Бывают дни, когда опустишь руки

И нет ни слов, ни музыки, ни сил.

Над Чейдинхолом едва занялся рассвет.

Ллетан вышел на заднее крыльцо постоялого двора, выплеснул грязную остывшую воду, пролив половину себе же на ноги: тяжелый котел так и норовил выскользнуть из рук. А руки у него по утрам тряслись, точно у больного атаксией; самому едва верилось, что не так давно Ллетан Дрен, мясобой⁽¹⁾ Камонна Тонг, одинаково твердой рукой выводил послания кистью на пергаменте — и ножом на живом дрожащем мясе. Да и стоило ли вспоминать? Ни ножа того, ни кисти он в руках не держал уже много недель, как бы не месяцев, и память вместе с былой сноровкой понемногу растворялась в дешевом вине. Местные эту кислятину пили только по беде, если ни на что другое денег не хватало, Ллетану же выбирать не приходилось: другого хозяйка ему не наливала, другого его работа и не стоила.

Впрочем, ему и кислятины не нальют, если он так и будет стоять столбом в помойной луже. Ллетан с трудом отодрал себя от стены, взял метлу и принялся сметать воду с крыльца; нужно было еще принести свежей воды, наколоть дров, вымыть затоптанный и заплеванный пол в общем зале. Чуть позже, когда начнут просыпаться постояльцы — собрать по комнатам и вычистить ночные горшки... но сначала натаскать воды. Наполнить бочки и напиться самому.

Ллетан уже выхлебал целый кувшин, но голова все еще раскалывалась, и в горле было сухо, точно в пепельной пустыне. И путь до колодца — шагов десять от крыльца — будто растянулся под ногами в целую милю. Совсем еще недавно он бы и настоящую милю прошел, не заметив, но он и вечера тогда проводил в тренировках, а не в кисло-красном дурмане.

Колодезная вода показалась с похмелья необыкновенно вкусной и свежей. Утихла жажда, даже как будто мысли прояснились, и уже некогда стало думать о прошлом: слишком многое нужно было сделать, и сделать на совесть, чтобы не пришлось ложиться спать голодным.

Ближе к полудню хозяйка послала его на рынок. Ллетан все усмехался про себя: видели бы его бывшие знакомые, как сын советника Хлаалу торгуется за корзину репы! Но то были, конечно, пустые мысли. Если бы кого из цвета Великих Домов Морровинда и занесло в Чейдинхол, и даже если бы вдруг они пожелали пройтись по овощным рядам — не признали бы в нынешнем Ллетане молодого серджо Дрена. Нет нужды благородному серджо таскать тяжелые корзины на собственном горбу. Не бывает у серджо таких рук — изъеденных щелоком, исцарапанных жесткими щетками, с обломанными грязными ногтями. Не бывает оплывшего мятого лица с неровно, клочками отросшей щетиной. И волосы, давно забывшие гребень, серджо скорее сбрил бы начисто, чем показался в таком виде на улице...

— С дороги! — истошно завопили за спиной, опережая стук копыт, а затем кто-то налетел на Ллетана со всего маху, сбив с ног прямо в грязь и приземлившись сверху.

И тут что-то ударило его в грудь, тонкое и острое, как дротик. Ллетан еще успел подумать: кто?.. А между тем над головой громко возмущалась обиженная улица, на десятки голосов проклиная чью-то удаль неуместную, и шум не спешил раствориться в ядовитой дурноте. Все-таки не дротик. Но что тогда?

— Ты в порядке? — встревоженно спросили совсем рядом.

— Я-то да, — тотчас прозвучал ответ, и потом некто наконец поднялся на ноги, позволяя и Ллетану встать... или хотя бы попытаться, но главное — посмотреть, чем же ему в грудь прилетело.

— Вы целы? Простите, это вышло случайно... — взъерошенный альтмер в синей мантии — такие носили здесь маги Гильдии — бросился собирать рассыпанную репу.

