— Чёртовы фанатики, — Бутхилл тихо ругается, оттаскивая бессознательное тело в какую-то заброшенную хижину, — совсем мозгов нет, раз они действительно считают это чудовище святым.

      Прибыв на планету, мужчина изучал окружение. Наблюдал за послушниками, прибывающими и покидающими местную деревню, изредка приближался к церкви и наблюдал за обстановкой вокруг: слушал разговоры верующих, вникая в каждое сказанное ими слово, и выжидал подходящего момента. Информация собиралась медленно, но, верно, по крупицам восполняя пробелы в нужной нише памяти и вклиниваясь в постепенно прорабатывающийся план. Вот только оставалась главная проблема, к решению которой Бутхилл подошёл позже: священник по имени Аргенти.

      Местные редко о нём говорили, а если и упоминали, то только с благоговейным трепетом, словно этот человек был причислен к обликам святых. Хотя, кто их знает, этих фанатиков. Но проблема, так или иначе, сохранялась — ему была необходима информация об этом Отце. Информация о его распорядке дня, о списке любимчиков среди верующих, о характере и предпочтениях. О внешности и прошлом в том числе. Но с каждой последующей вылазкой этой информации не прибавлялось — словно на любые разговоры об Аргенти наложено табу. И это раздражало. Раздражало настолько, что через пару недель таких вылазок терпение Бутхилла иссякло, и он решился на отчаянный шаг. Отчаянный и чертовски опасный для его положения.

      Местные жители поведали ему о ближайшем предстоящем торжестве, посвященном благодарению их Божества за оказанную защиту. И именно в этот день в их деревню должен прибыть главный посланник Божий — тот, чьими устами глаголит свою волю чудовище, тот, кто сильнее всех приближён к Нему. Тот, кому известна информация, за которой так долго гоняется Бутхилл, бороздя по Вселенной уже несколько лет. И тот, кто не ведёт диалогов ни с кем, кроме приближённых к церкви.

      Вот так Бутхилл и оказался в этом доме. Вырубил какого-то монаха, одиноко прогулившегося по узким улочкам в разгар праздника, приволок его тело сюда, стащил церковные одежды и связал, бросив в углу. Отчаянные времена требуют жертв, а этот человек как раз послужит благому делу — избавлению от чудовища, уничтожившего не одну цивилизацию.

Он так близок к своей цели и так от неё далёк.

      Кожаная куртка кладётся в заранее приготовленный ящик. Туда же отправляется и его верная шляпа с сапогами. Такую обувь под рясу не наденешь, а остальные элементы одежды выдадут его с потрохами. Единственное, что остаётся при Бутхилле — это штаны и кобура с револьвером. Последний из соображений безопасности и на случай возможного столкновения с чудовищем: так он, хотя бы, сможет сразу прикончить этого ублюдка, да и дело с концом. К тому же, мужчина совершенно не знал, чего ему ожидать от Аргенти — в его глазах тот являлся самым преданным фанатиком, который, узнав, что его «Богу» грозит смертельная опасность, тут же попытается устранить проблему собственными руками.

      Лишний раз рисковать не хотелось, особенно с учётом того, что Бутхилл и без того уже изрядно подвергает себя опасности такой авантюрой. Ну хоть про ту девчонку успел узнать: избранная следующей жертвой, она уже давно упокоилась, слившись с переваренными монстром душами. Весточку с информацией он уже отправил, а остальное — не его забота.

      Рукава рясы осторожно оправляются. Бутхилл морщится от вида этой одежды, но ради дела можно и потерпеть. Поэтому он, собравшись с мыслями и заперев всю нервозность в крепкую клетку, через пару минут покидает хижину, закрыв дверь за собой. А ещё через несколько — сливается с толпой послушников, празднующих такой замечательный день.

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

      Аргенти отвлекается на подошедшего послушника. Склоняет к нему голову незаметно, слушая тихий доклад, невесомо кивает, а после, мягко улыбнувшись, продолжает:

      — В этот день мы благодарим нашего Господа за то, что Он присматривает за нами. За то, что Он оберегает нас и любит. Вознесём же Ему молитвы и одарим Его той любовью, которой Он одаривает нас, — его голос разносится над жителями деревни, подобно звону колоколов. Священник приподнимает руки, обращая тыльную сторону ладоней к небу, прикрывает глаза и делает лёгкий жест, давая сигнал своим ученикам, стоящими ровным рядом за его спиной.

