По тому, как Торфинн шел по коридору, выстукивая каблуками туфель по задрызганному больничному паркету в такт рифам Мастейна, вполне можно было понять, что воодушевляло его это в меньшей из всех возможных степеней. Наконец приблизившись к кабинету, он попытался постучать в дверь, его остановил мужчина лет, с виду, сорока, одернув того за рукав.

– Эй, пацан, – он, сидевший до этого опираясь головой на стену, опуская лицо в пол, заговорил резко и пронзительно, – у нас очередь.

Торфинн выудил из кармана бумажку и потряс ей у его лица.

– Я по записи, – мужчина нахмурился и его лицо приняло вид не столько злой, сколько уставший.

– Мы все по записи, – он попытался улыбнуться, но улыбка показалась Торфинну какой-то вымученной и даже тухлой. – Садись, будешь вонза тойбабкой, – мужчина кивнул в сторону какой-то старухи, и Торфинн, понимающий, что спорить в подобных обстоятельствах было бы просто нелепо, сел. «Опять тусоваться с психами», – читалось во взгляде. В общем-то, ожидать компании иной направленности и не приходилось – заведение как бы намекало на это незамысловатым названием: Лечебница имени Святой Марии, Святого духа и Светлых времен. Слово «лечебница», так уж повелось, изначально закрепило за собой определенный статус, как и «святой» в медицинском контексте (недорогой аналог «блаженного»). Как и посвящение в названии временам, «светлым» временам – именисветлых времен, как в эпических текстах, ей Богу. Торфинн нахмурился, чтобы не пропустить ухмылку или остроту – могло быть черевато, и прибавил звук в наушниках, лишь бы избежать ласковой беседы с «уставшим мужиком».

Одет Торфинн был в костюм. Не сказать, что особенно «деловой», «по фигуре», «с иголочки» или хотя бы «приличный» – не сказать и, что «поношенный». Просто ублюдский школьнический костюмчик, одеваемый по просьбе матери исключительно на первое сентября, причем класса, наверное, с девятого, и замененный по итогу в бытовой жизни другим костюмом с гордо горящим над сердцем логотипом «Адидас». Как говорится в сотне песен, на войне все средства хороши, а еще бытует мнение, что встречают по одежке, так что вкупе эффект может быть достигнут желаемый. Для справочки по невменяемости, как говорится, можно и потерпеть (особенно – Торфинн усвоил это еще со средней школы – если до этого успел натворить дел). Нечего – уже закрадывалась мысль – было лупить одноклассников и не только, врагов-то у него, знамо, нет (ну, теперь-то точно – такая мысль тоже кралась).

Треки сменяли друг друга – и Торфинн уже начинал жалеть, что додумался перехватить по пути до лечебницы пару глав бульварного детектива, предусмотрительно забытого кем-то не особенно стойким на багажной полке автобуса, которыми, оказывается, кто-то пользуется (если не брать в расчет террористов и не считать плодовитых авторов «походной литературы» за террористов информационных). Торфинн ощутил непреодолимое желание отчаянно зафейспалмить прямо на публике, но любой контакт лица с чем-то кроме маски, очков (или кулака, прошу прощения, супруга) с недавней весны считался, кажется, непотребством, и потому парень здраво поразмыслил, что неплохо бы в таком случае прогуляться по просторам духовнонаправленного госпиталя хотя бы и до ближайшей санитарной точки, там, может быть, помыть руки или даже умыться, а если повезет – дойти до торгового автомата и перехватить сникерс с, может даже, грушевой или, прости господи, огуречной фантой, но загадывать вперед не хотелось (в его кругах эта методика почти вставала в один ряд с такими научными направлениями, как ведовство и астрология) – для начала, подсказывала практика, нужно было как минимум встать с насиженного места и убедиться, что гулять с таким приятно неспешным темпом клиентского обслуживания ничем не черевато, как максимум – подтвердить смутную надежду на наличие в храме здоровья торгового автомата. Перед Торфинном в очереди оставалось еще четыре человека со старушкой включительно – но если учесть то, что прошедшие за последний час три человека считались числом в местных метрических системах внушительным, волноваться об этом не приходилось. Торфинн встал, старухе кивнул, что, мол, если кто придет, пусть держатся за ней, а он туда-сюда мигом, и, не дожидаясь вразумительного ответа (которого в этих краях, казалось, можно было и не дождаться), спортивным шагом направился куда-то за угол.