— Это вышло, потому что графским прихвостням закон не писан, — другой альтмер, стоявший тут же рядом, даже не попытался понизить голос — куда больше невольных слушателей его занимали сейчас пятна жидкой грязи, густо-коричневые на синем, изуродовавшие подол его одеяния. — Вот им бы перед нами всеми стоило извиниться...

— Девяти ради, Эрандур!

— Скажи еще, что я неправ, — огрызнулся Эрандур. Говорил еще что-то, но Ллетан не слушал.

То, что он принял за дротик, оказалось его собственным амулетом — обломками короткой флейты на шнурке. Резьба искрошилась и стерлась у сколов, появились и накрепко забились грязью глубокие царапины, но еще можно было заметить, с какой любовью прикасался мастер резцом к хитиновой трубке, какую изящную форму придал ей когда-то. Восстановить былую роскошь уже, конечно, не получится. Вернуть флейте голос мастер, возможно, и сумел бы, найдись у Ллетана лишних пять золотых, но у него и пяти медяков не наберется. Откуда, если все деньги он спускает на выпивку?

Ллетан будто впервые увидел себя со стороны — опустившегося и опустевшего, еле унявшего поутру похмелье, чтобы вечером напиться вновь. И вновь пересохло горло, потемнело в глазах, но не от вина — впервые за последние недели он был до отвращения трезв, и впервые, возможно, за всю жизнь ему стало обжигающе стыдно. Сколько недель он носил на себе искалеченную флейту, деля с ней и грязь, и пот, и ледяную воду? Когда успел привыкнуть настолько, что перестал замечать? Как вообще мог забыть о ней?..

Альтмер заметил его смятение, но понял по-своему:

— Прошу прощения, я возмещу вам ее стоимость...

— Не нужно, — голос истлел до едва слышного шелеста. — Это... до вас было. Все в порядке...

— Вангарил, мы опаздываем, — напомнил Эрандур, отчаявшись привести себя в порядок и нервно поглядывая в начало улицы. Вроде бы где-то в той стороне высилось местное отделение Гильдии магов.

— Сейчас, — Вангарил помог Ллетану подняться и поспешил прочь, еще раз извинившись.

Миг — и оба мага уже скрылись в толпе, точно брошенная в реку галька.

И утихло понемногу волнение, поднятое лихим всадником, как успокаивается водная гладь, всплеснув от удара булыжника, и улица вернулась к своим делам.

Ллетан шел своей дорогой, поудобнее перехватив корзину и не глядя по сторонам. Может, кто и поглядывал на него презрительно, но вряд ли: никому в этом городе он не был известен и нужен, и Ллетана это устраивало.

Да, здесь до него никому не было дела. Какая глупость — ждать отравленного дротика средь бела дня! Кому сдался тихий чейдинхольский пьяница? Разве что знакомым по прежней жизни — но из рук мясобоя Дрена мало кому везло уйти живым; если и остались у тех калек хоть какие-то сбережения, стоило пустить деньги на поправку собственного здоровья, а не нанимать убийцу для бывшего палача. Те, кому мешал серджо Дрен, наверняка более чем удовлетворились его исчезновением. А отец, если бы хотел его смерти, убил бы сразу.

А этот Эрандур в своей обиде был прав и неправ одновременно. Прав, потому что опасно скакать по улицам во весь опор: так и разбиться самому, и других покалечить недолго, да и напиваться с утра пораньше — дурной тон. А неправ, потому что пьяные выходки, конечно, безобразны, но если местные лорды ими и ограничивались — на взгляд Ллетана, они были куда безобиднее и безопаснее морровиндской знати. Во всяком случае, той ее части, которую Ллетан по праву рождения знал лучше всего.

Ллетан думал обо всем и сразу, даже о том, что сегодня предстояло Эрандуру и Вангарилу в Гильдии. Опоздали они все-таки или нет, и куда именно спешили?

И старательно не думал о хитиновой флейте. О любимой двоюродной сестре, подарившей ему эту флейту много лет назад, и о времени, когда они еще могли общаться, не таясь...

Хорошо, что Ильмени никогда не узнает, во что он себя превратил.