Окутанные таинственным серебристым сиянием, морозные земли Холодной долины, всегда манили Саливана. Завершив обучение в Винхеймской Школе Дракона, он решил вернуться на заснеженные улочки древнего Иритилла. Застывшая на сапфировом небе луна пристально следила за снующим вдоль домов магом-выпускником. Пушистые снежинки, весело переливаясь в лунном сиянии, медленно ложились на плечи. Вопреки проповедям, центральные двери храма оказались запечатаны, а бдительные часовые следили за заблудшими душами, осмелившимися потревожить покой слуг Белого пути в столь поздний час. Проскользнув внутрь через распахнутое окно, парень, скрываясь в тени, замер возле знакомой двери, прислушиваясь к тишине, царящей в холодных коридорах.

Олдрик не заставил себя ждать, выскользнув из комнаты, словно призрак. Он выглядел обеспокоенным: светлые глаза бегали по сторонам, губы дрожали, аккуратно уложенные волосы растрепались. Приглядевшись, чародей заметил алые пятна на воротнике идеально белой сутаны.

— Я не надеялся увидеть тебя вновь. — Заметив незваного гостя, съязвил клирик. Как и в день знакомства, он был откровенен. — Думал, свалишься с гор или попадёшь под шальное заклятье. Но ты вернулся…

Оказавшись внутри до боли знакомой храмовой комнатушке, Саливан невольно зажмурился: вокруг разгорался пожар. Привыкнув к яркому свету, маг не поверил глазам: от идеально чистого жилища Олдрика не осталось и следа. Повсюду валялись пустые бутылки, сгнившие объедки, истлевшие страницы и потёртые фолианты. То, что маг принял за огненную стену, оказалось бесчисленным множеством пляшущих огоньков. На книжных полках, столе, шкафу, даже возле кровати догорали восковые свечи, ослепляя вошедших золотистым сиянием.

— Когда тьма наступает, они приходят ко мне… никак не насытятся, все кусают и кусают… надеются ослабить и утащить в своё логово. — Хватая ртом воздух, тараторил Олдрик. — Поэтому здесь столько свечей. Только так я чувствую себя в безопасности.

Саливан поёжился. Дабы отогнать дурные мысли, чародей открыл первый попавшийся на глаза фолиант, притворившись, что стёршиеся со временем символы привлекают куда больше внимания, нежели откровения испуганного адепта.

Отдышавшись, жрец продолжил монолог:

— Я искал ответы где только можно. От священных книг до проклятых манускриптов! Даже осмелился говорить с архидьяконом! — Казалось, ему безразлично, слышит ли слова собеседник. — Но ничто не приблизило меня к истине!

 Хотя окна были наглухо закрыты, пламя свечей дрожало, пытаясь погаснуть. На мгновение юному колдуну почудилось будто нечто коснулось его плеча. Этого хватило, чтобы воображение нарисовало нужные образы: десятки крохотных пальчиков шныряют по коже, роются в спутанных волосах, бездумно блуждают по лицу…. Тогда то юноша разглядел их — маленьких существ сотканных из самой тени и колышущихся в такт биению сердца. Они реальны и прямо сейчас пытаются пробиться через ярко-жёлтый купол.

Стараясь не думать о мучающих Олдрика бесформенных порождениях, парень уставился на груды помутневших бутылок, скопившихся вдоль одной из стен.

— А это откуда? На тебя не похоже. Раньше ты отказывался от выпивки…

— Так я пытался их отогнать. Но они не покидают меня, напротив, становятся куда ярче…

В ордене Белого Пути после случая с двумя послушниками и девой-хранительницей огня был запрещён алкоголь, в особенности низкопробный самогон, которым не брезговали иритиллские бедняки. Смердящее опавшей листвой и отдающее горечью пойло ударяло в голову сильнее, чем «бросок булыжника». И стоило намного дешевле. Саливан не мог и представить, как благочестивый клирик день за днём нарушал этот запрет, пытаясь одолеть выдуманных существ, чьи образы прочно засели в его воспалённом разуме.

— Если хочешь, могу составить тебе компанию. — Игриво подмигнув ошарашенному товарищу, предложил юноша.

