– Ты промокнешь и заболеешь.
– Волнуешься обо мне? Как мило.
Он растягивает окровавленные губы в улыбке и смеётся, но я вижу искру печали в его глазах. И вижу ножевое ранение на его животе. Конечно, рана болит, он же человек. Но пусть обманывает, я не против. Разыгрывает столь привычное для него шоу, давно уже ставшее частью его личности. На других это, должно быть, работает, но для меня это всё равно, что ложь ребёнка, сваливающего вину за разбитую мамину вазу на кошку. Я ведь насквозь его вижу, как и он меня.
Дазай Осаму. Осаму Дазай. Горечью на языке, ножом, воткнутым в сердце. Этот человек однажды станет моей погибелью. Или я его. В этом мире просто нет места для нас двоих, но сейчас я не думаю об этом и раскрываю зонт, присаживаясь на корточки рядом. Укрываю нас обоих от дождя. Кап. Кап. Этот звук меня успокаивает, и я прикрываю глаза. Устал. Бессонная ночь даёт о себе знать. Или их было несколько. Я не считал. Время кажется мне слишком иллюзорным, чтобы заострять на нём внимание.
На его лице застыла улыбка. Прямо как восковая маска, которую мне чертовски хочется содрать. Хочу залезть в его нутро, хочу, чтобы он открыто показал настоящего себя, но сдерживаюсь. Нельзя давать волю своим эмоциям.
– Может и так. Или мне уйти?
– Было бы неплохо. Вообще-то я занят тем, что умираю.
Шутит. Смеётся. Не та ситуация. Пусть продолжает этот глупый фарс, выступает на сцене, отыгрывая роль. Я-то знаю, что он чертовски хочет жить, что есть то, ради чего он готов продолжать открывать глаза каждое утро. Все его так называемые «друзья» никогда этого не поймут в полной мере. Никто не понимает Дазая так, как это делаю я. Никто не понимает меня так, как это делает он.
Он мне нужен. Я ему…
– Уж прости, что нарушаю твои планы, Дазай-кун.
Зажав ручку зонта между шеей и плечом, я достаю нож и разрезаю подол его пальто. Мог бы воткнуть этот нож в его грудь, но не делаю этого. Ткань неприятно трещит. Что же, у меня нет с собой бинтов. Придётся обходиться тем, что имеется. Наспех перевязываю его рану – должно хватить для того, чтобы остановить кровотечение. Работать в таком положении, честно говоря, неудобно, но мне не привыкать. И плевать, что он недоволен. Да и не чувствую я раскаяния за сделанное. Потом спасибо скажет. Человеческая жизнь стоит дороже какой-то тряпки. Я думаю, на самом деле он это более чем понимает, просто дурачится.
– Ах, крыса проявила каплю чести? Как неожиданно.
Он тихо напевает. Я крыса, а он – кошка. Это наши роли. Но крыс не стоит недооценивать. Они, на самом деле, вполне могут убивать кошек, хотя об этом почему-то забывают. Просто я не хочу его убивать. Не сейчас. Я смотрю в его глаза и вижу бездонную печаль, столь схожую с моей. Вот-вот за край выльется, а там уж кто знает, что произойдёт. Я бы хотел проверить. Я бы очень многое хотел. Заставить перестать фальшиво гримасничать, например. Может, я жесток? Нет. Это он жесток по отношению ко мне. Наверно, я это заслужил. В конце концов, я никогда не был хорошим человеком.
Ах, Дазай, как же ты слеп и одновременно с этим жесток. Я ведь рядом, я всегда рядом. Я давно забыл, что значит чувствовать, но ты заставил вспомнить; у меня не было души, но ты её пробудил. И вот я стою перед тобой, готовый отдать эту душу, нет, я готов упасть на колени и умолять её взять, но тебе она не нужна. Не отшвыриваешь, не издеваешься. Просто головой качаешь: не нужна. Себе оставь. И я покорно тебя слушаюсь. А что ещё я могу сделать?
Несмотря ни на что, я готов протянуть тебе руку помощи. Если приползёшь ко мне в крови, умоляя помочь, я забуду о том, что мы враги. Забуду о наших разногласиях. Но ты никогда не сделаешь этого. Скорее попросишь себе в голову выстрелить. Или сделаешь это сам.
Тебе хочется, чтобы кто-то тебе помог. Тебе нужна чья-то любовь, хочется, чтобы тебя полюбил кто угодно, кроме меня. Только бы любил. Только бы услышать эти заветные слова не из моих уст. Молишь об этом, а я мирюсь. Я всегда видел в тебе человека, ты знаешь? И буду. Видишь ли ты его во мне? Ты единственный, кто мог бы. Ты единственный, в случае с кем для меня это по-настоящему имеет значение.
Надеюсь, в следующей жизни обязательно повезёт. Прошу, скажи мне, что это так. Даже если это будет ложь, тебе я готов поверить.
– Пойдём домой.
Дождь барабанит по зонту. Я поудобнее перехватываю ручку и поднимаюсь на ноги, а после протягиваю ему свою руку. Он нехотя её берёт. Тёплая, в отличие от моей. Мне кажется, что впервые за сотни прожитых веков я чувствую тепло. Да и редко когда я к кому-то прикасаюсь. Мы оба вымокли и запачкались в крови. В его крови. На моём пальто и до этого имелись неотстирываемые пятна. На его светлой одежде таких иметься просто не может, но я вижу кровь на его руках. На его душе. Не смоет, как бы ни пытался.
Две потерянные души. Люди вроде нас никогда не обретут счастья, но мы всё же могли бы попытаться обрести его друг с другом. Наша встреча была предсказана судьбой. Вот только Бог суров. Это наказание за моё преступление, и я покорно его принимаю. Неповиновение – грех. И я лишь робко надеюсь на то, что мы оба умрём в один день. О, мне бы хватило и этого.
– В крови ты особенно красив, Осаму.
Шепчу на русском. Знаю, что он не поймёт, и лишь поэтому говорю. Он смотрит на меня с замешательством.
– Что?
– Сказал, что в следующий раз обязательно убью.
Скалит зубы. Я скалю в ответ. Уже привычно. А у меня в груди что-то обрывается.
Он мне нужен. А ему нужен кто угодно, кроме меня. Что же. Пусть так. Я это переживу.