Больница казалась просторной. Коридоры казались одинаковыми и несколько давящими, некомфортно давящими, а небольшие «welcome»-коврики в некоторых местах прикрывали паркет. Наверное, у дверей знаковых целителей – но не ебучей язве Торфинну судить – уж точно. На самом деле, ощущение создавалось не столько такое, что он ходит по кругу, когда он свернул раз, наверное, в седьмой, продвигаясь по относительной прямой, сколько такое, будто никаких кругов маршруты вообще не образуют, а коридоры просто построены таким образом шутки ради, чтобы, ну, позлить желающих вкусить свободы психов, по воле всех святых покровителей выбравшихся из палат. Структура коридоров напоминала скорее лабиринт со всеми своими развилками, тупиками и ветвлениями. Как ни странно, на туалет Торфинн так и не наткнулся, а вот торговый автомат приметил почти сразу, и, не решаясь отойти слишком уж далеко, после пары петель вернулся к нему. Смотреть на него хотелось «ну здравствуй, старый друг»-взглядом, потому что ничего экстраординарного в ассортименте не затесалось, и из всего, с чем Торфинн сталкивался от того самого момента, когда часу, вроде, в девятом, нехотя вышел за дверь, чтобы не опоздать на прием психо-хуй-знает-кого-то (как оказалось, в большей степени зря, чем ненапрасно), это, пожалуй, было предметом самым логически понятным.

В кармане оказалось в самый раз наличности – пара мятых полусотен и мелочь на проезд. «Все идет по плану» – песня, все-таки, хорошая (да и какой Торфинн панк, если нет?), поэтому, придерживаясь того самого плана, он приобрел, тщательно разгладив об угол автомата купюры, сникерс классический и фанту в пластиковой полулитровой таре, тоже, ожидаемо, классическую (если бы он не готовил себя к разочарованиям, ожидая увидеть в каждом захолустном автомате грушевую фанту, он бы свихнулся, рано или поздно, от обилия бытовых драм), и, перекусив наспех половинкой батончика (вторую заботливо завернул в упаковку и припрятал в отутюженный матерью пиджачный карман) и парой-тройкой глотков химозного газированного раствора, он пошагал полунаугад-наполовину по памяти к кабинету, в который, в общем-то, надеялся попасть часа эдак на два-два с половиной пораньше, чем, судя по всему, ему теперь пророчили звезды.

На удивление, когда он подошел к злополучному кабинету, народу там уже не было. Ни бабки, ни усталого мужика, ни тех, на кого Торфинну было похуй в такой степени, что он не дал им в голове даже ублюдского прозвища. Тук-тук-кто там – процесс куда более приятный, чем ожидание, к чему Торфинн незамедлительно и приступил. Никто не ответил. Было бы забавно – стоило решить – не окажись в этом пристанище убогих и врача к нынешнему часу, но, забегая вперед своих умных мыслей, Торфинн просто толкнул дверь. На него уставилась пара недовольных глаз и соответственно недовольная рожа врача (слава, блять, Святой Марии и Святому духу).

– Эм… здравствуйте? Я открыл дверь, поскольку вы не ответили, – постарался начать он помягче, чтобы хоть немного соответствовать своему «первый раз в первый класс»-костюмчику и зализанным патлам. Врач живописно вздохнул, всем своим видом давая понять что не матерится он до сих пор только из профессиональной этики.

– А я должен был постучать в ответ? – Торфинн пожал плечами. – Вот и славно. А ты, малыш, собственно, кто такой?

Почему-то Торфинну показалось, что если вопросы тут задает не он, то делать тут ему нечего, и, поскольку развернуться, зайдя так далеко, он просто не мог, он решил перекрыть вопрос вопросом.

– А вы мистер Каст? – врач, тактику явно приметивший, но дел с этим иметь не пожелавший, просто оперся подбородком на локоть, упертый в стол, и утвердительно прикрыл глаза. – А я Торфинн Карлсефни – вы, наверное… – но тут мужчина заметно повеселел.

– Ах, малыш Финн, точно. – Торфинн начинал ощущать на кочике языка легкий привкус дерьма, но гонор за справочку смирить можно было хотя бы постараться. Он промолчал. Врач продолжил. – Ну, раз уж это ты, то для тебя я просто Аскеладд, потому что на ближайшие… несколькомесяцев мы с тобой станем хорошими друзьями. Сечешь?