Лицо Олдрика исказилось гневом. Схватив подвернувшийся под руку том чудес, жрец швырнул его в ухмыляющегося наглеца. Саливан, увернувшись от пролетающего над головой фолианта, попятился, и поскользнувшись на одной из бутылок, рухнул на жёсткую кровать. Воспользовавшись замешательством, клирик уселся прямо на него, лишив возможности подняться, и, без всякого стеснения, коснулся впалой щеки.

— Я не могу больше терпеть… хочу попробовать снова… — Беспокойный шёпот пугал ничуть не меньше, чем неудобная поза, в которой юноши оказались. — Помоги мне, Саливан…

Сердце, бешено металось в груди, в ничтожных попытках вырваться из костяных объятий. Саливан, извиваясь как выброшенная на сушу рыба, пытался спихнуть клирика, но тот, навалившись всем весом, крепко удерживал парня. Железный каркас кровати больно впился в спину, плечи ныли, словно зажатые в тиски, а голова кружилась от непривычной близости. Оказавшись между металлом и плотью, маг напряг мускулы, дабы не потерять контроль над собственным телом. И все же… Брошенный на произвол судьбы, юноша-ворон нашёл приют в такой же холодной обители, снова доверившись жрецу. Олдрик дал заплутавшему путнику кров и разделил трапезу. Олдрик рассказал ему про Винхейм и о возможности стать частью этого мира. Саливан выжил и теперь обязан его отблагодарить…

Покрывшийся испариной чародей потерял бдительность, и расслабившись, позволил жрецу воспользоваться своей беспомощностью. Довольно улыбаясь, священнослужитель сорвал свою белоснежную мантию и, не обращая внимания на жалкие протесты чародея, проделал то же самое с его одеянием. В изящном, почти девичьем облике, молочно-белой коже, растрёпанных спадающих на лицо волосах, Саливан разглядел нечто знакомое, что давным-давно поклялся забыть. Но не сумел, и теперь призраки прошлого подталкивают юношу броситься в ту самую пучину, которая уже затянула благочестивого адепта.

Липкие губы клирика, жадно скользили по коже, оставляя следы, вспыхивающие безудержным пламенем при малейшем прикосновении. Юноши наслаждались друг другом, не обращая внимания ни на пьяные возгласы, доносящиеся с улицы, ни на эхо шагов патрулирующего коридоры диакона. Без жреческой сутаны Олдрик казался беззащитным, но несмотря на это, в жилистом тельце теплилась некая сила. То, что четверть часа казалось волшебнику недопустимым, пробудило в его чреслах жгучее желание.

Опьянённый плотским дурманом, он отчаянно жаждал продолжения, но страшился этого, в глубине души понимая порочность сего союза. Но несмотря на протесты разума, тело оказалось красноречивее любых слов: как бы Саливан не пытался скрыть увеличившееся в несколько раз мужество, от внимательного взгляда развратного святоши ничего не укрылось.

— Я чувствую, как они отступают. — загадочно прошептал клирик, откинув мокрые волосы со лба.

Саливан дрожал, наслаждаясь отголосками его дыхания: прерывистого, обжигающего, отдающего едкой сладостью вперемешку с резкими пряными нотками. Парню нравилось, что вытворял Олдрик с его податливым телом: невесомые поцелуи пухлых губ, игривые поглаживания длинных пальцев, ритмичное трение бёдер о распираемый желанием член. Животные потребности юного аскета, томившегося в ученических башнях, вырывались на свободу, пусть и не так, как он планировал.

Волшебник ощущал невероятную тяжесть в паху, словно вся кровь разом покинула напряжённое тело, устремившись к объекту пристального внимания. Одинокие услады плоти ему не были в новинку: мучимый болью расставания и сгорая от внутреннего огня, юноша нередко уединялся в укромных уголках библиотечных башен и, скрывшись за пыльными стеллажами, выплёскивал наружу боль расставания. В такие моменты он думал лишь о сестре Фриде, женщине подарившей ему имя и новую жизнь. Но стоило пальцам Олдрика слегка прикоснуться к набухшему естеству, молодой чародей напрочь забыл о деве Нарисованного мира.

