наважденье искушеньем. Барон стал на колени, уткнулся в сложенные ладони, зашептал молитву.