На следующий день после прихода родителей ко мне наведывается психолог. Он задает вопросы, кажущиеся совершенно бессмысленными и откровенно глупыми. Сколько мне лет, как меня зовут, какое у меня семейное положение. Убедившись, что я вполне адекватен, он переводит разговор на мои личные переживания относительно пробуждения после столь длительного сна. Часто спрашивает, что я чувствую, и мне хочется его чем-нибудь стукнуть. К счастью для него и к сожалению для меня, я не могу.

— Наверное, вы злитесь, что с вами это произошло, — говорит он будничным тоном.

— Сон длиной в шесть лет? — уточняю я.

— Да. Вы пропустили так много. Самое главное — появление на свет собственных детей и их рост. Такого никому не пожелаешь.

— Да, это… — на этом вопросе моя выдержка дает сбой, и я понимаю, что в горле стоит ком. — Это невыносимо, — говорю я с трудом.

— Вы ждете встречи с ними?

— Конечно, жду, — киваю. — И боюсь.

— Чего именно?

— Что не понравлюсь им, — и так же ясно? — Что они разочаруются. Что не оправдаю их ожиданий. Такого.

— Они еще маленькие, не стоит так переживать. Уверен, они очень вас ждут. Я слышал, они почти каждый день сюда приходят.

— Я тоже слышал. Их. Когда спал.

— Что они говорили?

— Просили скорее проснуться.

— Они вас ждут, — психолог кивает.

— Не таким, — я не без труда шевелю пальцами. — Я совершенно беспомощен. Говорю и то с трудом.

— Это временно. Вы молоды, восстановитесь.

— Но увидят они меня сейчас. И придут не одни.

— С вашим мужем, — говорит он вопросительно, но я качаю головой:

— С нянем.

— Это плохо? — он не понимает трагедии, и мне приходится пояснить:

— Я думаю, мои дети… принимают за папу его.

— Но они просят вас проснуться. Вы это слышали.

— Да, но… Может, мне всего лишь приснилось.

— А зачем ваш нянь их сюда приводит? Как думаете?

— Не знаю, — ужасно хочется пожать плечами, но не выходит, и я досадливо свожу брови на переносице. — Может, упивается своим положением.

— В каком смысле? — он не очень догадлив, и это начинает раздражать.

— Я думаю, они с моим мужем любовники, — произнести это вслух оказывается легче, чем я думал.

— Нянь — омега? — спрашивает он, как мне кажется, сочувственно.

— Так мне сказали, — подтверждаю я и уточняю: — С однозначными намеками.

— Если они и вправду любовники, что будете делать?

— А что я могу?

— Будете пытаться отбить мужа? — в ответ на это я поджимаю губы:

— Буду пытаться отбить детей.

— Вы очень привязаны к ним, — он делает какие-то пометки в блокноте.

— Я вернулся ради них.

— Как же ваш муж?

— Он не навещал меня в последние годы. Это о многом говорит.

— Для него это были долгие шесть лет, а вы словно несколько дней назад заснули. Ваше отношение к нему изменилось?

Какое-то время я молчу, размышляя, стоит ли говорить об этом, и выбираю половинчатое решение.

— Мы уже тогда не очень хорошо ладили. В его предательстве нет ничего удивительного, — говорю я и мысленно добавляю: «И нового».

— И вы ничего не чувствуете по этому поводу?

— Я его ненавижу, — выдыхаю я. — Злюсь на него. Он ужасен.

— А нянь?

— Еще хуже. Развратник… Воспользовался ситуацией, залез в чужую постель… — я чувствую, как начинаю заводиться, даже несмотря на то, что умом понимаю: еще ничего не известно наверняка. Может, я и вовсе возвожу на него напраслину.

— Вы ведь больше не любите своего мужа? — беззаботно произносит психолог, и я чувствую, что теперь злюсь еще и на него.

— Это не повод разрушать нашу семью. Я ненавижу его. Их обоих. Не знаю, как смогу их выносить. Наверное, хорошо, что я беспомощен, иначе, увидев их, выцарапал бы глаза каждому, а так… — я нервно дергаю пальцами, хотя испытываю острое желание махнуть кистью, и досадливо цокаю.

«Когда же наконец мое тело начнет меня слушаться?..»

— В вашей ситуации я порекомендовал бы вам пользоваться услугами психолога. Если хотите…

— Не хочу, — отказываюсь я, понимая, что и без того слишком много рассказал совершенно постороннему человеку.

«Наверное, просто слишком долго молчал… — успокаиваю себя. — Это нормально… Он все равно никому не расскажет».

Психолог уходит, и я остаюсь один.

Я ужасно злюсь: на Матэо, на не знакомого еще омегу, на родителей, на врачей, на себя. Каждому достается: Матэо за неверность, няню за распутство, родителям — за безразличие, врачам — за бесполезность, себе — за длинный язык и шесть лет сна. Я мог их избежать. Закрыл бы глаза на гемофобию, пережил операцию под эпидуральной анестезией и горя бы не знал.

Держал бы своих малюток на руках, подогревал им детские смеси, учил первым словам, радовался первым шагам.

Несмотря на то, что моя беременность была незапланированной и далеко не самой приятной, своих детей я ждал. Готовился к их появлению на свет: читал книги, статьи, смотрел передачи о воспитании, покупал необходимые вещи: пеленки, одежду, коляску, кроватку… Но я ждал малышей. И не так уж много внимания уделял информации о воспитании детей после трех лет. Думал, у меня еще полно времени, успею.

Теперь же мне предстоит встретиться с детьми шести лет от роду. Это уже сформировавшиеся (или почти сформировавшиеся) личности, каждый со своим характером, своим мнением (наверное). И я не готов к этому.