Жар, сковывающий промежность, сменялся на точечные удары кнутом. Саливан, хватая ртом воздух, трепыхался, словно мотылёк попавший под влияние пламени. Вскоре разряд ударил в самое уязвимое место: Олдрик, обхватив губами головку, кончиком языка принялся намечать её очертания, смакуя каждый миллиметр. Саливану, пришлось зажать рот, дабы утробные стенания, рвущиеся из груди, не выдали их.

Страх, что останавливал юнца нырнуть в омут сладострастия развеялся, словно пепел. Саливан поддался порыву. Свечи, комната и дрожащий в экстазе Олдрик вмиг исчезли, оставив чародея одного. Словно живой организм, непроницаемая тишина окутала его, проникая в каждую клеточку. В бескрайней темноте сладостные томления, вмиг испарились. Сгорая от стыда Саливан прикрыл наготу: что-то из глубины следило за каждым его шагом, некий бесформенный организм, чьё монотонное дыхание эхом отдавалось в голове. Пока маг отчаянно пытался разглядеть его очертания, зверь умело растворился во мгле, не желая быть обнаруженным.

Блуждая в непроницаемом мраке, чародей заметил одинокую искорку, испуганно пробивающуюся сквозь пустоту. Подойдя ближе, он различил очертания обуглившегося меча вокруг которого вздымаются языки пламени. Саливан воспрял духом, всматриваясь в тлеющие кости. Определённо, это костёр, но почему-то вместо привычного витого меча в центре кострища оказалось расписанное узорами плоское лезвие. Недолго думая колдун коснулся рукояти, извлекая клинок из огненных ножен. Как только оружие покинуло ложе, псевдо-костёр тотчас погас, высвобождая тёмную субстанцию. Чернеющий вихрь стремительно пожирал юношу, но напоследок ему все же удалось разглядеть тайного преследователя: змей с человеческим лицо скалился в пугающей ухмылке, провожая путника сиянием красных глаз.

Мираж рассеялся так же быстро как и возник. Почти все свечи погасли, и тьма, которую так отчаянно пытался прогнать Олдрик, поглотила комнату. Саливан по-прежнему лежал на спине, не имея возможности пошевелиться, а клирик, навалившись сверху, жадно слизывал багряную субстанцию, покрывающую грудь чародея.

— Олдрик?.. — хрипло прошептал колдун, но вместо ответа жрец впился зубами в плечо, откусывая внушительный кусок. Парень, морщась от боли, с силой отпихнул устремляющегося за добавкой клирика.

— Я не сумел… не сдержался… — виновато затараторил адепт, вытирая окровавленные губы. Но в плотоядном взгляде хищника, чародей не видел ничего, кроме отчаянного желания завершить начатое.

При виде перепачканных кровь простыней, слова застряли в горле. Разглядывая окровавленное тело, Саливану было не до расспросов: бледную кожу покрывали неровные дуги и борозды, из которых все ещё сочилась кровь, а на особо мягких местах недоставало внушительных кусков.

— Прости меня, о Великий Гвин! Я недостоин восхвалять дарованное тобой Пламя! Я слаб и поддался порокам!.. — как зачарованный, бормотал Олдрик глядя на окровавленные ладони.

Подняв голову клирик злобно уставился на обомлевшего волшебника:

— Это ты виноват! Пришёл ко мне, заставил свернуть с выбранного пути…

Саливана прошиб холодный пот: он и представить не мог, что клирик, коего он считал своим другом, способен на подобное. Ни в одном из ночных кошмаров, по пятам преследующих юного чародея не нашлось зрелища устрашающе, нежели перепачканный кровью Олдрик, его плотоядная ухмылка и истеричный смех.

— Я покараю тебя! Тогда благодать Пламени вернётся ко мне!

Заклинание мощной волной обрушилось на жреца; и пока тот пытался выбраться из книжных завалов, Саливан выпрыгнул в окно. Не замечая ни царапающий тело мороз, ни пульсацию в свежих ранах, он бежал так быстро, насколько позволяла вывихнутая лодыжка. Оставляя позади проклятый вечной ночью город, молодой колдун отчаянно надеялся, что плотоядное чудовище не осмелиться броситься в погоню, дабы отыскать утерянную добычу.