Пробуждение оказывается мучительным. Тяжелые веки открываются с большой неохотой. Дневной свет режет глаза, и они начинают слезиться. Хочу стереть слезы, но рука не поднимается. Сердце окутывает волна страха. Моя правая рука меня не слушается!

«А левая?..» — в страхе я пытаюсь поднять вторую руку, но и она оказывается неподъемной.

Мне хочется поднять голову, согнуться, чтобы посмотреть, что произошло, почему я не могу пошевелить руками, но голова, как и все тело, не слушается приказов. Она не поднимается ни на миллиметр.

В панике я распахиваю глаза и дышу быстрее.

Пытаюсь открыть рот, губы неохотно разлепляются, а из горла вместо привычных слов вырывается какой-то хрип.

Мне страшно. Я хочу назад — в блаженное небытие. И в то же время хочу остаться, ведь я проснулся, мне должны принести моих детей. Они ведь должны были вот только что появиться на свет!

Как я буду держать их своими бесполезными руками? Я не удержу их. Даже подняться не могу! И сказать ничего не могу!

Сердце стучит как бешеное, дверь в палату открывается, и в нее заглядывает медбрат.

Его глаза округляются, когда мы встречаемся взглядами, словно он видит перед собой привидение.

Мы смотрим друг на друга, и я пытаюсь что-то сказать, подняться, пошевелиться, но получается лишь слегка приподнять голову — буквально на мгновение.

Из горла вновь вырывается какой-то хрип, и медбрат наконец приходит в себя.

Крикнув в коридор: «Шестилетний проснулся!», он торопливо подходит ко мне и склоняется надо мной, светя в глаза фонариком.

«Шестилетний?.. — меня прошибает холодный пот. — Мне не послышалось?.. Это он про меня? Что значит — шестилетний?!»

Свет слепит, я закрываю глаза, они слезятся, но я боюсь вновь заснуть, поэтому все равно их открываю, снова пытаюсь что-то сказать. Фонарь исчезает.

— Мистер Кастро? Вы меня слышите? Вы меня понимаете? — спрашивает медбрат. — Моргните, если да.

Я моргаю.

— О боже. Поздравляю, вы наконец проснулись! Вот это да! Шесть лет проспали!

«Неужели и вправду шесть лет?.. — я цепенею. — Как это вообще возможно? Неужели все это в самом деле не было сном и я правда проспал шесть лет?!»

Хочу задать ему эти вопросы, но сказать ничего так и не могу. Сердце бьется как сумасшедшее.

— Не волнуйтесь, — он говорит мягко и ласково, и я узнаю его голос: он появился совсем недавно, но периодически звучал в моей голове. — Ваше тело отвыкло от любых нагрузок. Не переусердствуйте. Ваши мышцы ослабли. Голосовым связкам тоже придется восстановиться. Но это быстро пройдет. А вот снова управлять своим телом, боюсь, вы научитесь нескоро.

Что?.. Что он такое говорит?!

Сердце заходится в бешеном ритме.

— Спокойнее, спокойнее, иначе мне придется вколоть вам успокоительное. В вашем случае это плохая идея. Дышите. Помедленнее. Вот так. Сейчас придет доктор и все вам объяснит.

Доктор и впрямь приходит. Мне он не знаком, поэтому он представляется и рассказывает о том, что после операции я просто не проснулся. Что прошло шесть лет, что мои дети регулярно меня навещают.

Матэо не приходит. Вероятно, он очень занят, но по такому случаю почти наверняка примчится.

Это доктор говорит, но я сомневаюсь, что мой муж в самом деле придет. Я не слышал его голоса уже очень давно. А до родов… мы стали друг другу совершенно чужими.

***

— Мистер Кастро, я дозвонился до вашего супруга, он сейчас в отпуске с детьми, вернется через неделю. Как раз сможете уже хорошо говорить, — сообщают мне через пару дней.

Речь все еще дается мне с трудом, но я понемногу восстанавливаюсь. Тело заново вспоминает, как глотать, говорить, шевелить мышцами — пока только лица, немного — шеи, еще чуть-чуть — пальцами. Более широкие группы мышц все еще кажутся мне каменными. Иногда удается слегка качнуть рукой в сгибе локтя. Но поднять руки я все еще не могу. О ногах и туловище и говорить не приходится.

Меня кормят внутривенно, но периодически дают попить. Только воду, конечно. Хотя мне ужасно хочется кофе. Как же мне хочется кофе! Я шесть лет его не пил!