Торфинн почувствовал, что чакра добра, спокойствия и позитива у него несколько ослабла после того, как он заговорил с врачом. О, и прочищать ее он любил как кулаками, так и матами, но как-то все-таки он опасался, что начисти он морду психэксперту из стремной клиники на окраине города, справочкой и извинениями он не отделается. Разговор в мирное русло вернуть бы стоило, но не сказать, что Торфинн это дело умел или как минимум практиковал. Но он попытался.

– Секу я всяких даунов указкой по жопе, а к тебе я пришел за справкой, – вышло не очень.

«Аскеладд» в ответ гортанно рассмеялся.

– Садись, – подтолкнул он к Торфинну ногой стул-кресло с колесиками. Торфинн решил, что лучше сначала отдать предпочтение сидению, а не мордобою, поэтому сел. – Может поговорим о том, почему ты здесь оказался?

– Нет, – отказ категоричный. Аскеладд усмехнулся, но позы не сменил, давая понять, что это не вопрос и даже не просьба, а потом просто замер в ожидании монолога. Торфинн вздохнул, понимая, что вляпался он в то, от чего простой влажной салфеточкой не оттереться. – Ну, я подрался. То есть… эм, избил одноклассника, – он исправил себя же в ответ на взгляд врача, говорящий о раннем ознакомлении того с полной картиной действий.

– Почему?

– Эм, из-за религиозных убеждений?.. – звучало солидно, но неубедительно даже для Торфинна, поэтому фраза прозвучала как вопрос.

– Брехня, – Торфинн вылупился на врача, бросившего жаргонизм в рабочее время с такой уверенностью. Врач, чья провокация явно сработала, ухмыльнулся уголком губ. – А ты не думаешь, что это просто механизм защиты? Вроде того, какой заставляет крыс бежать с тонущего корабля. Так же из тебя струится агрессия, когда инстинкты бьют тревогу, – Торфинн опешил – не слишком приятно слушать, как какой-то хуй, который встретился тебе впервые минуты четыре назад, пытается обосновать твои чисто панковские (а значит – априори имеющие за собою высшую имзменчиво политическую цель) действия. – Может, он заставил тебя почувствовать себя слабым? Загнанным в угол?

– Ты мои действия с крысами, блять, сравнил? – к конфронтации Торфинн подготовился, едва зашел в больничку, если не раньше, но сейчас он до кучи потерял всякий стимул ее избегать.

– Неплохо подходит, да? – психолог рассмеялся и Торфинн для себя понял, что, судя по всему, что пациенты, что врачи в лечебницах, как правило, отличаются только тем, что одним за их бред платят. – А вообще, я бы тебе посоветовал освоить пару тройку изобразительно-выразительных приемов, тут, небось, этим бы и ограничивался. – Торфинн понял, что если он досчитает до десяти и так и не потеряет на шестерке тягу разъебать доктору лицо, природным инстинктам он поддастся, а ему и без пророчеств было предельно ясно, что эту тягу он не потеряет, поэтому он просто встал и направился к двери, сжимая зубы.

– До свидания, доктор, – процедил он, и перед тем, как дверь закрылась, он успел услышать еще кое-что.

– Эй, малыш, а еще берегись окон, – когда фразу он осмыслил, он уже находился в коридоре. «Что?» – промелькнуло в голове перед тем, как он попытался распахнуть пресловутую дверь заново.

Он толкнул дверь локтем, но… Аскеладда внутри не оказалось. Там не оказалось ни окон, ни мебели – ни-че-го. Это была совершенно другая комната – пустая и грязная. Только мигала тусклая флуоресцентная лампа. Торфинн обернулся. Коридор тоже выглядел иначе, и вместо унылых больничных стен и пестренького под натуральные древесные оттенки паркета пол был наглухо закрыт коврами. Какими-то убогими, будто бы с намеком на что-то древневосточное, но с самым явным художественным пренебрежением резонирующие с длинными металлическими полосами-зажимиами на полу по краям – будто чтоб не украли, а вместо убогих, но мало-мальски добросовестно выкрашенных стен, взгляд радовали выцветшие обои с закосом под минимализм и желтыми пятнами и пути, ходы, двери, коридоры без видимых конечных пунктов.

– Ебать?.. – Торфинн не сдержался от озвучания вопроса.

Это шутка или глюк? Ему оставаться на месте или бежать? А главное – как скоро он сможет въебать своему лечащему врачу – вопросы снедали и мучали. Бездействию Торфинн предпочитал действие, потому решил идти вперед по коридорам. Пахло затхлостью и, по правде, мочой, но, наверное, проблемой это было наименьшей. Ни одного окна Торфинн так и не встретил, и последний услышанный совет это делало куда более подозрительным.