Я ужасно боюсь своей несостоятельности, а возможности подготовиться просто не имею.

К моменту возвращения Матэо и детей из отпуска моя речь окончательно восстанавливается, пальцы слушаются довольно неплохо. Я могу качать и мотать головой. Иногда получается даже приподнять руки в локтях. Правда, ненадолго.

Накануне дня нашего семейного воссоединения и все утро перед ним я ужасно нервничаю. Из-за встречи с Матэо, из-за встречи с нянем. Я не хочу их видеть, но без них не увижу и детей.

Встреча с ними — детьми — пугает меня до смерти.

Я понимаю, что раз они навещают меня, значит, хотят увидеть, познакомиться со мной, поговорить. Но кто их встретит? Беспомощный калека, который даже обнять их не может. Какое впечатление я на них произведу?

Заботливый медбрат аккуратно расчесывает мои волосы — они сильно отросли за эти годы — и подпиливает ногти. Помогает обтереть тело, а после — одевает. Чувства при этом испытываю исключительно неловкие, хотя и попривык к подобным процедурам за эти дни.

Они приходят после полудня. Матэо заходит первым, без детей. Он прикрывает за собой дверь, неловко приближается и встает у кровати:

— Привет… — его пальцы нервно подрагивают, и он убирает их в карманы брюк. Обнять или поцеловать даже не думает. Мне этого и не хочется, но разве это не естественно после стольких лет разлуки?.. Мы ведь все-таки в браке…

— Привет, — голос не подводит меня, я не хриплю и не сиплю, и все же чувствую себя не в своей тарелке. Он все еще молод и привлекателен. Но холоден и самоуверен. А я беспомощен и бесперспективен.

— С возвращением, — говорит он. Радости в его голосе не ощущается ни на грамм, да он и не старается притворяться.

Я смотрю на него будто новыми глазами: разочарованный и ничего от него не ждущий. Он не навещал меня. Он уже давно позабыл меня. Он расстроен, что я вернулся. Для него это досадное неудобство.

«Я ему не нужен».

— Спасибо, — нахожу в себе силы ответить.

— Тебя очень долго не было, — говорит он.

— Да, я знаю, — отвечаю сухо и добавляю: — Это не моя вина.

— Я не хотел тебя обвинять, — его кадык нервно дергается, и я насмешливо переспрашиваю:

— Разве?

Разговор не выходит. Мы смотрим друг другу в глаза и не видим ничего, кроме презрения.

Поняв, что неприязнь у нас обоюдная, он бросает всяческие попытки наладить контакт и переводит тему:

— Я привел мальчишек. Их зовут…

— Винсент и Кристиан, я знаю, — перебиваю я. Имена для альф.

«У меня альфы», — осознаю вдруг и невольно робею. Альфы — не омеги, они могут быть грубыми и нетерпимыми даже в детстве. Могут быть категоричными, могут не принять меня из-за любой мелочи.

«Но они меня любят…» — вспоминаю я, как дети приходили ко мне и нежно касались рук. И просили проснуться.

— Ясно, — холодно бросает Матэо. — Впущу их, — говорит он, и я отстраненно понимаю, что он даже не поинтересовался моим самочувствием. Но это беспокоит меня ровно одну секунду, а потом забывается. Сердце начинает быстро-быстро биться в груди.

«Они вот-вот войдут…»

Матэо приоткрывает дверь, и из коридора доносится уже знакомый голос человека, которого я не знаю, но уже заранее ненавижу:

— Осторожно, поняли? Папа только-только проснулся, он еще не полностью здоров, ему трудно будет справиться с вами двумя. Не наседайте. Не прыгайте на него, он еще слаб. Поняли? — он такой же, как в моем сне: ласковый и твердый, его голос. И два детских голоса сливаются в один, как и в моей памяти:

— Поняли!

— Заходите, — Матэо распахивает дверь и делает шаг в сторону, освобождая путь.

— Папа! — кричат они, заметив меня. Я успеваю улыбнуться и даже произнести осторожное «Ребята…», когда они бросаются ко мне и запрыгивают на кровать, чтобы обнять — крепко-крепко.

— Папа, приве-е-е-е-ет!

— Ты наконец-то проснулся!

Я улыбаюсь. Я чувствую слезы. И два их маленьких тела. Они оба запрыгнули на меня с одной стороны кровати, и одной рукой я могу коснуться ближайшего ребенка, а до второго не могу дотянуться.

За их спинами вижу какое-то движение и догадываюсь, что это нянь вошел в палату. Он негромко здоровается и, кажется, даже слегка склоняет голову. Сквозь слезы счастья я его почти не вижу — лишь стройный силуэт и светлые волосы.

Я не отвечаю ему на приветствие. Не нахожу сил, и под благовидным предлогом отвлекаюсь на детишек.

Они увлеченно щебечут обо всем на свете, заглядывают мне в глаза, и, видя их сияющие лица, я чувствую, как глаза вновь наполняются влагой.

— Папа, ты что, плачешь?.. — их радостные голоса вдруг сменяются на обеспокоенные. Я улыбаюсь сквозь слезы:

— Все в порядке. Я просто очень рад вас видеть.

— Мы тоже, мы тоже!

Они обнимают меня. И у меня получается обнять одного из них одной рукой. Вторая тянется к другому, но, бессильная, не может дотянуться, и тогда кто-то осторожно помогает мне.

Я чувствую, как обе мои руки обхватывают два маленьких тельца, и слезы счастья бесконтрольно текут по моим щекам.

Напряжение отпускает.

У меня лучшие дети на свете.

Я бесконечно счастлив их видеть.

Все в этом мире стоило того, чтобы они появились на свет.