Я стараюсь держаться, но пребываю в состоянии ужаса. У меня теперь тело инвалида, я не способен ухаживать за собой самостоятельно — пусть и временно, — я пропустил шесть лет жизни собственных детей, мой муж забил на меня болт, а дети… А у моих детей теперь новый «папа». У них есть нянь.

Об этом я узнаю от медбрата, когда спрашиваю, кто меня навещает.

— Чаще всего дети, — буднично говорит он, обновляя капельницу. — Иногда ваши родители.

— А супруг?

— Кажется, я его ни разу не видел. Возможно, он приходил в те дни, когда я не работал.

— Кто же приводит сюда детей? Им ведь всего шесть?

— Эллис, их нянь, очень красивый омега. Примерно вашего возраста. Вернее… Помоложе, наверное, ему от двадцати до двадцати пяти.

«Помоложе? Но мне же…» — возмущаюсь я, а потом вспоминаю, что двадцать четыре мне только в памяти.

Осознание собственного возраста сбивает с ног.

«Мне ведь уже тридцать…»

— Как я выгляжу? — спрашиваю с замиранием сердца. «Вряд ли уже так же хорош, как прежде», — думаю убито, но медбрат меня успокаивает:

— Хорошо, — он пожимает плечами. — Принести зеркало?

— Да, если можно.

Зеркало, о котором он говорит, небольшое, немного меньше тетрадного листа. Он держит его сам и слегка наклоняет, чтобы я мог осмотреть свое лицо.

Оно почти не изменилось. Осунулось, скулы заострились, но я все еще выгляжу на двадцать с небольшим, каким себя и помню.

— Во время летаргического сна тело почти не стареет, — отвечает медбрат на мой немой вопрос. — Зато, как говорят, довольно быстро стареет после пробуждения.

— То есть мне недолго ходить таким молодым и красивым?

— Кто знает, — он улыбается. — Может, вы станете исключением.

Я сомневаюсь в этом и возвращаюсь к наиболее важной теме:

— Значит, это нянь приходил сюда в последнее время?

— Да, он приводит ваших сыновей почти что каждый будний день, читает им.

— Да, я слышал.

Я и в самом деле слышал. Когда дети уставали болтать — или уставали оттого, что им никто не отвечал, — нянь принимался читать им сказки.

— Даже здесь несколько книжек оставил, чтобы не носить.

— Мальчикам он нравится, да? — почему-то я чувствую, что ревную. Собственных детей к их няню. Наверное, это глупо.

— Да, они его обожают. Слушаются во всем и буквально в рот ему заглядывают, — медбрат улыбается, а мне этот нянь уже заранее неприятен.

Не хочу его видеть. Хочу забрать у него своих детей.

«Они же мои!»

***

Через несколько дней приходят родители. Папа обнимает меня и почти беспрерывно плачет. Отец немного более сдержан, по крайней мере, слез он не льет, и все же на его лице я читаю облегчение и радость.

Я тоже им рад, хотя и не могу обнять в ответ, лишь улыбаться и смаргивать слезы.

— Оуэн… — папа вытирает глаза платком. — Как же хорошо, что ты проснулся… Мы уже не ждали…

Они с отцом заметно постарели.

Я был поздним ребенком, сейчас им уже за шестьдесят.

— Прости, что редко приходили. Мы переехали.

Я вспоминаю, что слышал об этом в своем сне: они приходили «попрощаться» перед отъездом.

— Я слышал, как вы приходили.

— Ты все слышал?

— Может, не все, — если бы мог, пожал плечами, но увы.

— Ты знаешь, что твои мальчишки уже большие?

— Да, знаю. Уже болтают вовсю, — я с грустью улыбаюсь. Не слышал их первого «папа», не учил новым словам, не разучивал с ними звуки животных по карточкам, как собирался…

— Они замечательные.

— Да…

— Вы еще не виделись, верно? Они в отъезде.

— Знаю. Очень их жду.

— Они будут очень рады, — папа улыбается, а отец согласно кивает. — Они ведь навещают тебя почти каждый день. Потом рассказывают нам, что приходили. Хотя, признаться, все это время я считал это плохой идеей…

— Почему?.. — его слова сбивают меня с толку.

— Мы… Оуэн, мы уже потеряли надежду. Не хотелось, чтобы мальчики…

— Видели меня, знали о моем существовании? — я начинаю заводиться, хотя и понимаю, что родители не виноваты, и, возможно, будь я на их месте, поступил бы так же, но… я не был на их месте. И последнее, чего я хотел, — чтобы дети ничего обо мне не знали и никогда мной не интересовались. — Я проснулся только благодаря им!