      Тихие мелодичные голоса тут же разлились в тишине празднества. Соединились с быстро бьющимися от трепета сердцами, наполнили душу каждого присутствующего и окутали разум лёгкой дымкой таинства. Аргенти приоткрывает губы, сливаясь с этими нотами собственным пением, в молитвенном жесте складывает руки в замок и слабо прижимает их груди, унимая одухотворённое волнение. Каждое слово, произнесённое на латыни, слетает с языка, подобно пуховому одеялу, поднимается высоко к небу и сливается с золотистым сиянием праздничных фонарей.

      —Domine dimitte mihi propter omnia peccata mea,— пальцы еле-заметно вздрагивают. Священник обращает свой взор к небу, пропевая строки, чувствует, как крест фантомно прожигает его грудь сквозь слои черных одежд и оставляет краснеющие следы на бледной коже. Эта вера дарует ему крылья и, в то же время, обвязывает шею толстой верёвкой, на другом конце которой свисает камень, — salutem non quaero, sed caritatem tuam peto.

«Хороший мальчик. Продолжай, Аргенти. Ты ведь не хочешь, чтобы Бог забрал тех, кто у тебя остался?»

      По пальцам течёт невидимая кровь. Она не золотистая — красная. Аргенти поёт тихо, нежно протягивая слова, пока перед глазами всплывает образ Элеоноры, распластанной на каменном столе. На её губах играет счастливая улыбка, пока остекленевший взгляд направлен ровно на застывшего мальчика. Хрупкая диафрагма разорвана острыми рёбрами, а с уголка рта медленно стекает струйка крови.

      Он до сих пор чувствует вкус её сердца, насильно затолканного ему в рот.

      —Conatus sum omnia facere spectes me, — его голос растворяется в молитвенном песнопении. Он тянется к небосводу и пытается коснуться их Бога, но тот не слышит этих откровений. Лишь ниспосылает своим агнцам испытания, чтобы после смерти согреть их души в купальнях вечного спокойствия, — Crux super pectus igne sempiterno ardet.

«Вера — это всё, что у нас есть, Аргенти. Ты любим нашим Богом, так полюби и ты его.»

      По щеке медленно стекает слеза. Она тает солью на бледном лице, скатывается по подбородку и срывается вниз, разбиваясь осколками под полами длинных одежд. Люди, толпящиеся перед ним, возносят руки к небу, благодаря Господа, агнцы за его спиной вкладывают в голос всю свою веру и надежду. Священник же, принимая эти эмоции в свои руки, отдаёт их Ему, вверяя хрупкие судьбы Спасителю.

      Глаза медленно закрываются, пряча за ресницами пляшущий жар огня, охватившего ветхий дом. Песнопения сливаются с дикими воплями, отдающими звоном в ушах, а в лёгких застревает запах палёной плоти.

«Вот так, Аргенти. Теперь ты достоин быть подле меня.»

      Голоса затихают, пока не смолкают вовсе. Священник мягко улыбается, обратив свой взор на людей перед собой, направляет к ним руки и произносит, позволяя словам разлиться эхом среди слушателей:

      — Празднуйте. В этот светлый день наш Бог присутствует в сердцах каждого из вас. Восхваляйте Его. Любите Его. И будете Им любимы в ответ.

      Со звоном колоколов Аргенти исчезает среди толпы послушников, ища уединения. Скользит между ярких огней фейерверков и весёлого шума, ярких одежд и счастливых благоговейных улыбок. Он удаляется от мирской суеты и прекрасно знает, что за ним следует человек, облачённый в рясу. Человек, что скрывался среди толпы его последователей, но не являвшийся их частью. Человек, чьё лицо озаряла вера и тут же меркла в его душе, не достигнув сердца.

      Глупый, глупый агнец, бегущий навстречу острым клыкам волка и добровольно на них кидающийся.