Родители переглядываются.

— Хорошо, что Эллис настоял на этих посещениях, — говорит отец.

«Что?..» — мне кажется, что я ослышался или что-то недопонял.

— Кто?.. — переспрашиваю я тупо, чтобы мне хоть что-нибудь объяснили.

— Эллис… — начинает папа неуверенно. — Нянь. Матэо нанял его несколько лет назад. Очень милый юноша. Сколько ему, лет двадцать? — поворачивается он к отцу.

— Двадцать ему было, когда Матэо нанял его. Сейчас, наверное, двадцать четыре.

— Пожалуй, — папа соглашается с ним. — Это его инициатива была приводить детей сюда. Матэо был против, но Эллис убедил его в том, что это будет правильно. Вот и водит их к тебе едва ли не каждый день.

— Да каждый, — добавляет отец. — Разве что только по выходным не приходит.

— Ну, выходные — это понятно, — папа пожимает плечами. — Это семейные дни, Матэо и сам хочет провести их со своими детьми.

— А Эллис эти семейные дни с ними проводит? — спрашиваю я хмуро.

— Скорее всего, да. Кто знает. Мы не вмешиваемся. Ты же… И сам все понимаешь.

«Сам понимаю?.. — я даже теряюсь. — Они… намекают, что…»

По виску скатывается капля пота.

«Нянь», значит?.. Как удобно… Хорошо же они устроились!»

— Что это значит? — все же спрашиваю я, и они вновь переглядываются. — Говорите, если есть что сказать. Что это значит?

— Как бы выразиться… — папа мнется. — Он выполняет все функции, которые выполнял бы ты, будь ты здоров. Занимается детьми и всей работой по дому… готовит, убирает, стирает…

— Они с Матэо любовники? — нетерпеливо переспрашиваю я.

— Оуэн… Глупо обвинять Матэо в том, что после того, что с тобой случилось, он не поставил на себе крест и стал жить дальше, — говорит отец, и я давлюсь воздухом от гнева.

— Но я не умер!

— Тебя не было шесть лет, — негромко добавляет папа. — Для кого-то это все равно что умер…

— Это что, оправдание? — моему возмущению нет предела. — Я не по своей воле заснул!

— Оуэн, если честно, где-то через полгода после твоих родов мы все потеряли надежду.

«Никто и не ждал, что я проснусь…» — охватывает меня понимание простой истины.

— Мы очень рады, — поспешно говорит папа и кладет свою ладонь поверх моей, а мне хочется вырвать свою руку, вот только я не могу. — Но тебе нужно смириться с мыслью, что за это время очень многое изменилось. В первую очередь — жизнь Матэо.

— И что же теперь? — спрашиваю я.

— Вы ведь и до твоей беременности собирались развестись? Может быть…

— Но тогда у нас не было детей! — я грубо прерываю его. — Хочешь сказать, я должен отказаться от них и тихо-мирно уйти в закат? Это мои дети! Я носил их в себе девять месяцев!..

— А потом оставил на шесть лет, — парирует отец. — На другого омегу.

— Нет, на Матэо, — возражаю я. — Не на другого омегу, которого он нашел при первой же возможности.

— Не при первой, — поправляет меня папа. — Лишь через два года. Ему нужно было работать. Он и без того нянчился с детьми слишком долго. Лично я считаю, что Эллис стал настоящим спасением. Как для Матэо, так и для детей.

— Спасением… — выплевываю я с презрением и про себя добавляю: «Разлучником!»

Одна лишь мысль о том, что мои же родители поддерживают эти подлые отношения, выбивает меня из колеи.

«Разве они не должны быть на моей стороне? Разве не должны сочувствовать, ненавидеть Матэо и этого няня заодно? Как они могут обвинять меня в том, что я пропустил шесть лет?»

— Я устал, — говорю я холодно. Продолжать разговор не хочется.

— Конечно. Мы пойдем. Выздоравливай скорее и возвращайся.

«Куда?» — хочу спросить, но сил уже нет.

Куда я должен вернуться? В дом, в котором теперь вместо меня хозяйничает новый омега? В место, где мой муж каждый день предает меня?

«К детям, — подсказывает сердце. — Я ведь вернулся к ним».

«Где же они? — думаю я с тоской. — Когда мы увидимся?»